— После знаменитой кампании с Андре Гигантом вы говорили, что просто хотели изменить то, как говорит город: раньше это была только реклама и правительственные знаки, а теперь еще и ваш великан появлялся в неожиданных местах. Думаете ли вы, что города за последние тридцать лет силами уличной культуры изменились — и заговорили по-другому?
— Прекрасно, что сейчас на улицах больше стрит-арта. Когда стрит-арт очень не жаловали, было очень легко разграничить то, что незаконно делали художники, и то, что было принято и поддерживалось. Сейчас есть новый вид художников, которые работают на какие-то бренды и находятся в так называемой «серой зоне». Я не думаю, что это плохо: художники могут так получить деньги за свою работу и сделать рекламу более красивой и привлекательной. Публичное искусство жизни получило больше, чем просто признание. А это, по моему мнению, весьма хорошо. Но я также считаю, что художники должны серьезно думать о том, где и с кем работать. У всех своя зона комфорта.
— Вы говорите о вашей inside- и outside-стратегии (работа инсайдером при сотрудничестве с брендами — и независимая работа за их пределами. — Прим. ред.). Вы по-разному думаете о работах, когда выполняете заказ — или рисуете незаконно?
— Моя цель — всегда воплощать идеи максимально прозрачно. Если это невозможно из-за системы, то я выхожу за рамки системы, чтобы донести именно то, что я хочу донести. Я всегда могу найти способ презентовать то, что я делаю, определенным способом, но при этом вложить в работу другой посыл.
Оба подхода требуют решения определенных проблем. Если работаешь на улице, тебя могут арестовать. Меня арестовывали восемнадцать раз. Конечно, если ты работаешь внутри системы, то может возникнуть ощущение, что система тебя испортила. Я очень много работаю, чтобы быть уверенным, что все, что я делаю, — не только зарабатывание денег. В больших корпорациях и правительстве тоже есть много людей с хорошими идеями и намерениями. А на музыкальном инди-лейбле могут встречаться просто кошмарные персонажи.
Но я действительно верю в силу личной свободы, которая непосредственно связана со стрит-артом. А когда ты находишься вне системы, то ограничений как будто бы и нет.
— Как вам удается оставаться свободным в каждой ситуации?
— Секрет в том, чтобы быть одновременно креативным и достаточно бесстрашным для того, чтобы найти возможность там, где другие ее могут даже не увидеть.
— То есть свободный человек, по-вашему, вынужден быть умным?
— Иногда да. У свободы есть много интерпретаций, но я бы также определял свободу как решимость людей высказывать свое мнение, даже если это мнение не очень популярно в обществе. Невероятно, как сильно такой жест может все изменить.
— Можете дать совет, как не бояться?
— Даже когда я расстроен из-за того, что мои поступки осуждает СМИ и полиция, я всегда думаю, что если бы я не сделал задуманное, то я бы чувствовал себя еще хуже.
Моя жена вот вообще была не очень рада, когда в Детройте меня чуть не посадили в тюрьму на десять лет из-за несогласованного расклеивания постеров на заброшенных домах. Это было очень неожиданно — и мне угрожало намного более серьезное наказание, чем раньше. Всегда есть выбор: жалеть о том, что сделал, или жалеть о том, чего не сделал. Я из тех людей, кто выбирает первое.
— Как вы знакомитесь с людьми в баре — вы говорите, что вы Шепард Фейри, а что дальше? Спрашиваю, потому что вы делаете так много всего, что мне бы, например, было трудно выбрать что-то одно.
— Я обычно говорю, что я художник и дизайнер. Если новые знакомые продолжают расспросы, то я объясняю, что занимаюсь стрит-артом, делаю постеры, стикеры. Многие знают мои постеры с Обамой — и я говорю, что я сделал этот постер. Кое-кто в ответ может сказать, что он республиканец. А вообще я думаю, что мир активизма очень интересен. Хотя среди активистов достаточно угрюмых и безрадостных людей.
— Вы думаете, только капиталисты могут быть веселыми?
— Да нет. Неважно, насколько тяжела ситуация, главное — найти в жизни те вещи, которые будут делать вашу жизнь стоящей. Я не представляюсь активистом, потому что все почему-то сразу начинают думать, что в этом случае я должен делать огромное количество бескорыстных вещей. К тому же в активизме существует серьезное соперничество. А у меня даже нет желания в это погружаться. Я делаю то, во что верю. Если считаю нужным, то даю деньги, делаю работы, высказываю свою точку зрения. И если этого недостаточно — а я делаю точно больше, чем 99,5 процента людей в мире, — то отвалите от меня и делайте это сами.
— Не кажется ли вам, что за последние 30 лет уличное искусство из маргинальной области вдруг стало хайбрау, высокой модой? Луи Вюиттон вовсю использует эту эстетику — и продает за безумные деньги.
— Все, что находит свою аудиторию, имеет потенциал стать предметом массового потребления. Что касается моей линейки одежды — для меня очень важно, чтобы вещи были доступными. Это не высокая мода или мировое искусство — я не пытаюсь сделать драгоценность. Хотя и сделал несколько вещей, которые можно считать частью мира роскоши. У меня была коллаборация с Hublot, компанией, производящей часы. И были те, кто меня осудил.
Некоторые мои картины совсем не дешевы. Но это произведения искусства, которыми я горжусь. Самое важное для меня — это сделать искусство демократичным, но не все думают так же. Я это никак не могу контролировать — только делать что-то по-своему и надеяться, что люди увидят это и последуют примеру. Я не могу просто сидеть и жаловаться, это пустая трата энергии.
— Искусство стало роскошью ?
— Любое искусство — это роскошь, мало кто может позволить себе его коллекционировать. Но общество должно иметь доступ к искусству. Когда я создаю свои работы в публичных пространствах, то хочу быть уверен, что каждый может их увидеть, — но я также делаю вещи, которые я могу продать. Это дает мне возможность делать другие бесплатные вещи и оплачивать школу моим детям.
— Да, но не убивает ли это дух уличного искусства?
— Мне нравятся разговоры о чем-то, про пришло с низов, с улиц, но было настолько сильным, что оказалось в музеях и стало частью роскошных брендов. Люди, которые связаны с искусством, следят за тем, что привлекает элиту, и стараются быть на вершине этой пирамиды, используя любые возможные способы.
То, что появляется на улицах, практически случайно взлетает на эту вершину, потом эти вещи переупаковывают, чтобы они выглядели роскошно. Я нахожу эту упаковку не очень красивой и попросту глупой, но все же впечатлен вот этим слиянием улиц и роскоши. Каждый продукт уникален, но иногда кто-то спрашивает: «Как ты относишься к тому, что стрит-арт выставляется в музее?» Но ведь это не стрит-арт, это просто искусство. Стрит-арт я делаю только на улицах.
Я рисую картины в мастерской, и потом я могу повесить их на стену в галерее. Мои уличные работы не делают меня только стрит-арт-художником. Это то же самое, что сказать: «Я видел, как твоя группа выступала на улице, как вы можете выпускать альбом, который записан в студии? Я думал, вы лайв-исполнители». Это глупо. Я думаю, что художник — это художник, независимо от того, делает ли он хорошие работы на улице или на холсте. Это всего лишь разные способы общения с людьми.
Одна из причин, почему люди любят стрит-арт-художников, — то, что они хотят делать что-то и в годы затишья. И кто-то, кто делает что-то бунтарское, самоотверженное и анонимное, становится в наше время эдаким Иисусом Христом. Жаль, что так происходит: мало кто понимает, как легко просто встать, выйти на улицу и сделать что-то.
— Как бы вы объяснили, что такое пропаганда?
— Я думаю, что многие вещи являются пропагандой. Пропаганда — это любая коммуникация с людьми, желание повлиять на них так или иначе.
— Активизм для вас — это тоже пропаганда?
— Да, так и есть. Я тоже могу назвать мои работы пропагандой, но в отличие от правительственной пропаганды, которая задумана как невидимый способ воздействия, я предлагаю открытый диалог. Большинство моих работ как бы говорят: «Вот начало нового диалога». У меня есть разные работы, но вне зависимости от нравоучительной интонации, которая может в них присутствовать или нет, я вижу в них сжатое изложение главных проблем сегодняшнего дня.
— Повлияло ли на вас русское искусство?
— Конечно! Русский конструктивизм очень сильно влиял на меня, его отголоски видны даже в моих более новых работах. Мои работы должны прорываться сквозь шум города и беспокоить людей. Американцы не задают себе вопросов по поводу американской пропаганды, хотя их волнует русская и советская пропаганда. Моя работа должна заставлять людей задавать вопросы.
— Вас часто обвиняют в апроприации чужих изображений. Как вы думаете, это вообще традиция американской культуры — брать готовые изображения? Уорхол, Лихтенштейн и Джаспер Джонс — все так делали.
— Эта идея не была центральной для поп-арта — скорее для художников было важно создавать такие произведения, о которых мог составить суждение человек, незнакомый с историей искусства. И я принял эту философию.
— Вы чувствуете себя рок-звездой вроде ваших любимых Sex Pistols?
— Совсем нет. Но даже здесь, в Москве, люди останавливают меня на улице и говорят: «Привет, вы Шепард Фейри»? Хотя меня больше радует, если люди больше знают мои изображения, а не меня.
— Когда я впервые оказалась в Калифорнии, откуда вы приехали, у меня создалось чувство, что город просто кричит. Всевозможные огромные надписи: «Proud to be american», «Wrong way» и так далее — Москва в этом смысле кажется молчаливым городом. А вам какой показалась Москва?
— Мне очень нравится Москва. Архитектура у вас замечательная: чистая, город неплохо спроектирован. Я слышал о проблемах с пробками, но на фоне моего любимого Лос-Анджелеса Москва кажется слишком чистой. Стрит-арт-художникам нужны заброшенные пространства, а их у вас, как мне показалось, не так много.
— Мне понравилась ваша фраза о том, что наклейка с Гигантом была таким секретным рукопожатием для субкультуры. Что, как вам кажется, стало таким знаком сейчас?
— Интересно: до того, как появился интернет, было так много всего, что происходило только в андеграунде. А сейчас как будто не осталось секретов. Хотя мне хочется верить, что все это еще существует.
— Вы так много наклеили стикеров с Гигантом, что хочется спросить, он после этого вам не являлся в кошмарах?
— Когда я начал работать, Андре Гигант был все еще жив — и мне часто снилось, как я клею постеры на улице и что-то происходит. После того как родилась моя первая дочь, мне приснилось, например, что я карабкался на здание, чтобы приклеить постер с ним, но балкон обваливается: я много рисковал, карабкаясь, клея постеры на здания, и думаю, этот сон был связан с беспокойством по поводу моей новой отцовской ответственности.
— Вы хороший отец?
— Достаточно хороший. Я пытаюсь рассказывать своим дочерям о социальной справедливости, о том, что у многих нет того, что есть у них. Они понимают, как много у меня было проблем из-за того, что я поступал в соответствии со своими идеалами. Но я продолжал это делать. Мои дети помогали вырезать трафареты, когда мы ранее работали над мюралами, им нравится рисовать, им действительно нравится мода. Я думаю, в конце концов у них все будет хорошо.
— Вы привязаны к вещам?
— Не очень сильно. Есть произведения искусства от друзей, которые я коллекционирую, которые для меня ценны, к которым я привязан. Музыкальные альбомы — у меня большая коллекция записей. Некоторые подписаны музыкантами, которые мне нравятся, они эмоционально важны для меня. Но в остальном нет, я не очень привязан к материальному миру.
— Как устроен ваш день? Чем вы любите завтракать?
— Я никогда не завтракаю. Но если завтракаю, то мне очень нравятся тосты с авокадо и очень острым соусом чили. А вообще я все время ем практически одно и то же, я люблю тайскую еду, вьетнамский салат с халапеньо. Я стараюсь не тратить много сил на выбор того, чем я питаюсь, — и тогда больше ресурсов остается искусству. Хотя я люблю поесть.
— Как ваша жизнь в уличном искусстве вас изменила?
— Я увидел для себя в уличном искусстве новую возможность — и решил попытаться. Когда я стал расклеивать работы в Бостоне, Провиденсе, Нью-Йорке, люди это заметили. Я думал: ну это я, никакой не супермен, а просто я. Это та сфера искусства, где действительно можно что-то сделать, если прилагать усилия. Стрит-арт помог мне понять, что ничто не предсказуемо. Ландшафт всегда меняется, нужно адаптировать искусство к этому, особенно если не знаешь, сколько твоя работа проживет — пять часов или пять лет.
— Напоследок спрошу вас: что такое красота?
— У всех разный вкус, но мне красивым кажется что-то, что делает мир прочнее — как и связи между людьми. Когда я читаю хорошие книги, смотрю на замечательные картины или слушаю отличные песни, то чувствую красоту — и знаю, что многие другие люди чувствуют то же.
Выставка организована Московским музеем современного искусства и Фондом содействия развитию современного искусства RuArts при участии творческого объединения «Артмоссфера» и при поддержке итальянской галереи Wunderkammern.
