Сейчас 6.30 утра, мы сидим в лобби гостиницы и учим русский. Не думаю, что русским понравится это читать, но учить русский тяжело. Я бы не назвал себя суперэкспертом по лингвистике: мой французский сомнителен, а итальянский не так плох, как изъеденная ржавчиной древняя сибирская «лада». Но с русским я себя чувствую так, словно тону под водой. То и дело кажется, что передо мной вдалеке мелькнула суша — знакомая схема или слово, похожее на слово в другом языке, — и тут же она снова исчезает под серой толщей воды.
Наш учитель не виноват. Надежда прекрасна и мила, а по-английски говорит лучше меня. Надежда на самом деле идеальный учитель. Это моя вина. Я не в состоянии впустить русский в свой мозг, к тому же я пропустил наш второй урок, который имел место где-то между Казанью и Екатеринбургом в вагоне-ресторане — вероятно, за ужином из свинины и картофеля (в поезде, кажется, всегда дают свинину и картофель). Я не знаю, где я был. Может, читал в своем купе — то есть спал. Но я остался без нескольких полезных фраз про то, чем я занимаюсь по работе, и ряда более сложных согласных. Ощущаю себя без них голым.
Согласные — это реально коварная штука. Дорогие русские, почему у вас столько согласных, которые выглядят как английские согласные, но ими не являются? Ваша G выглядит как английская R, это просто безумие. Ваша P выглядит как N. Ваша S похожа на C, а ваша V — на B. Ваша Ж выглядит как… ну, я реально не знаю, на что похожа Ж. Похожа на паука, который свел счеты с жизнью прямо на странице. Надежда говорит, что буква произносится как CH в шотландском слове loch, это что-то вроде озера, но всякий раз, когда я вижу это, я хочу произнести что-то вроде «Icks!!!» — иногда этому предшествуют несколько минут полоскания горла, как делает наша прекрасная дагестанская романистка Алиса Ганиева, которая помимо безупречного русского говорит также на нескольких удивительных языках Кавказа. Но вы должны понимать, что сама система чудовищная. Вам, ребята, тяжело это — переводить с русского на английский? Я ничего такого не имею в виду, но реально надеюсь, что да.
Система не была бы такой ужасной, если бы все буквы отличались в английском и русском; проблема в том, что некоторые такие же, а некоторые отличаются. Я постоянно путаюсь. Вижу слово «здравствуйте» и моментально хочу произнести его как edpabstb-ynte, что, конечно, откровенно говоря, непроизносимо. Пока я все это добросовестно зубрю, буква за буквой, остальной класс уже ушел дальше — они с беспокоящим меня знанием дела болтают о дательном падеже и официальной формулировке фразы «Мне очень жаль, но мне пора идти». Или вот в другой день я потратил как минимум пять минут, пялясь на табличку на спортивном центре, где было написано «Бадминтон», и лишь тогда осознал, что она означала badminton. Можно подумать, что картинка рядом — кто-то играет в бадминтон — могла послужить подсказкой. Самое ужасное, что я страшно гордился собой.
Но все не так плохо. Буквы мои все еще никудышные, но мы начали проговаривать небольшие драматические диалоги — для того, кто пишет о театре и Шекспире, это маленькая радость. Надо признать, что мы еще не на стадии «Гамлета», но все же. На днях в лобби мой спутник поэт Джо Данторн и я сумели сочинить затейливый воображаемый сценарий, где мы встречаемся как коллеги-писатели, может быть, на литературной конференции, и смогли объяснить — в формальном ключе тоже, — о чем наши книги, прежде чем неловко выпить свой кофе. Не предполагалось, что кофе будет неловким, но так оно все вышло, потому что мне нужно было рано уходить и у нас кончился материал для разговора. Все это было убедительно похоже на реальную жизнь. Джо также сказал, что моя книжка о Шекспире вышла плохой — в основном, думаю, потому, что он очень хотел употребить слово «плохо». Или может быть, он и правда считает, что книга плохая, — в таком случае я рад, что рано ушел. Однако я отыгрался, сымпровизировав, когда он меня спросил, как у меня дела. Вместо того, чтобы сказать «Хорошо», как предполагалось, я тоже сказал «Плохо», а затем, когда он меня спросил, почему мне плохо, я театрально вздохнул и сказал, что это из-за положения дел в России. Надежда говорит, что мое представление было крайне убедительным.
В том, что касается иных форм коммуникации, я наконец начинаю входить в курс дела. Вчера вечером за ужином в Красноярске, после похода в театральный вуз и поездки в родную деревню писателя Виктора Астафьева, я загрузил себе приложение Telegram. Никогда не слыхал о нем до этого — не знаю никого в Британии, кто бы им пользовался, — но здесь, кажется, его все обожают. Русские среди нас объяснили это тем, что приложение очень хорошо зашифровано и потому безопасно, но, когда они показали мне ряд восхитительных самодельных стикеров, я подумал, что, может, в них все дело. Подруга Катя прислала мне ряд стикеров на тему чучел животных и еще один — с Борисами Ельцинами: Борис Николаевич бьет кулаком, Борис Николаевич показывает большой палец вверх, Борис Николаевич выглядит так, словно выпил слишком много водки, — и с тех пор я тоже стал зависим. Если кто-то пришлет мне стикерпак с Путиным, буду дико рад.
Рассчитываю на то, что через пару лет все в России будут использовать Telegram и мне не придется больше учить буквы. Борис Николаевич поднимает большой палец вверх. Или может, даже Борис Николаевич в темных очках.