Новые книги тюремной прозы — от заключенных Радзинского* и Навального

В год столетия Александра Солженицына и 111-летия Шаламова (число не такое круглое, но завораживающее) жанр тюремной прозы в русской литературе остается если не главным, то уж во всяком случае краеугольным. «Случайные жизни» Олега Радзинского поначалу не выглядит принадлежащей к этому жанру. Даже название у книги нарочно блеклое: так могла бы называться телепередача на «Домашнем», в которой сын знаменитого драматурга добродушно пьет чай на кухне у какого‑нибудь заслуженного деятеля искусств. Да и в размытой обложке не сразу узнаешь решетку.

Начинаются «Встречи» тоже вполне конвенционально. Детство реписа (презрительное сокращение для словосочетания «ребенок писателя»), непременная искаженная цитата из Толстого, спецшкола, поездки в черкесский аул Головинка к бабушке Лие. Лия Гераскина, кстати, — автор «В стране невыученных уроков», так что Радзинский был не только реписом, но и, по выражению Петрушевской, внуписом.

Радзинский рос вполне типичным брежневским мажором и вполне мог бы прожить беззаботную жизнь «золотого ребенка», но государство пришло на помощь. Заигравшись в диссидентство — самиздат, дружба с активистами, юношеское желание погеройствовать, — Олег попадает в поле зрения КГБ и становится сперва подследственным, затем осужденным, потом заключенным «Лефортова» — и дальше по этапу.

«Тюрьмы всегда покровительствовали литературе: вспомним Верлена и Сервантеса», — не знаю, читал ли Радзинский борхесовское предисловие к «Книге о разнообразии мира» Марко Поло, но наверняка согласился бы с ним. Радзинский часто пользуется словом, которое не ожидаешь встретить в книге об этапировании на лесоповал: «благодарность». Он благодарит КГБ и лично Андропова за возможность познакомиться за решеткой с «узниками номенклатуры», администрацию Свердловского изолятора № 1 — за возможность посидеть на посту для «вышкарей» (приговоренных к высшей мере наказания), «чутких сотрудников ГУИТУГУИТУГлавное управление исправительно-трудовыми учреждениями — „наследник“ ГУЛАГ» за возможность пройти по этапу.

В этом, конечно, много иронии, но и много искренности: если уж государство выдернуло тебя из жизни и повезло в «столыпине» в Сибирь, — будь добр не ныть, а с любопытством глядеть по сторонам и впитывать уникальный опыт. Радзинский смотрит на мир не из‑за решетки, а «с той стороны зеркального стекла». Ему, мажору, позволили увидеть, как на самом деле устроена страна — такой опыт лучше бы не получать, но больше его точно нигде не получить. Это любопытство и позволяет Радзинскому пережить жуткий опыт и действительно выйти на свободу другим человеком, куда более цельным и знающим цену этой свободе.

Пересказывать сюжет этой книги бессмысленно: каждый, кто хоть вполглаза следит за новостями, представляет себе общую канву событий — от дела «Ив Роше» до недавнего выхода на свободу. Да и вообще все тюремные истории в известной степени похожи друг на друга, как роуд-муви (история этапирования, кстати, и есть настоящий русский аналог этого американского жанра). Поэтому важно тут не что, а кто и как.

Книга Навального — не книга писателя и вообще не литературное произведение. Это скорее обрывочные заметки о пребывании за решеткой, чередующиеся с довольно подробными советами (никогда не знаешь, когда тебе в жизни пригодится знание базовых тюремных правил этикета), рассказами о заключенном Чубакке (помещенные в контекст реальных воспоминаний Навального, они становятся куда более интересными) и рисунками. Впрочем, автор чуть лукавит, делая вид, что плохо знаком с литературной традицией тюремной прозы. По крайней мере, перекличка с воспоминаниями Валерия Фрида «58¹⁄₂ : Записки лагерного придурка» вряд ли случайна.

Бывают же странные сближения: и Навальный, и Радзинский, если по-честному, — не самые известные представители своих фамилий (в случае Радзинского, автора блистательных «Суринама» и «Агафонкина», это особенно несправедливо). Оба, что совсем уж случайно, — Олеги. Даже сюжетно книги рифмуются друг с другом — впрочем, как уже отмечалось, все тюремные истории похожи друг на друга.

Главное, чем схожи обе книги, — это готовность авторов искать интересное даже в неприятных обстоятельствах. Если Радзинский изучает тюрьму как писатель, то Навальный, попав в СИЗО, восхищается изящным и сложным устройством системы, по которой зэки передают «малявы» и «грузы». Главу «Наладка» вполне можно включать в учебники по логистике, только разъяснив термины вроде «кармана» или «коня».

Вот только там, где Радзинский — с иронией или искренностью — благодарит родину за уникальный опыт, Навальный с ним в корне не соглашается. «Не могу сказать, что колония меня изменила, — в том плане, что ценного жизненного опыта в таких условиях приобрести невозможно. Это миф. Любой опыт, полученный там, может только там и пригодиться».

* Олег Радзинский признан Минюстом РФ иноагентом.