«Трезвость — тоже наркотик»: Вадим Степанцов о жизни в равновесии

В начале карьеры я думал, что алкоголь — это хорошо и правильно, это в порядке вещей. Обстоятельства и окружающая действительность в 1993 году спровоцировали меня на неумеренный алкоголизм, но также способствовали творчеству. Когда в Америке я попал в реабилитационный центр Ассоциации анонимных алкоголиков, то переменил свой взгляд и на шесть лет завязал. Тогда же я понял, что творчество не творится, когда я пью. У алкоголика все мысли о другом — о прекрасном, преимущественно о женщинах. Когда слишком много пьешь, то совсем в высокие сферы забираешься. А по-настоящему творить можно только в трезвом состоянии.

Пожалуй, отличить мои стихи и песни, написанные в период абстиненции, от тех, что я писал пьяным, нельзя — опыт не задвинешь. По сути, в обоих случаях истории те же самые — анонимные алкоголики, которые меня возвращали к уму-разуму, с удовольствием пересказывают свои смешные и нелепые похождения из жизни «до». На этом и зиждется их программа — ты не перестаешь быть алкоголиком, даже когда перестаешь выпивать. В России я мог бы попробовать тоже походить в подобную клинику, беда в том, что у нас очень скучная публика. Когда приходит новый человечек в группу, и все старые перцы повторяют в 288-й раз свои банальные сюжеты, то зеваешь и думаешь, куда уже бечь.

Я гораздо лучше понимаю, чем психологи, из чего я сделан и что мне нужно, — такой вывод я сделал из опыта общения с психотерапевтами. Если я вхожу в ступоры, то вхожу сознательно и ненадолго — не так, как это было до моего американского погружения в мир наркологии. Живу я в таком графике, что могу надолго отделиться от мира, даже находясь в центре столицы. Поэтому сейчас мой алкоголизм не перманентный: я выпиваю, только когда выхожу в свет, наедине с собой мне этого не требуется. И совершенно не понимаю смысла бросания пить во время поста. Актуально это разве что для людей, у которых неровный метаболизм. Например, для чиновников, которым приходится встречаться на предмет распила собственности в ресторане и жрать в три горла, — вот для них пост важен. А мне-то нечего делить, и посты мне не нужны.

В 2000 году у меня родилась дочь. Тогда в Тульской области достраивался наш с женой летний домик — добротная такая дачка. Я был в процессе только наблюдателем, и мои строители — крепкие мужики из Харькова, бывшие инженеры авиационных заводов, — пристыдили меня. Дескать, первый ребенок, как не выпить! В общем, убедили. И с тех пор я вернулся в строй.

Несколько раз возвращался обратно в воздержание, и, надо сказать, теперь это стало даваться легче. Во-первых, качество потребления в стране изменилось. В 1990-е все пили смурняк и шмурняк — только-только со спирта «Роял» народные массы стали переходить на отечественные водки приемлемого качества. А в 2000 году появились вполне себе пристойные импортные вина. Да и сам я поменялся: если в 1993–1994 году я был знаменитым, но нищим, то к 2000 году творчество стало приносить какой-никакой достаток.

Сейчас с алкоголем у меня установились в основном гастрономические отношения. Подъема настроения давно уже нет — оно не зависит от напитков. Его я научился регулировать самостоятельно — примерно так же, как люди учатся кататься на скейтборде или на волне. Мне сложно рассказать, как это произошло. Примерно так же, как немногословному серферу трудно объяснить процесс работы вестибулярного аппарата, — это процесс жития и бытия в этом состоянии.

Если говорить о деловой сфере, мне абсолютно все равно, в каком состоянии общаться: я сейчас могу жить в трезвости, могу — по пьяной лавочке. Что касается прекрасного пола, то тут без вина не обойтись. В душевных беседах с друзьями, если я буду бычить и демонстрировать, что я не такой, как они, то они обидятся, я потерплю фиаско. А зачем мне это, если я умею одинаково и пить, и не пить?

Концерты в клубах, как правило, завязаны на употреблении алкоголя: необходимо войти в резонанс с публикой, и, как правило, он возникает только после третьей песни. Долгий опыт выступлений привел меня к мысли о том, что и пить можно только с третьей песни. Коллег по коллективу мне приходилось менять: за долгие годы работы в группе они сходили с дистанции. Многие из них не осознавали, что если принимаешь на сцене слишком рано и слишком много, то вместо куража получается пассаж.

Опять-таки я, если очень-очень потребуется, умею остановиться. Как-то раз я завязал на полгода и развязал только потому, что во время одного из клубных концертов сразу после Нового года мои тогдашние коллеги так «здорово» играли, что трезвым их слушать было невозможно. Пришлось и мне накидаться, чтобы прийти в состояние общего восприятия. И это не иллюзия: в моем случае алкоголь притупляет слух и другие органы чувств. Я начинаю воспринимать мир, как будто или он, или я — в какой-то оболочке. Мир становится мягче, теплее и добрее.

Алкоголизм и наркозависимость — синусоида сродни маниакально-депрессивному психозу: вам то радостно, то наоборот. Мне сейчас кажется, что трезвость — тоже разновидность наркотиков, просто она дает очень ровный, размазанный по времени кайф. Эта радость многократно увеличивается, когда во время гастролей на утро наблюдаешь кривые рожи своих незавязавших коллег. Это же, кстати, работает на концертах: у артистов подъем тем выше, чем больше энтузиазма у публики. Человек — животное эмоционально вампирическое, и отсюда в моей трезвости такой своеобразный вампиризм, компенсировавший недостаток алкогольной радости.

«Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел», — музыкант ты, чиновник или медик, все равно. Когда ты юн и свеж, выпивать в кругу верных друзей и хмельных красавиц — это одно. А когда ты уже еле ноги волочишь, то лучше переходить на трезвость. Что, собственно, многие рок-музыканты и делают. Я-то умеренный товарищ по заветам моих учителей из AA. То есть алкоголик я и есть. Но, вообще-то, я алкоголик лишь время от времени.

Ближайший концерт группы «Бахыт-компот» состоится в «Рюмочной» в Зюзино 1 апреля.