Серое Фиолетовое — агендер, идентифицирующий себя в среднем или, если это невозможно, в женском роде. Активистка и бывшая участница группы «Война». Частью акции в ДНР должна была стать операция по орхиэктомии (удалению яичек), которую Серое Фиолетовое планировало провести самостоятельно, а также съемки художественного фильма по мотивам «Эпоса о Гильгамеше».
— Почему Серое Фиолетовое?
— В 2011–2012 годах, когда появилась потребность в псевдониме, я автоматически выбрало Серое Фиолетовое и только потом осознало, что уже использовало его раньше — в давних литературных опытах.
— Как вы пришли к идентификации себя как агендера?
— Это был довольно естественный для меня процесс. Как только в детстве я узнало, что такое гендерная идентичность, стало понятно, что я ею не обладаю. У меня всегда были проблемы с восприятием собственного тела и необходимостью вписываться в какие-то традиционные гендерные роли.
— Как вы попали в группу «Война»? В каких акциях довелось поучаствовать?
— Когда группа «Война» только появилась, мне показалось, что это ровно тот язык и та деятельность, которой и нужно заниматься. Впервые я участвовало в акции около Таганской прокуратуры. После нее меня пригласили на акции «Памяти декабристов (ПэДэ)» (в рамках акции 7 сентября 2008 года, в День города, в качестве подарка мэру Лужкову к потолку магазина «Ашан» были подвешены пять человек — трое гастарбайтеров и двое представителей меньшинств, среди которых было и Серое Фиолетовое. — Прим. ред.) и «Запрещение клубов». В какой-то момент я перестало быть активной участницей группы, но тем не менее уже оказалось связано с этой средой.
В группу меня пригласили, во-первых, потому что я было связано с борьбой за права ЛГБТ, а во-вторых, Олегу Воротникову очень понравился мой тогдашний интернет-перформанс «Педофилофобия». В тот период как раз начиналась официальная антипедофильская кампания и борьба с так называемыми «преступлениями ненависти». Тогда я вывесило в ЖЖ текст со списком санкций в отношении педофилофобов, которые отметятся в комментариях к этому посту. Сразу нашлась какая-то группа патриотов, которая писала на меня заявления в полицию, но это, к счастью, ничем не закончилось. Олегу эта история понравилась, и меня пригласили в «Войну». Потом наши пути разошлись по разным соображениям.
— Расскажите подробнее про акцию, которую вы провели в ДНР. Какие смыслы в нее закладывались изначально?
— Я планировало довольно большой акционистский видеопроект. Центральная линия должна была обозначаться лозунгом «Война станет нашим телом». Это, собственно, и был слоган акции, который я хотело сбросить на шестиметровом радужном флаге в Донецке. Сценарий был довольно сложный. Он включал строительство на вершине террикона (искусственная насыпь из отходов от производств. — Прим. ред.), танцы, сцены насилия, воспроизводство пыток, известных по отчетным документам ОБСЕ.
Основное содержание акции — это соединение разного рода разломов: гендерных, политических, культурных. Я рассматривало их как универсальные зоны свободы и в то же время зоны невозможности нормального, урегулированного существования. При этом свобода, которую даруют эти разломы, все равно связана с постоянной опасностью, с радикальным насилием. Так родилась параллель между ополченцами и трансгендерными людьми. И те и другие погибают. Ополченцы гибнут, будучи на войне. Среди трансгендеров 40% пытаются покончить с собой. До 40% пытаются провести операцию по орхиэктомии (удалению яичек) в домашних условиях. Примерно так же себя ощущает человек, годами живущий на войне, как жители Донецка и других городов, находящихся на линии фронта. Каждый день на них может упасть «Град», каждый день повторяется ситуация постоянной опасности. Так и квир-человек вынужден жить в мире, где само его присутствие становится акцией, своего рода радикальным действием. Каждый раз, выходя на улицу, он рискует. Каждое его взаимодействие с официальными органами власти — это провокация.
— Вы взяли за основу акции «Эпос о Гильгамеше». Почему выбрали именно его?
— Есть очевидные параллели. Слово «свобода» (или «ама-ги»), например, впервые было написано именно на шумерском языке. Это один из символов либертарианства. Кроме того, это ультрапатриархальный эпос, а Гильгамеш — ультрапатриархальный герой. Мне было интересно трансформировать его в такой квир-феминистский образ. Собственно, название проекта «Четыре ниггуна для Ишхары, Шамхат, Хумбабы и Нинсун» — это четыре молитвы для женских побежденных персонажей этого патриархального эпоса.
Для проекта еще были подготовлены музыкальные фрагменты. Там была русская духовная поэзия, модифицированная и наложенная на шумовую индустриальную музыку.
— Почему именно в ДНР? Не затерялась ли ваша акция в политическом контексте?
— Там сложилась уникальная ситуация. Это одна из крупнейших городских агломераций Европы, которая уже давно находится в состоянии непрерывных боевых действий, позиционной войны, обстрелов. Причем там абсолютно антропогенный военный ландшафт с рукотворными горами и прочим.
Сначала я планировало провести акцию с украинской стороны, потому что одного из моих друзей-художников пригласили делать проект в Авдеевке. Я тоже подумало, что надо ехать и делать что-то акционистское.
— Вы планировали провести операцию по орхиэктомии без посторонней помощи?
— Предполагалось, что я буду проводить операцию в присутствии врачей и машины скорой помощи, которая могла бы отвезти меня в клинику, если что-то пойдет не так. В целом операция несложная, ее можно провести под местной анестезией — главное, все делать в стерильных условиях. Но для того, чтобы добиться разрешения сделать ее в больнице, трансгендерным людям приходится проходить какие-то безумные психиатрические экспертизы, жить в стационаре, стоять в очередях годами, хотя это дело пятнадцати минут. Около 40% трансгендеров в итоге пытаются сделать операцию в домашних условиях. Если взять крупнейший англоязычный форум на эту тему, то сразу станет ясно, что такие попытки предпринимаются довольно часто. Еще 30% об этом задумываются, поэтому я рассматривало операцию как такой символический жест отказа от маскулинности, гендерного перехода.
— Думали ли вы о том, что акция может сработать на созвучии с тем, что делает Петр Павленский?
— Я планировало действовать совсем в другом духе. Акции Павленского всегда направлены против власти, а я склонно не к противостоянию, а к диалогу. Мне не близка логика жесткого противостояния чему-либо. То, что делает Павленский, — это такая городская скульптура, он работает с конкретным фрагментом реальности. Мне тоже интересно работать с языком тела, но я делаю это совсем в другом направлении.
Например, еще одной ключевой сценой акции должно было стать скармливание части собственного тела после операции бродячим собакам, то есть передачи части себя слабым и отверженным, которые выглядят агрессивно и опасно. Это такая метафора всей акции: я как международная интеллектуалка еду в это пространство, населенное страшными — реально страшными! — боевиками, где постоянно творится насилие. Эта сцена и воспроизводит такую ситуацию.
— Как вы считаете, ваша акция удалась? Вы высказали то, что хотели?
— Я считаю, что, конечно, удалась. Все ее элементы оказались воспроизведены в плотном контакте с реальностью. Некоторая часть людей, которые оказались вовлечены в этот процесс со стороны МГБ ДНР (Министерства государственной безопасности. — Прим. ред.), в общем, прекрасно понимали, в чем участвуют. Периодически это прямо заявлялось даже.
— С чем вы столкнулись, когда пересекли границу?
— Нас немедленно задержали люди с оружием. В МГБ ко мне применяли разного рода психологическое и физическое насилие, а дальше начались беседы уже в более спокойном духе — было несколько разговоров с военным психиатром, история с твитом, написанным якобы от моего имени. В общем, это был интересный опыт в силу того, что насилие оказалось перемешано с какими-то осмысленными обсуждениями. Главной фразой, которую постоянно произносили люди, перевозившие меня с места на место, была «Сделайте, пожалуйста, лицо погрустнее, Олег Олегович». То есть все происходило в режиме диалога — очень ироничного с обеих сторон. Вначале моей акции, конечно, пытались навязать какой-то политический смысл, но довольно скоро стало понятно, что это абсурд. Хотя формально они проверяли, являюсь ли я шпионкой.
— А кто должен был вам помогать в акции? Какова была роль Виктории Мирошниченко?
— Она должна была документировать акцию. Ну и мне просто нужен был свой человек для моральной поддержки. Предполагалось, что она будет постоянно находиться рядом.
— Это ваша первая самостоятельная акция такого масштаба?
— Да, верно. Я думаю, что буду заниматься какими-то другими вещами. Для меня очень важна категория пространства, именно с ней я и хочу работать. В данном случае это была граница-война.
— Как вы оцениваете роль СМИ, которые в кризисной ситуации сразу начали писать о вас в мужском роде, называть мужским именем?
— Они нарисовали образ ужасного пространства и меня — изначально слабого, маргинального персонажа, угодившего в этот разлом. На деле это, конечно, было столкновение двух маргиналий: войны, на которую сейчас бегут все исключенные, и радикальной уязвимости, квира, к которому принадлежу я.
Важнейшая идея, заложенная в этом проекте, — это идея радикального присутствия. Ведь акция свершается не потому, что происходит какое-то взаимодействие с внешним миром. В ее основе — присутствие меня как квир-художницы в подвалах ДНР. Часть людей, которые что-либо со мной делали, например, сами же говорили, что, мол, насилие, которое мы к вам применяли, — это эхо того, что здесь происходит. То есть, по сути, они воспроизвели главный слоган акции.