Когда вышло первое издание «Generation П», мне не было и десяти лет. Я прочитал ее только в старших классах, когда Пелевин уже окончательно превратился в одного из главных писателей новой России, а роман о Вавилене Татарском — в один из главных текстов о ней. Не говоря уже о том, что шутки из этого текста ушли в народ: «Солидный Господь для солидных господ» — до сих пор один из главных афоризмов Пелевина. Как и многие люди, прочитавшие «Generation П» в этом возрасте, я поступил на специальность «public relations». Как и многие, я не до конца понимаю, зачем это сделал.
Двадцать лет спустя Пелевин превратился в пародию на самого себя. Он не просто загадочный автор, избегающий интервью, — он человек-загадка такого масштаба, что появление в госреестре ИП «Виктор Олегович Пелевин» становится новостью федерального значения. Он не просто реагирует на тренды с точностью сейсмографа — его ежегодный осенний роман неизбежен как листопад.
При этом именно Пелевин остается едва ли не единственным верстовым столбом, неизменным элементом литературного поля России. На красноярских дебатах премии «НОС» все критики были согласны друг с другом буквально во всем кроме одного: одни радовались хорошему роману «Фудзи» после неудачного «iPhuck 10», а другие, наоборот, кручинились по тому, что новая книга хороша, а прошлая — не очень. И на самом деле не так уж и важно, кто из них прав. И так же неважно, окажется ли хорошим новый роман Пелевина, который выйдет через полгода. Важно, что он выйдет.
Погрузившись в дискуссию, которая разворачивалась вокруг «Generation П» в 1999–2000 годах, я понял, что не хочу вмешиваться в нее, а попробую реконструировать, представив в виде пьесы, — благо такой формат позволяет включить в дискуссию и западных критиков (книга выходила на английском в двух переводах под названиями «Homo Zapiens» и «Babylon»). Во-первых, это очень похоже на еще один, сильно недооцененный текст Пелевина — «Шлем ужаса». А во-вторых, разве есть лучший способ обсудить книгу о манипуляции смыслами и образами, чем манипуляция текстами вокруг этой книги?
Все, что вы прочитаете дальше, — подлинные цитаты из текстов, написанных по следам одного из главных русских романов конца прошлого века. И, пожалуйста, не забывайте о заповеди, с которой начинается «Generation П».
Сергей Кузнецов, писатель, журналист: «В том, чтобы быть модным писателем, есть одно несомненное достоинство: твои книги будут публиковать очень быстро».
Вячеслав Курицын, литературный критик: «Я сочиняю эти строки в 20-х числах мая. Роман про поколение увидел белый свет два с небольшим месяца назад. Продано уже 70 тыс. экземпляров. И ясно, что это только начало».
Андрей Немзер, критик, историк литературы: «Шум вокруг «Generation П» Виктора Пелевина поднялся раньше, чем роман стал доступен. Оно и понятно: Пелевин — фигура культовая. Оно и неплохо: может, сработав в кои-то веки оперативно, газетные обозреватели войдут во вкус — станут писать и о качественных текстах вовремя».
Курицын: «В общем, шум по Руси стоит неслыханный. На моей памяти страна впервые так встречает книгу современного писателя о современной же жизни. Абстрагируясь от самой книги, следует удивиться и возрадоваться голому факту: люди жаждут букв. Не сгинула, стало быть, русская литература».
Ксения Рождественская, журналистка, кинокритик: «Пелевин — это наше все. Ну кривенькое у нас это самое все, ну стилистически не всегда идеальное, ну скучноватое и сумбурное — так ведь какие мы, такое у нас и все».
Лев Рубинштейн, поэт, публицист: «Да и название книги — «Generation П» — задумано как некая завлекалочка. Что, мол, за «П» такое? Ну-ка, ну-ка!»
Рождественская: «Название «Generation П» оказалось еще более «говорящим», чем «Чапаев». Можно сказать, с точки зрения пиара оно идеально: во-первых, рассчитано на вполне определенную целевую группу (для них Пелевин и пишет), во-вторых, оно предлагает желающим занятную головоломку — придумать значение букве П — и одновременно с этим ненавязчиво рекламирует автора».
Курицын: «Это ведь только в первой главе сказано, что речь о поколении пепси. В конце выясняется, что речь о поколении … [конца]».
Максим Павлов, критик: «А какой русский в конце ХХ века не попадет под обаяние слова »… [конец]»?»
Марк Липовецкий, критик, специалист по русскому постмодернизму: Но совпадение большой буквы П в сакральном имени пса и в названии романа достаточно сильно акцентировано Пелевиным, чтобы не уловить эсхатологическую подсказку: поколение пепси и есть спящий пес, который уже проснулся и наступил».
Рубинштейн: «Это, очевидно, еще и любое понятие с приставкой «пост».
Рождественская: «Таким образом роман превращается в подобие Торы, где, как известно, каждую букву можно толковать в трех разных смыслах. У Пелевинского «П» смыслов до хрена, хотя осмысляемая буква только одна».
Рубинштейн: «По мере чтения нарастает ощущение еще одного П, едва ли предусмотренного автором. Это вызывающее естественный протест ощущение, что тебя берут на понт — понятие в данном случае более уместное, чем его нормативный и почтенный синоним — «авторские амбиции».
Стивен Пул, культурный критик The Guardian: «Главное удовольствие в чтении Пелевина — великолепно настроенная ирония повествовательного голоса, который высмеивает персонажей, но не перестает им сочувствовать».
Антон Долин*, кинокритик: «В «Generation П» нет положительных героев. Вернее будет сказать, уподобив роман книгам великого Гоголя, что единственным его положительным героем становится смех».
Рубинштейн: «Центральный персонаж — человек по фамилии Татарский — сочинитель рекламных клипов (бывший студент Литинститута, бывший поэт, бывший торговец коммерческого ларька), в котором просвечивают автопортретные черты и который при этом здорово смахивает сразу на всех англосаксонских литературных циников-лириков, поначалу мучимых рефлексией по поводу собственной реликтовой интеллигентности, но по ходу дела падающих все ниже и ниже. Перемещающийся в пространстве и попадающий в различные более или менее фантасмагорические ситуации герой то нарежется мухоморов, не специально ли для того, чтобы потом высокохудожественно и до невозможности многозначительно погаллюцинировать страницах на 20. То мимоходом запишет в блокнотик рекламную концепцийку: «Коммерческая идея: объявить тендер на отливку колоколов для храма Христа Спасителя. Кока-колокол и Пепси-колокол. Пробка у бутылки в виде золотого колокольчика. (храм Спаса на pro-V: шампунь, инвестиции)».
Александр Генис, писатель, эссеист: «Выбор героя внушает сомнения. Новый русский не справляется с навязанной ему мифологической ролью. Для фольклора он слишком юн, прост и пуст, чтобы в нем нашли выражение те глубокие слои отечественной ментальности, с которыми привык работать Пелевин».
Липовецкий: «Вавилен Татарский — такая же вещь, такой же продукт, как и то, что он рекламирует».
Генис: «В нем нет ни советской самобытности, ни космополитической универсальности. Гибрид, составленный из американских слоганов и русского мата, художественно нежизнеспособен».
Долин*: «Еще одна особенность нового романа Пелевина — полное отсутствие персонажей женского пола. Это, однако, не лишает книгу характерного мистически-эротического флера. С одной стороны, ненавязчивая скабрезность проглядывает в неожиданно появившейся у Пелевина ненормативной лексике (под ее употребление автор — а как же иначе — подводит особую эзотерическую платформу). С другой же — единственным и главным объектом эротических стремлений героев остается сама Реклама, воплощенная в образе вавилонского божества Иштар».
Павлов: «Если взять поверхностный уровень, этот роман — очередная культурологически-цитатная буффонада из современной жизни, не дающая читателю соскучиться, что уже немало. Читатель, вопреки распространенному мнению, не дурак, и буквы не забыл, и не деградировал в процессе эволюции, проблемы чаще всего бывают по другую сторону забора».
Александр Дельфин, литературный критик: «Бывший турбореалист давно преодолел границы фантастического жанра. Ни технократической футурологии, ни альтернативной истории в чистом виде в его новом романе не найдешь. Его поэтика — массовый, жанровый коктейль. Синтез «Мастера и Маргариты», «Нейроманта» и «Бардо Тхёдол» (Тибетская Книга мертвых. — Прим. ред.).
Рождественская: «Роман хорош тем, что его можно читать и в одиночку, и в компании. Потому что каждый находит в нем что‑нибудь для себя, и на каждого прочитанное действует по-разному: один начинает петь пьяные постмодернистские песни, второй лезет в виртуальную драку, а третий ползет в сортир блевать. На следующее утро плохо всем, но после очередной дозы пелевинского текста жизнь становится вполне терпимой и воспоминания о прочитанном накануне почти не беспокоят. Правда, потом в течение нескольких часов, а то и дней читатель тщетно пытается избавиться от странных, не предусмотренных автором аллюзий и неприятного вкуса во рту».
Курицын: «Пелевин, конечно, развлекся по полной: я имею в виду почти неприличное количество гэгов, пародий на рекламные ролики»
Павлов: «Вещь настолько насыщена отсылками к самым разным текстам и явлениям, что читателя просто подмывает начать расшифровывать и интерпретировать, но увлекаться этим особенно не следует: овчинка далеко не всегда стоит серьезной выделки. Расшифровка цитат по отношению к литературе давно превратилась в подобие читательского интеллектуального самоудовлетворения: так же умеренно приятно и так же ни к чему не ведет».
Рубинштейн: «Самое запоминающееся в книге — это как раз описания рекламных клипов. Нет сомнения, что многие из них обречены на безудержное цитирование. Не ради ли них затеяно повествование?»
Павлов: «О новизне, точнее о синхронности как приеме, надо сказать особо: складывается, особенно к концу романа, впечатление, будто слова прямо с клавиатуры компьютера шли на печатный станок — настолько незаметен зазор между реальностью письма и реальностью чтения. Если говорить специальным языком, читателя встречает „интерактивное общение с виртуальной средой романа в реальном времени“. Это когда читаешь пародию на рекламу женских прокладок, а по телевизору тебе в это время показывают эту самую рекламу в оригинальном виде. <…> Прием этот очень яркий, но и очень скоропортящийся: пародия живет ровно столько времени, сколько живет в массовом сознании рекламный слоган, ее породивший».
Митико Какутани, литературный критик New York Times: «В лучшем случае стиль Пелевина материализуется в уморительные и тревожные произведения вроде „Омона Ра“, которые предъявляют читателю блистательный образ Советского Союза времен холодной войны и России после гласности. В худшем случае — как в его новом романе „Generation П“ — он оборачивается беспорядочной мешаниной философствований и маниакальных фантазий, небрежно прикрытой наркотическими потоками сознания и нарочито подростковым юмором».
Павлов: «Одна из заслуг Пелевина в том, что он в легко и массово читающейся книге анализирует явление, на описание которого психологам и социологам потребовалось бы (и уже написано) много трудно читаемых книг».
Ирина Роднянская, критик, литературовед: «А что, если Виктор Пелевин — юродивый эпохи „лэвэ“, тот, какого мы заслужили? Юродивому пристало нарушать социальные нормы (обидная игра с фамилиями реальных людей) и даже порой сквернословить (увы!). Юродивому пристало иметь простодушных, чтобы не сказать сильнее, поклонников, а от благоразумных сограждан принимать поношения. <…> Наконец, юродивому пристало выкрикивать правду, такую, которая глаза колет. Что, по-моему, и берется делать Виктор Пелевин своим последним романом».
Энтони Куинн, британский критик и писатель: «Хотя чокнутая метафизика Пелевина и необычный способ ее донесения причудливы, они никак не влияют на движение сюжета. „Generation П“ похоже на предсессионную пародию, написанную классом даровитых студентов-экономистов: огромное удовольствие для тех, кто корпел над курсовой, но совершенно неинтересно кому‑либо еще».
Генис: «Современный лубок, поэтику которого Пелевин так искусно применял в своих целях, наконец отомстил автору: новый роман вышел хуже предыдущих».
Долин*: «Пелевин мог вообще написать любую книгу, гораздо хуже, чем эту; успех ей был обеспечен заранее. Кстати, все вышесказанное не мешает роману «Generation П» оставаться хорошим, даже незаурядно хорошим чтивом».
Павлов: «Единственно что — не оставляет одна мысль: это все прекрасно, но авторская позиция под знаком пустоты и несуществования — это, как ни крути, довольно безвольная авторская позиция. Когда жизнь страшна и непонятна, проще всего констатировать, что ничего нет и миру наступает Семург на букву П. <…> Но на постановке такой проблемы, что называется, западло останавливаться. Дальше-то что? Что делать, в свете последних решений? Или «дальше — тишина»?»
Рубинштейн: «Generation П» — это несколько бестолковое повествование, которое, несмотря на то что оно временами то глючит, то зависает, читать все же занимательно. Жанр? Антиутопия не антиутопия. Сатира не сатира. Да, в общем-то, и неважно. Язык? Язык с точки зрения адептов «качественной» прозы — никакой. Это язык нынешнего «нового журнализма» — не без изящества, не без наблюдательности, не без бойкости и даже виртуозности, не без проницательных и парадоксальных обобщений».
Генис: «Generation П» написан привычно скупо, но непривычно небрежно. Когда автор хочет что‑то похвалить, будь то «толстая ручка» или «узкие лацканы», он пишет «невероятно». Всякий раз, когда ему не хватает эпитетов, он обходится без них: «какое‑то невыносимо тяжелое знание», «какое‑то восхитительное обещание как бы обрывалось в небе».
Роднянская: «Да, весь текст Пелевина — волапюк. Только не «серых переводов с английского», как тут же добавляет Немзер, а живого, въедливого арго. Что делать, если в очередной раз «панталоны, фрак, жилет — всех этих слов на русском нет», а вещи просто лезут в глаза…»
Липовецкий: «Пелевин — все-таки лирик по складу таланта, и там, где нет нервного контакта между его «я» и «я» героя из текста, исчезает живой напор и остается просто беллетристика среднего качества».
Генис: «Мне никак не удается понять, что вызывает такую неприязнь. Неужели то и в самом деле обидное обстоятельство, что Пелевина читают все больше, а, нас, критиков, все меньше?»
Немзер: «Пелевин учительствовал всегда. Точно так же, как всегда писал на волапюке серых переводов с английского. Разбавлять эту литературщину дежурными «как бы», «типа», «по жизни» и кондовой матерщиной не значит работать с языковым мусором и китчем».
Владимир Тучков, поэт, прозаик, эссеист: «На мой взгляд, он загнал себя в угол, из которого выбраться не столь и просто. Потому что больше и глубже написать о свойствах пустоты довольно сложно. <…> Значит, надо менять тему. А это для культового писателя — дело не простое. Два-три романа еще проглотят по инерции. А потом пораздумаются».
Дельфин: «Неужели этот действительно беспрецедентный роман и станет для Пелевина тем главным литературным буйком, за который он сам уже никогда не сможет заплыть?»
Курицын: «Поколение П» — это, в общем, предел схемы. Все главные пелевинские мотивы — компьютеры, отсутствие реальности, наркотики — наложились в этом сюжете на свой, что ли, собственный апофеоз — пиаровскую и рекламную деятельность. Все, дальше ехать некуда. Дискурс исчерпан. «Человек это телепередача, которая смотрит другую телепередачу».
Рубинштейн: «В общем, читать можно. А это, уверяю вас, комплимент по нынешним временам серьезный. Некоторый же возникающий по прочтении романа металлический привкус во рту спишем на то, что причислить себя к гипотетическому поколению «П» мы не имеем ни возможности, ни желания».
Курицын: «Пелевин победил. Но победил книжкой, в которой недвусмысленно сказано, что победа — это дерьмо».
Генис: «Пелевин за десять лет буйной работы помог развернуть отечественную словесность лицом к XXI веку. Он вернул книгу брезгливо отвалившемуся от нее читателю, завладел интернетовской молодежью, обозлил отечественных критиков, привлек внимание сонного Запада, написал три тома сочинений и все еще не добрался до сорока. «Generation П» — его первая осечка. Этот написанный по инерции роман — повод для остановки. Следующую книгу стоит писать лишь тогда, когда она обещает стать непохожей на предыдущие».
Рождественская: «Еще одно достоинство «Generation» заключается в том, что его можно анализировать и обсуждать, вообще не прочитав. «Роман не читал, но скажу». Я вот читала. Но ничего больше не скажу».
* Антон Долин внесен Минюстом в список иноагентов.