Как перестать стареть: интервью с ученым, который пытается продлить молодость

Сотни специалистов по всему миру заняты поиском препаратов с новым механизмом действия против заболеваний, вызванных старением. «Афиша Daily» поговорила с научным директором компании Gero. Ее флагманский проект — это онкологический препарат против специфической формы метаболизма в раковых клетках — гликолиза, который скоро попадет в первую фазу клинических исследований.

Занимаясь возрастозависимыми заболеваниями, трудно не поймать себя на мысли о том, что человека убивает общий процесс старения, а конкретные болезни — это уже частные проявления этого большого процесса. Большинство заболеваний возникают уже на фоне процесса старения, как его следствие.

Несколько лет назад у меня произошел переворот сознания: мне показали график с причинами смерти людей разного возраста — и выяснилось, что если бы завтра мы вылечили весь рак, то средняя продолжительность жизни людей выросла бы всего года на три. Потому что те, кто не умер от рака, умерли бы от чего-нибудь другого.

Все большее количество людей понимает, что за те сотни миллиардов долларов, которые были потрачены на борьбу с раком, мы достигли не самого значительного прогресса и, возможно, уже пора искать терапию не против конкретной болезни, а против процесса старения в целом, хотя пока и не существует такого названия болезни, как «старение». Но по всем признакам это генетическое заболевание, и то, что им болеет 100% людей, ничего не меняет по сути. Ведь если гриппом вдруг заболеет все население Земли, мы не перестанем называть его заболеванием — наоборот, скажем, что мы имеем дело с эпидемией. Все больше ведущих ученых в области старения требуют скорейшего официального — на уровне ВОЗ — признания старения заболеванием. Пока этого не будет сделано, доктор не скажет вам «У вас проблема — вы стареете», а должен бы.

Существуют разные риск-факторы, влияющие на старение: радиационное облучение, стресс, плохие экология и еда. Молодой организм хорошо справляется с подобным внешним стрессом, а с возрастом стрессоустойчивость резко снижается. Наша цель — разработать терапию, которая замедлит снижение стрессоустойчивости и замедлит или выключит процессы старения. Конечно, возможности организма не безграничны, можно сказать, что в каждый новый год жизни будет продолжать разыгрываться рулетка и небольшой риск заболеть раком останется, но старение будет частично взято под контроль.

Мы знаем, что человек в 30–40 летнем возрасте довольно невосприимчив и к внешним, и к внутренним факторам стресса, а потом его возможность им сопротивляться значительно падает. И у всех людей это происходит примерно одинаково. Этот процесс запрограммирован в нашей генетике, и на этот процесс нужно научиться воздействовать — так, чтобы сохранить человека в работоспособном и жизнеспособном состоянии максимально долго.

Если вы лечите какую-то конкретную болезнь, вы решаете одну проблему, а если вы повышаете возможности и стрессоустойчивость организма, то вы повышаете его возможность сопротивляться сразу большому количеству проблем. Это как симптоматическое лечение — если вы не справитесь с причиной, по которой у человека происходит снижение стрессоустойчивости, то вы, решив одну проблему, не решите задачу в целом.

Например, есть множество удачных опытов по увеличению жизни мышам. Ведущая причина смерти у мышей, как и у многих других грызунов, — рак груди. Если мы за счет интервенций против старения (ограничение калорий, прием рапамицина и т. д.) продлили жизнь мыши, это значит, что рак груди появился у нее позже и убил ее позже. Кроме того, все другие возможные причины смерти тоже оказались отодвинуты.

Наша команда не стала бы заниматься этими вопросами, если бы мы не знали, что существуют млекопитающие, которые стареют настолько медленно, что это просто не похоже на старение: более научно это называется «пренебрежимое старение». Есть ряд животных, в том числе и млекопитающих (например, гренландский кит, голый африканский землекоп, летучая мышь ночница Брандта и др.), у которых риск смерти от от различных болезней не растет либо растет крайне медленно или даже уменьшается с возрастом. Тогда как у человека, мыши, мухи и вообще у большинства животных с возрастом риск смерти возрастает в геометрической прогрессии.

У людей такой антропоцентричный взгляд на природу, что мы полагаем, что все живут, стареют и умирают так же, как и мы сами. При этом люди почти не интересуются смертью и старением. Смерть всегда происходит не с тобой. Если люди видели тех, кто излечился от рака, то никто не видел тех, кто избежал смерти. Поэтому раком и интересуются больше. Об этом писал Фрейд: мысль о смерти посещает нормального, здорового человека еще в 6-летнем возрасте, вызывает в нем травму, которая у большинства людей залечивается настолько, что второй раз человек об этом уже не думает.

В 2005 году появилась первая статья, рассказывающая о млекопитающих с другим режимом старения. И даже нам как физикам это показалось интересным. Вместе с нашими коллегами, в том числе профессором Робертом Шмуклером Рисом из США, который в 10 раз продлил жизнь червям (это мировой рекорд на сегодняшний день), нам удалось развить новые теоретические представления о том, что режим «нестарения», или медленного старения, существует и, скорее всего, его возможно контролировать фармакологически и терапевтически. Главное, чего мы хотим добиться, — это сделать скорость старения лабораторного животного (а со временем и человека) настолько маленькой, что, глядя на него, невозможно было бы понять, сколько ему лет. Это дало бы человеку возможность поддерживать в себе защиту от возрастных заболеваний на уровне молодого организма, максимально увеличив здоровую продолжительность жизни и саму жизнь.

Государственная система в развитых странах, так или иначе, построена на принципах гуманизма. Если человек дожил до определенного возраста и заработал какие-то болезни, мы считаем своим долгом предоставить ему максимально эффективные способы их лечения. А так как все эти способы очень дорогие, это требует огромных финансовых вложений. И если человек утратил свою трудоспособность, то это огромная нагрузка и на родных, и на экономику в целом.

Согласно расчетам, недавно предоставленным профессором Ниром Барзилаем, люди, которые умирают в 60–70 лет, много болеют и стоимость их лечения довольно высокая. А люди, которые доживают до 90–100 лет, болеют мало и умирают внезапно. Стоимость их лечения, нагрузка на общество и социальную систему меньше, чем в случае с теми, кто умер в 60–70 лет, несмотря на то что они живут дольше.

Мы не знаем, как будут развиваться события, потому что технология еще не создана, но мы можем прогнозировать, что если в ближайшее время ничего не поменяется, то мы столкнемся с ситуацией, когда систему социального обеспечения стариков будет невозможно поддерживать. Сейчас люди слишком быстро теряют работоспособность, выходят на пенсию и перестают зарабатывать, тогда как стоимость их лечения растет. Совсем скоро оставшиеся молодые люди просто не смогут заработать столько денег, чтобы старики могли себя лечить. А если увеличится продолжительность жизни, то люди смогут больше заработать: в большинстве стран медицина страховая, так что чем больше человек работает, тем большую подушку он запасает для того, чтобы себя вылечить. Поэтому продление продуктивного возраста на самом деле огромная экономическая задача, а не просто блажь.

В ближайшие годы человек научится жить в очень агрессивных средах — при ухудшении экологических условий, освоении космоса, — человеку понадобится способность приспосабливаться, получить сверхчеловеческие возможности. Более того, если это не сделаем мы, через несколько лет, максимум несколько десятков лет, это сделают другие. В область борьбы со старением входят как новые научные группы, так и большие компании типа Calico, созданной Google, и других. Это одна из надвигающихся революций в технологиях, бизнесе и общественной жизни.

Если бы мы могли остановить рост риска смерти в 30 лет, то речь могла бы идти о продлении жизни в разы. И нет научных принципов, говорящих о невозможности замедления старения. Например, с антибиотикам люди повысили свою среднюю продолжительность жизни в два раза. Не вижу ни одной причины, почему мы не можем это повторить.

У всех свои подходы, и трудно говорить, как это должно быть устроено. Некоторые коллективы ученых тестируют на животных уже существующие препараты. Если про какой-то из них известно, что он продлевает жизнь мухам, дрожжам, нематодам и мышам в лабораториях, то он, возможно, сможет продлить жизнь и человеку.

В данный момент исследования в основном ведутся на животных, но уже начинается переход от животного к человеку. В прошлом году компания «Новартис» провела тест аналога рапамицина (применяется для избежания отторжения органов при трансплантации. — Прим. ред.) на людях, утверждая, что пожилые, принимающие его, смогут приобрести иммунитет против гриппа. Это пример препарата, действующего против одной из возрастозависимых патологий.

Другой пример — препарат метформин, используемый при диабете. В результате мета-анализа его многолетнего применения десятками тысяч людей было установлено, что диабетики, принимающие метформин, в среднем живут дольше, чем здоровые люди, не принимающие его. В настоящее время в США и в Индонезии запускаются клинические исследования его влияния на процессы старения.

Есть другой подход, который основан на том, что ни один из уже известных препаратов не продлевает жизнь радикально. Если какой-то препарат может увеличить жизнь на 10%, то он не продлевает жизнь в два раза. Поэтому нужно искать новое средство. Наша команда скорее принадлежит к этой группе.

Тема старения все лучше финансируется в последние годы, хотя бюджеты все еще несопоставимы, например, с объемом финансирования исследований рака или болезни Альцгеймера.

В нашей команде разработаны представления о процессе старения и о том, как он проявляется в биологических системах: мы получаем огромные массивы данных, изучаем, как разные гены влияют на работу друг друга. В результате мы находим уязвимые места процесса старения, те гены, те метаболиты, те белки, которые максимально влияют на скорость старения. Мы одновременно измеряем до 100 тысяч различных параметров у животных и получаем модели и конкретные мишени для воздействия на процесс старения.

Если эксперимент с мышами покажет результат, то такая терапия станет кандидатом на ее перенесение на людей. Вместе с терапией нужно разрабатывать и биомаркеры, чтобы была возможность узнать, с какой скоростью меняется его биологический возраст во время терапии, и понять, действительно ли она помогает ему замедлить старение.

Вокруг ведется все больше разговоров о том, что медицина должна быть персонифицирована. Понятно, что один человек отличается от другого и есть люди, на которых это лекарство будет действовать слабо или не будет действовать вообще. Но сперва надо найти препарат, который поможет хотя бы 60% людей или одному человеку в 60% его жизненных ситуаций, а потом уже бороться за увеличение этой фракции до 100%. Например, два года назад появились революционные средства лечения рака — так называемая иммунотерапия. И мы видим, что в отдельных случаях, при которых раньше шансы выжить были равны нулю, сейчас выживает 25% людей. И это революция! Через 5–10 лет 25% превратятся в 85%.

Да, мы не поможем всем и сразу. Но в мире, где продолжительность жизни будет увеличена, это будет огромной технологической и общечеловеческой победой.