Иида Тикка
Чем занимается: репортер
Откуда приехала: Хельсинки, Финляндия
Русский язык я учила вслед за сестрой и, честно говоря, ужасно ленилась. Наша прекрасная преподавательница считала, что главное — привить любовь к языку и культуре — не важно, насколько мы усердны. Когда я попала в МГИМО по обмену, то ужасно ругала себя за детскую лень: в моей группе были одни китайцы, которые знали грамматику гораздо лучше меня. Вместе со школой мы часто ездили в Питер — были там, кажется, раз шесть, жили в семьях, которые совсем не говорили по-английски, ели блины с мясом, и я упорно просила сахара, считая, что с блинами что-то не так. Другим культурным шоком оказался салат оливье: мне он ужасно не понравился, хотя из вежливости я от него не отказывалась.
Впервые в Москву я попала в 2009-м — мы приехали сюда практиковаться в русском в какой-то пушкинский лицей в конце оранжевой ветки метро. Потом я поступила в университет в Хельсинки, у которого была программа по обмену с МГИМО. Это было в позапрошлом году, когда случился и Крым, и мне очень захотелось поработать в Москве журналистом. Я сообщила своим начальникам на финском телеканале, что собираюсь к вам и смогу вести для них репортажи отсюда, — они меня отпустили.
Как только я узнала, что буду учиться в МГИМО, то полезла гуглить, что же это за институт. Первым в поисковике нашелся блог какой-то студентки с фотографиями девушек и списком того, что было на них надето: пальто Miu Miu, сумка от Dolce & Gabbana… Я запаниковала. В Финляндии я училась в университете с левым уклоном — проще говоря, вуз был коммунистический, и самым дорогим, что когда-либо носили мои однокурсники, были резиновые сапоги Hunter. Да и то их надевали исключительно в дождь. И вот я попадаю в обитель московского гламура! Первые две недели в МГИМО я только и думала, что мне надо купить хорошую сумку, чтобы не выглядеть дурой. Потом привыкла: все-таки в институте учатся очень разные люди, некоторые слишком часто думают о том, как они выглядят, другие об этом не беспокоятся — их больше заботит учеба. Был один мальчик из Северной Кореи — очень знаменитый у себя на родине, про которого никто так и не узнал, чем же он знаменит. Или я играла с парнем в волейбол, а потом оказалось, что это сын министра внутренних дел Сирии.
Присоединение Крыма стало шоком для меня, как и для всех финнов. Хотя, знаете, Финляндию повергает в шок большинство новостей из России — у нас принято говорить, что умом вашу страну не понять. Я в этом отношении была чуточку подготовленнее: в МГИМО преподают бывшие дипломаты, которые понимают, как работают политические системы, и на семинарах мы обсуждали перспективы Крыма еще в Рождество — за несколько месяцев до аннексии. Про загадку России твердят и сами русские: у вас настолько огромная страна, что один ее размер с трудом помещается в голове. К тому же жутко мало финнов говорит по-русски. После Второй мировой войны между нашими странами был период, который принято называть finnishness — финские политики тогда принимали решения, которые бы не нарушали интересов Советского Союза, хотя формально мы были независимы. Эти времена ушли: пусть мы до сих пор не входим в НАТО, зато являемся частью Европейского союза и разделяем его ценности. В любом случае, даже если Финляндия не согласна с российской внешней политикой, мы должны стараться понять мотивы вашего руководства.
В обычной жизни финны и русские несильно отличаются, хотя у вас по-прежнему остро стоит вопрос о равноправии женщин. Каждый разговор на эту тему выливается в сеанс шовинизма. Вот, например, во время президентских выборов на Украине профессор предложил обсудить кандидатуру Тимошенко — одна из студенток сказала, что не одобряет ее потому, что она женщина. Дальше последовало рассуждение о несостоятельности женщин в политике. У нас женщина была президентом много лет, и такие разговоры мне кажутся абсурдом. Профессор подытожил тем, что женщина никогда не будет хорошим политиком, потому что в первую очередь думает о детях и доме, потом о своем мужчине и только потом о стране, — я дико разозлилась. С другой стороны, когда я возвращаюсь в Финляндию, то удивляюсь, почему передо мной не открывают дверь. А недавно мы с братом поехали по магазинам, чтобы купить сыра в Россию. У меня была небольшая сумка, и отчего-то я отдала ее ему — он посмотрел на меня с недоумением. По сыру в Москве я, кстати, очень тоскую.
Москва — невероятно интересный город для журналистов: даже в выходные что-нибудь тут случается. Сейчас обострились отношения между Западом и Россией, и чувствуется, что в мою профессию устремилось много энергии. Хотя, конечно, это тяжелое время — иногда кажется, что все вокруг заранее знают, как относиться к тому или иному событию. Например, когда произошел скандал с допингом, все вы были уверены, что это западные спортивные функционеры строят какие-то козни против вашей страны. Я спрашивала людей на улицах, и они действительно так думали — даже если не смотрели телевизор! Грустно, что независимого мышления становится меньше, никто не читает новостные сайты. Большая часть населения получает информацию из соцсетей, ориентируется на мнение друзей. И совсем мало россиян полагает, что от них что-то зависит, что можно как-то изменить страну. Например, оппозиционеры: я говорила с ними на митингах — и даже они в себя не верят. Меня расстраивают и люди, которые повторяют все за телевизором, и те, кто не верит в перемены.
Обожаю московские дворы — мне постоянно приходится в них искать нужный подъезд или дверь какой-нибудь организации. Быстро обнаружить никогда не получается — каждый раз место оказывается сюрпризом. Как-то мне необходимо было сделать регистрацию в одной конторе. Будь такое в Финляндии, я бы никогда в нее не пошла — она располагалась в страшном дворе, вокруг — ни души, и вдруг кто-то выходит и начинает курить с агрессивным видом. А в Москве я могу спокойно подойти к такому субъекту, чтобы спросить, где что находится. Кстати, в одном из стремных дворов на Цветном бульваре я нашла свой любимый секонд-хенд — там был тупик и маленькая лестница на крышу, где, казалось, ничего не может быть.
А еще у вас в городе совершенно замечательная жизнь под землей. Я говорю о переходах. Здесь можно почувствовать московский дух: все торопятся, при этом находя время, чтобы изучить витрины палаток. Мне нравятся московские бабушки в этих переходах — вот они точно знают, что делают. Конечно, бабушки постоянно ругают меня — а кого нет? Чаще всего из-за открытой сумки и из-за тяжелой камеры, которую я таскаю на репортажи. Какая-нибудь бабуля обязательно спросит, почему я не найду себе мужика, чтобы он таскал за мной аппаратуру.
Я думаю, что Москву не надо сравнивать с европейским городом. Главная проблема в том, что мы привыкли рассуждать о городах с помощью клише. Под европейским городом принято подразумевать определенный уровень кафе и баров — но почему мы думаем, что хорошо может быть только в Европе? Одна моя коллега переехала работать в Нью-Йорк, когда я перебралась в Москву, и вот ее никто не спрашивал, почему она хочет жить в Нью-Йорке, — но все постоянно донимают этим вопросом меня. Я устала оправдываться и говорить, что здесь хорошо, как в Европе. Мне кажется, любой большой город уютный и неуютный. Например, в Нью-Йорке ужасно неуютное метро — в Москве оно намного лучше. Может быть, здесь хуже работает бюрократическая система, но со временем любая система становится понятнее. Например, ты узнаешь, в какое время будет час пик и как быстрее добраться до нужной точки.