Жизнь буддийского монаха в Москве: строгие обеты, айфон в подарок и нападения на улице

Досточтимый Лобсанг Тенпа — буддийский монах, который родился в Сибири и вырос в московском Марьино. В МГИМО получил степень бакалавра и магистра востоковедения. Переводит буддийские тексты с английского на русский письменно и синхронно на лекциях, учениях и ретритах западных и тибетских буддийских учителей, например Его Святейшество Далай-ламу, лам Гарчена Ринпоче, Сопа Ринпоче, Дагри Ринпоче, Чокьи Ньима Ринпоче, досточтимых Тубтен Чодрон и Робину Куртин, доктора Алана Уолеса, Онди Уилсон и так далее.

В 2014–2015 году под руководством Онди Уилсон прошел в Нидерландах и Великобритании годичное обучение преподаванию светских практик осознанности по методу «тренировки ума на основе осознанности» (MBMT). С 2014 — сооснователь и координатор Фонда контемплативных исследований. Проводит лекции и семинары в Москве, ведет группы по практике осознанности медитации в светском и религиозном контексте. Переводит и издает книги по этим тематикам. С августа 2017 года большую часть времени живет в Катманду, изучая тибетский язык в Rangjung Yeshe Institute.

Я родился в одном из городов-спутников Новосибирска 30 лет назад, в год меня перевезли в Екатеринбург. В младших классах мечтал стать геологом, а когда мне было 11, родители перебрались в Москву — передо мной открылась замечательная жизнь в Марьино со всеми ее культурными отличиями. Там я закончил гимназический класс обычной школы. В 10 классе мне хотелось стать режиссером анимации — пересмотрел аниме. В 11 классе — странствующим аскетом — начитался книг об исторической жизни Индии. Но мудрая мама сказала: «Это ты всегда успеешь, сначала хорошо было бы выучиться».

Я поступил прагматично: решил сначала выучить язык, чтобы потом уехать из России. Поэтому поступил в МГИМО и стал учить хинди, который, к слову, до сих пор толком не знаю. Английский учился как‑то сам собой. Я не хотел заниматься государственной службой и не пошел в МИД. Вместо этого, благодаря друзьям, нашел работу в социальных медиа. Параллельно учился в магистратуре. На тот момент я уже был волонтером в буддийских центрах; там начал переводить с английского — сначала тексты, потом синхронно. Также координировал учебные программы. Мне был 21 год.

Сначала мне по старой памяти был интересен индуизм. На зимних каникулах решил дикарем поехать в Индию, самостоятельно на нее посмотреть, но в реальности индуистская Индия не оказалась мне близка — особенно Варанаси, хотя для многих это потрясающий духовный жизненный опыт. Рядом с Варанаси находится место, где Будда дал свои первые учения, — Сарнатх. Там я купил книгу Далай-ламы «Исцеление от гнева» и внимательно ее прочел по дороге домой — все в ней казалось знакомым и относительно понятным.

Вскоре после этого в Москву приехал уважаемый тибетский учитель, и я, не особо заморачиваясь, принял буддийское прибежище (стал буддистом, прошел ритуал, в некотором роде сравнимый в христианстве с крещением. — Прим. ред.) и взял ряд обязательств, в которых начал разбираться только потом. Это вообще особенность того, как с буддизмом встречаются западные люди: они приезжают на какое‑нибудь мероприятие с церемониальный частью и смело участвуют в нем, совершенно не понимая, во что именно они вписались. Бац, и они уже буддисты.

В результате «случайного» стечения обстоятельств — по итогам короткой поездки в Непал — я стал буддийским монахом в 25 лет. Родители отреагировали так: отец зашел в комнату и увидел мои буддийские одеяния. Спросил: «Ты что, буддийский монах?», — и когда я сказал да, стал громко смеяться. Мама просто вздохнула и ушла на работу. Они, я думаю, были к этому готовы. С тех пор прошло уже больше 5 лет.

В среднестатистическом буддийском центре люди делятся на две категории: тех, кто приходит туда потому, что у них в жизни есть мощные страдания и они хотят с ним разобраться, и тех, кто в силу предшествующего опыта (как мы бы сказали, своих прошлых жизней) чувствует глубокую культурную или психологическую близость с конкретным направлением, с конкретными учителями. Мой случай второй. Еще в раннем возрасте я долго мусолил энциклопедию религии из серии «Я познаю мир», в школе читал книги учителей, с которыми я сейчас взаимодействую, включая Далай-ламу. Больших жизненных потрясений, после которых я бы сказал себе: «А вот теперь мне нужно пойти и подумать о душевных вопросах», не было.

Я знаю людей, которые интересовались монашеской жизнью и годы не могли решить, подойдет им это или нет. Часто по итогу люди отказываются от этой идеи. А бывает, человеку приходит мысль о том, чтобы стать монахом, и через три дня какой‑нибудь большой буддийский учитель проводит необходимую церемонию и даже определяет в свой собственный монастырь в качестве резидента.

В школе все считали, что я чудак. В институте с этим было проще, я учился с востоковедами — там были чудаки и побольше. В конечном счете, когда я уже начал взаимодействовать с буддийским миром, появились и буддийские друзья. С другой стороны, люди из школы и института, с которыми я до сих пор общаюсь, спокойно и радостно отнеслись к моему карьерному выбору. Как кто‑то из них честно заметил — «Всегда приятно упоминать, что мой бывший одноклассник ныне буддийский монах, который переводит Далай-ламу».

Буддийские монахи занимаются разными вещами. Зависит от того, какие у человека исходные способности, и от того, куда назначают его собственные учителя. Мне в этом смысле повезло: я переводчик, и мне нравится переводить. Иногда при проведении открытых занятий я выступаю в качестве лектора или инструктора по основам медитации — это у меня тоже затруднений не вызывает.

Учителя никогда не навязывали мне проектов со стороны. Есть люди, которым учителя рекомендуют заняться чем‑то далеким от привычного — в качестве тренировки характера. У меня ситуация всегда была противоположная. Сколько я ни спрашивал учителей, не следует ли мне заняться чем‑то неординарным, они все отвечали: «Нет-нет, просто продолжай заниматься теми проектами, которые ты сам строишь».

В Азии могут сдать в монастырь ребенка; уже внутри он будет определяться с учителем и с тем, чем заниматься. Поскольку на Западе (за вычетом буддийских регионов России) нет социальных структур, поддерживающих буддийское монашество, все может происходить только наоборот. Сначала ты смотришь на буддизм в целом и находишь традицию, которая тебе близка. Потом устанавливаешь отношения с несколькими учителями и во взаимодействии с ними, принимаешь решение о том, чтобы стать монахом или монахиней. Учителя со своей стороны должны решить, что в этой роли смогут тебя опекать.

Если часть года ты проводишь в монастыре, а остальное время работаешь в буддийском центре или каком‑то проекте в мегаполисе, то в основном вы взаимодействуете с учителями по электронной почте. Вы можете переписываться каждый день — а может и раз в год. Все зависит от того, какого рода это учителя. Ясное дело, что ты не будешь каждый день писать электронные письма Далай-ламе: там совсем другая система взаимодействия. С учителями западного происхождения, наоборот, можно переписываться по несколько раз каждый день — особенно если вы работаете над книгой или проектом. Личные встречи зависят от того, где ты находишься географически.

Основная ролевая модель взаимодействия учителя с учеником — «добродетельный друг»: человек, который мягко тебя подталкивает в сторону раскрытия твоего характера. Буддийские учителя всегда понимают: можно дать какие угодно инструкции, но гарантию их выполнения никогда не получишь. Перевоспитать взрослого человека очень и очень сложно — и часто, в особенности на Западе, вместо того чтобы спрашивать строгие обязательства по выполнению конкретного объема практики, учителя говорят: «Было бы хорошо сделать вот это… было бы хорошо прочесть такой‑то текст…».

Дать строгое указание так, чтобы оно потом было не выполнено, — нечто, что считается неблагоприятным как для учителя, так и для ученика. Поэтому чтобы не создавать неблагоприятную взаимозависимость, в наше время хорошие учителя на Западе не особо на кого‑либо давят.

Большинству учителей нет необходимости составлять индивидуальные планы и заниматься микроменеджментом. Буддийский учитель в 99% не заменяет психотерапевта. У него нет задачи разбирать с учеником особенности, индивидуальные жизненные ситуации, обсуждать разводы, свадьбы, проблемы и другие ситуации, которые в жизни случаются. Задача буддийского учителя — описать общий принцип работы с разными умственными состояниями и всеми омрачающими эмоциями в целом, а уже сам ученик должен пойти смотреть на свою жизнь и научиться эти методы прилагать — к каждому конкретному проблемному месту.

Сейчас на западных языках слово «ретрит» мы используем, чтобы обозначить любое выездное мероприятие, связанное с медитацией. Традиционные буддийские ретриты часто отличаются большей продолжительностью — могут длиться по три месяца, три года и даже более — и могут иметь более насыщенную, чем привычно западному человеку, программу-практику.

Самые лучшие учителя будут не только подталкивать некоторых учеников к ретритам, но и отговаривать от ретритов тех, кто к ним еще не готов, в силу того, что некоторые используют практику или медитацию как способ сбежать от всех проблем или стать великим йогином. Большое число людей в силу романтических представлений о ретритах не представляют, с какими трудностями во время него им придется столкнуться, — в особенности если речь идет о трехлетней практике: человек воображает, что станет великим йогином и наконец-то покажет всем (включая одноклассников, которые засовывали его головой в унитаз), что теперь он социально реализованная личность. Происходит перенос амбиций эго из профессиональной деятельности — «добиться чего‑то как режиссер» — в поле духовности: «добиться чего‑то как просветленный».

Такова вообще одна из особенностей отношения людей именно к тибетскому буддизму, ведь он, как никакое другое направление, предлагает истории о радужных телах (преображении тела просветленного мастера в чистую невещественную энергию), чудесах, суперспособностях и содержит очень большое количество сложных практик. Среди них — тонкая работа с нервной системой, внутренней физиологией и всякое такое. Это манит многих больше, чем совершенно прозаичная с точки зрения своего формата традиция чань/дзен. Людей эта магическая составляющая тибетского буддизма может очень привлекать.

Если, однако, не распознать в себе эту склонность, можно много лет бесплодно провести в погоне за магией — и в итоге осознать, что ты так и не начал работать со своими основными психологическими проблемами. Как часто говорят мои учителя, буддизм не заменяет работу с психотерапевтом, он ее дополняет.

В тибетском буддизме можно выделить четыре основных уровня разных обетов и обязательств. Сущностные этические принципы одинаковы во всех категориях; все сводится к четырем ключевым правилам: воздерживаться от убийства и причинения физического вреда телам других существ; воздерживаться от присвоения неданного, то есть воровства; воздерживаться от лжи, а также использовать свою сексуальность на основе мудрости и доброты — так, чтобы никому ей не навредить. Пятый принцип — воздержание от интоксикантов, — как вы понимаете, на Западе не пользуется большой популярностью. Принимающий обеты мирянин (в отличие от монахов и монахинь), волен выбрать любой набор из пяти, не обязательно все.

Когда одна из моих учителей, Робина Куртин, приезжала в Россию в 2014 году, она проводила церемонию принятия прибежища и этических обетов для мирян. Никто из присутствующих в тот раз не принял обеты «не лгать» и «не воровать». Уклонение от налогов, бесплатное скачивание фильмов и музыки и тому подобные вещи также должны осмысляться в рамках этих этических принципов, и здесь проявляются культурные особенности России (и Восточной Европы в целом) — в большинстве буддийских центров Западной Европы аналогичных вопросов не возникает.

В оригинале обеты называются «тренировками»: ты упражняешься в том, чтобы не убивать, не красть, не лгать и так далее — это первый уровень обетов. В случае с монахами — соблюдаются те же самые принципы, но более развернутые, с большим количеством деталей и определенными отличиями в таких вопросах, как безбрачие или полное воздержание от интоксикантов. Две последние категории буддийских принципов — это обеты бодхисаттвы, которые учат нас устремляться к просветлению ради блага всех живых существ (а не ради своего собственного счастья), и особые тантрические обеты, связанные с внутренними правилами практик, предназначенных для работы с самым тонким уровнем нашего ума.

Никаких преференций для монахов нигде нет: большинство стран мира являются светскими государствами. Некоторые придерживаются религий, которые к буддизму никакого отношения не имеют. Если, к примеру, речь идет о длительном пребывании в стране, входящей в Евросоюз — например, в монастыре на долгосрочном ретрите, — логика будет такой же, как в других профессиях. Какая‑то организация должна помочь получить тебе долгосрочную визу. Обычно мы просто подстраиваемся под правила пребывания, которые предусмотрены визами, и на основе этого и планируем свои путешествия.

Университет, в котором я сейчас учу тибетский язык и буддийскую философию в Непале, Rangjung Yeshe Institute, формально — часть Университета Катманду. Он сделан по американской системе обучения и отличается только тем, что интегрирован в жизнь монастыря. Некоторые курсы ведут тибетские учителя вместо западных. Главное отличие — сама содержательная частью. Здесь я повышаю свою квалификацию и получаю возможность какое‑то время пожить в буддийской культурной среде (в противном случае долгое время находиться Непале без студенческой визы невозможно).

Катманду — один из самых пыльных городов мира. Ты чувствуешь, что в буквальном смысле портишь здоровье (особенно легкие) на всю оставшуюся жизнь — если, конечно, не ходишь в маске круглые сутки. Это, пожалуй, одна из главных сложностей, которая бросается в глаза. И еще отсутствие приличного сыра!

Всю свою буддистскую одежду я получил в подарок от монастырей или конкретных мирян, которые жертвуют буддийским организациям средства для того, чтобы большому количеству монахов присылали необходимые одеяния. Строгость в отношении ношения определенных предметов монашеского туалета зависит от того, к какой традиции принадлежит монастырь. Основа везде одинаковая: особая монашеская юбка, обычная юбка (снизу), что‑то сверху (в зависимости от традиции — накидка, жилетка, рубашка с рукавом или без рукава) и монашеская шаль.

С течением времени учителя стали рекомендовать нам ходить по Москве в гражданском — перемещаться в буддийском облачении стало опасно. Нам обоим (с досточтимым Тензином Туптеном, другом лобсанга Тенпы, также московским буддийским монахом. — Прим. ред.) не раз угрожали физической расправой, на меня несколько раз нападали даже в центре города. Поэтому любая позитивная вербальная реакция — вместо привычной агрессии — приветствуется. Чаще всего нам вслед кричат «Харе Кришна», но бывали и такие варианты, как «Папа Римский», «Далай-лама» и даже «Аллах акбар». По моему опыту, даже люди из числа студентов и сотрудников МГИМО не всегда способны визуально распознать нашу культурную принадлежность. Люди не понимают, что перед ними буддийский монах, и смутно представляют, кем ты еще можешь быть, поэтому проявляют либо нейтральное любопытство, либо, что случается гораздо чаще, страх или агрессию.

Пройдя через этот опыт, я осознавал, зачем городам нужны гей-прайды: они развивают определенный уровень терпимости и спокойствия к людям, которые одеты не так, как ты, и принимают свою инаковость. У нас с этим сейчас очень сложно. На контрасте могу сказать, что в Киеве в любое время суток чувствую себя гораздо спокойнее — что уж говорить о юге Западной Европы. Поскольку Испания до сих пор очень католическая страна, там отношение к человеку в монашеском одеянии всегда было самым позитивным. Немного сложнее в Германии: там в нас как‑то раз кидали пивными бутылками, ошибочно приняв за мигрантов-мусульман. Но когда оказываешься в Азии, то ты все время в монашеском облачении — там монахи повсюду.

Культурных продуктов, которые бы честно освещали буддийскую жизнь, довольно мало. Есть весьма знаменитый фильм про практику медитации в американской тюрьме The Dhamma Brothers, есть нежно любимый мной фильм про одну из моих собственных учителей Робину Куртин Chasing Buddha. Недавно вышел документальный фильм о дзен-мастере Тить Нат Хане «Walk with me»; его озвучил Бенедикт Камбербатч — один из главных, наравне с Ричардом Гиром, представителей тибетского буддизма в международной культурной среде. Много хорошей документалистики есть про Далай-ламу. Почти все помнят фильм Виталия Манского «Рассвет/Закат»; недавно вышел хороший фильм «Последний Далай-лама?».

Практика строится в вольном формате — у каждого по-своему. Я каждый день читаю определенный объем того, что в тибетской традиции называют «литургическими практиками» (по сути, молитвами и разного рода сакральными текстами). В дополнение к этому выполняется и определенный объем других практик: сидячая медитация, медитация при ходьбе — и неформальные практики, где ты интегрируешь медитацию в свою повседневную активность: например, за принятием пищи, общением с людьми и даже посещением уборной. Из этого и складывается день.

Монахини и монахи, постоянно проживающие в монастыре, выполняют на ежедневной основе физическую (или административную) работу — так что каждый несколько месяцев успевает поработать и в лесу, и на кухне, и чистке труб, и на расшифровке учений. Есть монастыри, в которых волонтеров-мирян вообще нет, и потому монахи и монахини все делают сами. Есть места, в которых волонтеров много, и у монахов остается много времени на учебу и практику.

Вопросы про средства на жизнь на Западе для многих самые сложные. Если у монаха нет (а у меня, к счастью, есть) буддийской общины, с которой он тесно связан и которая берет ответственность за поддержание жизни монаха, человек может оказаться без средств к существованию и вернуть монашеские обеты: ему или ей просто не на что жить. В некоторых случаях на Западе монахам удается сочетать свою буддийскую деятельность и минимальную подработку. В самых удачных случаях община, с которой они связаны, полностью обеспечивает их посредством подношений, а в ответ получает доступ к познаниям и помощи. Здесь все зависит от конкретной страны, конкретных людей и даже коммуникационных навыков самого человека; от того, сформировалось ли вокруг зрелое буддийское сообщество. Есть буддийские центры, которые не хотят принимать какую‑либо ответственность за поддержание монахов и монахинь — а есть и организации, которые, наоборот, считают: поддержать становление монашеской сангхи на Западе — огромная возможность и большая честь.

В Тибете монахи могли занимать разные государственные должности (в том числе министров), что можно назвать мирской работой; но в целом наличие подработки наименее желательно, потому что обычная работа часто отвлекает внимание от учебы, практики и просветительской деятельности. За свои переводы, письменные и устные, я не никогда не назначаю конкретную оплату. При этом я избирателен в этих вопросах — в основном перевожу собственных учителей. За устные переводы слушатели делают подношения. Кроме того, меня всегда активно поддерживают родители — мне кажется, это невероятная доброта. В целом мне очень повезло — в сравнении с теми людьми, которые из‑за монашества вынуждены полностью прекратить общение со своей семьей. Не потому, что им самим так нужно, а потому, что семья решает: монашество ребенка — слишком болезненный вопрос.

Мы как Фонд стараемся проводить собственные мероприятия бесплатно и назначаем организационные взносы только за выездные ретриты (ведь там необходимо вкладывать больше средств в аренду самого помещения). К счастью, все мероприятия, которые проходят в Москве, выживают за счет добровольных пожертвований.

Монашество вовсе не обязательно подразумевает жесткий отказ от шоколада, кинофильмов или (в случае с некоторыми культурами и конкретными людьми) употребления мяса. На протяжении всей тибетской истории буддисты в Тибете ели мясо — в этом регионе кроме мяса из‑за климата долгое время практически не было другой еды.

Но на Западе, в особенности в России, наша ассоциация с монашеской жизнью такая: буддийский монах — человек, который не ест мясо (а заодно и сыр, и кофе не пьет) и медитирует по много часов в день, созерцая свой пупок. Он (или она) не может иметь кроссовки Puma или айфон.

Я неоднократно встречал людей, которых эти вещи искренне возмущали: наличие у меня мобильного телефона, компьютера и тому подобных вещей. Все попытки объяснить, что эти инструменты необходимы для переводческой деятельности и лекторской работы, никаким успехом увенчаться не могли, потому что человек по умолчанию предполагает, что монах живет в пещере. В большинстве случаев мои вещи, в том числе телефон и компьютер, — это подарки, основанные на практической применимости. Никто, конечно, не дарит мне PlayStation 4: люди знают, что я не найду консоли применение. Как правило, все эти вещи дарят близкие друзья или родственники, а не случайные поклонники или благотворители.

От подарков (если они не связаны с криминалом) монаху отказываться нельзя — с точки зрения обетов бодхисаттвы, то есть стремления к просветлению ради блага всех живых существ, считается неблагоприятным не принять искренний подарок: ведь человек упустит возможность создать благую карму. Тем не менее, в некоторых случаях можно принять подарок и сказать: «Я принял ваш подарок, а теперь я поднесу его вам же», — или, как случается с большими буддийскими учителями, немедленно передарить его ближайшему человеку. Некоторых людей это искренне расстраивает: они дарят большому буддийскому учителю какой‑то персональный дар вроде бриллиантовых часов с индивидуальной гравировкой — а учитель, даже не взглянув на сам подарок, дарит его следующему человеку, который только что зашел. Это хороший урок о привязанности и отсутствии ожиданий.

До того как стать буддистом, я несколько лет практиковал католическую медитацию. Мне была интересна и эстетика, и философская составляющая (в коллекции до сих пор остались католические четки). При этом я никогда не проходил процесс катехизации и формального присоединения к римской католической церкви. Православие активно присутствовало в детстве: российских школьников вроде бы до сих пор возят по разным святыням, показывают церкви, монастыри, вот это все. В каком‑то объеме соприкосновение с православием было неизбежно. Отголоски Библии и тому подобных, скорее, культурных сюжетов, разумеется, в голове присутствуют — это наш эстетический язык.

Правда, если бы мне приходилось выбирать из христианских конфессий («Где бы стать представителем духовенства?»), я бы однозначно выбрал лютеранскую или американскую епископальную церкви — одни из самых толерантных и при этом социально вовлеченных. А вообще сомнений в выбранном пути и образе жизни у меня нет.