Познакомьтесь с художником, который переводит нечитаемые теги в понятные слова

Когда я начал изучать искусство, у меня были кое-какие базовые знания о течениях, но ни одно из них на меня не повлияло. Я представитель поколения восьмидесятых, поэтому на меня оказало влияние другое — все, что происходило в то время: всплеск граффити, видеоигр и мода тех дней. Потом я встретил ребят, которые занимались граффити и увлекались философией ситуационистов, объединяющих искусство и жизнь.

Каждый раз, когда мы шли на завод рисовать теги или граффити, это становилось попыткой заново открывать для себя город. Это напоминало своего рода путешествие и казалось как раз тем, чего ситуационисты ожидали от своих последователей, — объединением философии и искусства. Сам факт того, что мы использовали какие-то строительные материалы вроде клея или обувного карандаша в художественных целях, говорил о взаимодействии искусства с городом.

Я в основном занимался тегингом (нанесение коротких надписей — прим. ред.), мне в нем нравился именно перформативный аспект, а мои друзья рисовали граффити. Мы надевали классические костюмы, чтобы не поддерживать сложившиеся клише о райтерах, и считали себя денди-тегерами. Однажды я даже провел ночь в тюрьме за свои теги, но это никак не повлияло на мое желание продолжать этим заниматься. Нам все это было интересно, и так продолжалось около пяти лет.

Тогда же я понял, что при создании граффити, конечно, важно, чтобы рисунок получился красивым, но куда более значимо взаимодействие тела с архитектурой в этом процессе. Райтер может быть райтером не потому, что у него есть высокие художественные способности, а только потому, что он не перестает этим заниматься. Это своего рода социальная практика, которая основана на эстетическом аспекте: вовлечение тела, поиск способа исказить слова и буквы.

В каком-то смысле я могу назвать себя хакером. Хакер ищет решение существующей проблемы. Люди моего поколения вообще считали, что компьютер — инструмент для творчества. Программированием я не занимался, а как многие дети играл в компьютерные игры. Помню старую игру Lode Runner, где можно было создавать свои собственные карты, невозможные фигуры и взаимодействовать с ними, — все это развивало творческое мышление.

Одно время я был частью команды Free Art and Technology Lab и впитал в себя идею о взломе кода города, поиске некоторых его аспектов, которые можно идентифицировать в виде кода и делиться этим с другими людьми. Так что я сосредоточился на идее исходного кода города и жанре интервенции. И это совсем не та ситуация, когда вы хотите называться художником, выставиться в галерее и продать что-то из своих работ. Это скорее о том, как люди могут просто увидеть вашу работу на улице и даже не понять ее сути. Поэтому для меня важный аспект в жанре интервенции заключается не в создании объекта искусства, а во взаимодействии с городской средой и жителями.

Когда я прилетел в Санкт-Петербург, из аэропорта сразу приехал на завод [Музей уличного искусства, который находится на территории действующего завода слоистых пластиков]. У меня не было возможности прогуляться по городу и осмотреться, но кое-что я все же могу отметить. Из-за снега, погоды и специфического алфавита все вокруг выглядит очень экзотичным для меня. Много неярких, тусклых оттенков, что очень контрастирует с тем, что я привык видеть. Ну и конечно, из-за снега мне не удается рассмотреть то, на что я обычно обращаю внимание.

Когда гуляю по городу, больше всего обращаю внимание на следы жизнедеятельности человека, которые проносятся сквозь время. Я пытаюсь осознать связь этих следов. А чтобы понять больше городскую среду, необходимо пережить опыт горожанина, определить повторяющиеся схемы, символы, которые принадлежат городу. Все эти детали, на которые я обращаю внимание, иногда просто случайно, все следы, заложенные правительством города и строителями, для меня — своего рода диалог, общение. Тот факт, что люди живут и оставляют после себя следы, можно рассматривать как комментарий.

Например, в том, что кто-то ворует мусорные баки или просто выбрасывает мусор на улицу, тоже можно увидеть контекст и комментарий. Это пример из Франции, когда в середине девяностых там случился крупный теракт: бомба находилась в закрытой урне. После этого много мусорных баков заменили на прозрачные пакеты. Если задуматься, это довольно интересно. Ведь мусор может многое рассказать о человеке, который его выбрасывает. А сама идея прозрачности затрагивает тему неприкосновенности частной жизни, которой в этой прозрачности нет.

Многие люди переживают по поводу права собственности на контент, который публикуют в интернете. Я считаю, если вы не хотите, чтобы люди копировали, не выкладывайте это в онлайн. Загрузка чего-либо в сеть — уже копирование. Вот почему это подрывает живую органическую культуру. Если вы используете цифровые устройства для создания чего-либо — это изначально несет в себе идею распространения. И как бы мы ни пытались легитимизировать оригинал, он перестает существовать как таковой.

Одна из моих работ была связана с тем, что люди иногда постят в социальных сетях что-то вроде «Если я соберу миллион лайков, я сделаю то-то». Я вышел на улицу и написал на стене: «Если я соберу миллион лайков, я нарисую граффити на этой стене». Суть была не в том, что я сомневался, сделать мне это или нет, а в том, что люди, видя это, даже не догадывались, что сама эта фраза на стене и есть граффити. Они думали, что я нарисую его, после того как соберу лайки в соцсетях. Мне вообще нравится то, как часто мы «проглатываем» картинку и не видим сути.

Сам термин «уличное искусство» для меня не так много значит, потому что в его французский эквивалент «artiste de rue» («уличный художник») входит совсем другое понятие. Оно больше говорит о тех уличных художниках, которые создают картины с космосом или разные фигурки прямо у людей на глазах и тут же продают их за небольшие деньги.

Когда мы говорим о ситуационистах или о флуксусе, мы говорим о художниках, которые работали в городском пространстве. Они уже стали частью мировой художественной истории — как дадаисты и сюрреалисты. Поэтому для меня нет понятия «история уличного искусства», есть скорее история искусства в городском пространстве в Европе. В начале ХХ века искусство в городском пространстве было просто искусством, его не нужно было конкретизировать, но потом появились граффити. Это изменило привычные рамки, потому что ко всему прочему добавилась еще и социальная составляющая. Затем появилась напряженность между арт-рынками и теми, кто создает арт. Рынки искали способ продать художника, который делает граффити, прививая ему понятие «уличного искусства» и делая тем самым его более привлекательным. Поэтому я не говорю об «уличном искусстве», я говорю об искусстве в городской среде.

Большее влияние на меня оказывают Франсис Алис и Саймон Сталенхаг. Это великие художники, которые сейчас делают интересные вещи. Они ушли в этом далеко вперед по сравнению со многими уличными художниками, которые ограничены ввиду своего так называемого декоративного положения. Вот почему я называю свою деятельность городской интервенцией, я хочу, чтобы меня относили к числу художников, а не к понятию «уличное искусство». Мне кажется, что сам термин «уличное искусство» — признак глобализации, он стирает культурные тонкости, которые входят в это понятие, и унифицирует совершенно полярные вещи. Но этого в наши дни не избежать.

Если создавать что-то, например, фотографию или скульптуру для выставочного пространства, это будет адресовано той аудитории, которая находится в этом пространстве. Но это не городское пространство. Работы художников в городской среде не пытаются преподать людям какой-то урок, они лишь знакомят со своеобразной манерой взаимодействия с ними. Если назвать уличного художника специалистом, он не будет просто специалистом по рисованию, он скорее специалист по методологии процесса присутствия в городской среде. Поэтому для меня искусство в первую очередь должно говорить о процессе, а не о результате.

В проекте «Облаков тегов», который участвует в выставке «Граффити в эпоху интернета», я использую не только свои работы: это не коммерческий проект. Для этой выставки я сделал листовки, которые люди могут брать, не зная, что они часть чьей-то работы, которая представлена здесь. Подобные флаеры мы видим повсюду — в магазинах, галереях. Некоторые из них с приятным дизайном, из-за которого хочется оставить листовку у себя, просто потому, что он вам понравился. Так и посетитель выставки может просто его взять и положить в кучу к другим таким же флаерам.

Это тоже отражает идею публикации в сети, когда уже совсем не важно, кто был автором. Для меня это способ приблизить реальную ситуацию к виртуальной. При этом сделать это так, чтобы меньшее количество людей могли понять идею. Чтобы они стали участниками процесса, чтобы понимание того, что это не просто флаер, стоило бы им определенных усилий.

Чаще всего люди встречают мои работы с энтузиазмом. У меня никогда не было серьезных проблем с этим. Те, которые реагирует агрессивно, чаще всего все же принимают тот факт, что я беру ответственность за то, что делаю. Я могу задать ответный вопрос таким людям: «Можете ли вы себе позволить сделать нечто подобное?» Чаще всего — нет. А я позволяю себе это, понимая, что меня могут наказать. Все потому, что считаю себя ответственным жителем города. Для меня важна идея личной ответственности в духе либерализма или анархизма.

Если ко мне подходят люди, когда я рисую, то, как правило, я просто с ними разговариваю и проблем не возникает. Их негатив может быть вызван тем, что лично они не могут позволить себе как-то повлиять на внешний вид города, но не тем, что делаю конкретно я. Хотя однажды у меня возник конфликт с мужчиной, когда я пытался покрасить золотой краской уже чье-то готовое граффити. Он вышел из дома и стал на меня кричать, что-то вроде «я отвечаю за чистоту этого здания, а ты здесь разводишь грязь». Я пытался объяснить ему, что использую краску на водной основе, поэтому при первом же дожде она смоется. Но он продолжал заводиться и откровенно идти на конфликт. Это был важный для меня опыт, так как я осознал, что мы с ним просто далеки друг от друга. Ведь суть моей работы была лишь в изменении формы подачи, а не в уничтожении.

Недавно в Париже можно было наблюдать граффити-баттл между враждующими группировками рэперов. Не то чтобы я очень интересовался их музыкальным творчеством, просто сама манера их рисунков была мне близка по духу. Это было похоже на настоящую живопись, что-то вроде абстрактного экспрессионизма. Я включил одну из этих работ в «Облако тегов» и затем случайно встретился с представителем одной из этих группировок. Ему понравилось, что я взял без спроса их работу, потому что такое вмешательство отражает принцип граффити.

Для меня роль художника заключается в том, чтобы задавать вопросы и создавать такие ответы, которые вызывают противоречие. Причина, по которой люди используют визуальную форму выражения, — невозможность передать контекст словами. Ведь если можно что-то передать словами — используют слова. Но в то же время невозможно просто извлечь из визуальной формы весь контекст и перенести его в слова. Для меня это как парадокс невозможной фигуры, например, как Кот Шредингера. Вы вкладываете в работу какой-то контекст, но когда показываете ее людям, из-за разного культурного бэкграунда, знаний и опыта, получается совершенно непредсказуемая вариация точек зрения и понимания этого контекста. И как мне кажется, художник может регулировать уровни этого диалога, не поддаваясь принципам функционализма. Получается, для меня главная функция художника в том, чтобы избегать ситуации, в которой он должен выполнить какую-либо функцию. Ведь по сути нас делает людьми возможность создавать нефункциональные вещи, как поэзия, например.

Городское пространство сложно прочесть однозначно, потому что слишком много людей вовлечены в его создание: правительство, дизайнеры, пользователи и инженеры. Создание объекта искусства или любой другой ценности в публичном пространстве несет в себе цель сфокусировать людей на восприятии контекста этого места. Если вы добавите к этому всему текст, который поясняет ситуацию, происходящую в том или ином месте, это создаст у читателей вопросы. Например, соответствует ли текст действительности, должен ли человек принять в этом участие. Именно так получается диалог между ситуацией и городским пространством.

То же самое происходит с тегами. Люди не любят теги, потому что это нарушает идею нейтральности публичных мест. Теги вызывают нечто вроде визуального шума, который не несет в себе конкретную функцию, но именно это противоречие делает нас живыми людьми, а не роботами. В пространстве, где нет этого визуального шума и противоречий, нет и чувств.