Кем была: врач-патологоанатом, судебный медэксперт
Кем стала: программист-разработчик
Не то чтобы я хотела стать врачом с детства. Меня воспитывали бабушка с дедушкой, и бабуля была очень настойчивой женщиной. С ней никто никогда не спорил. А я была очень послушным ребенком. Окончила музыкальную школу, хотя не хотела. Занятия были четыре раза в неделю, и каждый раз я шла туда и рыдала. «Лесечка, надо окончить! Неужели тебе не жалко? Ты потратила четыре года!» Я думала — да, я потратила четыре года, как же я брошу. Конечно, я ее окончила. А куда поступать — мне было все равно. У других детей были какие-то идеи, а о себе ничего такого вспомнить не могу, вот разве что фильмы мечтала озвучивать, потому что гнусавые переводчики раздражали. Бабуля мне тогда сказала: «Ты не знаешь математики, так что иди в мед!» На самом деле химии и биологии я тоже не знала. У нас была языковая школа, естественные предметы давали не очень, да и склонности у меня ни к чему не было. Помню, занималась химией с двумя другими девочками — они отлично соображали, а я зубрила, грызла ногти, мне было очень тяжело. Тем не менее бабушка сказала — надо, и я подготовилась и поступила в Московскую медицинскую академию имени Сеченова.
Узнавать новое — здорово, чему бы ты ни учился. Я думаю, что мне в любом вузе было бы интересно, а медицина — это вообще другой мир. Мне нравилась анатомия: она дает возможность понять, как устроен человек. Правда, к шестому курсу, когда пришла пора выбирать специальность, я уже не хотела быть врачом. Бабуля применила ту же тактику, как и в случае с музыкальной школой: «Шесть лет обучения! Неужели тебе не жалко?» И я опять подумала: «Да, наверное, жалко. Наверное, надо закончить ординатуру». Если бы я была более сознательной, я бы плюнула и сказала — нет, мне не жалко, я этим заниматься не хочу. Но тогда я просто решила выбрать специальность, в которой невозможно никого уморить. Я думала, что патанатомы имеют дело только с покойниками. Оказалось, это заблуждение, потому что большая часть работы морфологов — это смотреть в микроскоп на биопсию, а вовсе не вскрывать. Причем на биопсию живых людей, взятую для диагностики.
Обучение в ординатуре — это уже работа, и я попала в хорошее место — Склиф: у меня были отличные оценки по всем анатомиям, меня порекомендовали. В Склифе поначалу тоже было много нового и интересного. Мы делали вскрытия, и еще к нам приходили хирурги, когда сомневались. Надо было смотреть те самые биопсии — до операции, чтобы определить объем вмешательства, и после, чтобы понять, правильно ли хирурги кому-то что-то отрезали. Это делают обычные морфологи, а есть еще судебники — они занимаются криминальными смертями. Я сначала была просто морфологом, но потом узнала, что судебникам платят на 300 рублей больше, и ушла к ним. Моя специализация в дипломе называлась «патологическая анатомия и судебная медицина».
И тоже сначала было здорово и интересно. Но потом началась рутина, а кроме того, такая работа, конечно, нагружает психику. Может быть, мне стоило выбрать какую-то другую специальность. Например, пойти в УЗИ-диагносты, водить будущим мамочкам датчиком по животу и говорить: «Ой, у вас мальчик!» А судебная медицина — да, нагружает.
Хотя в целом у нас было довольно спокойно. С утра были вскрытия, потом мы писали заключения, а потом было время, которое просто нужно отбыть, заниматься при этом можно своими делами. Меня все чаще посещала мысль, что книжки я бы могла и дома почитать. А тут я просиживаю штаны зря. В общем, росло разочарование.
Каждый раз, когда я говорила бабушке: «Мне надоело в Склифе, я не хочу там работать, не хочу быть врачом» — она становилась ужасно печальной: «Ну как же так, это такая хорошая профессия». Мне кажется, она просто мечтала, чтобы я сделала то, что ей не удалось. Она хотела быть врачом сама, но когда ей было 18, началась война, и не сложилось. Дедушка тоже пытался стать врачом, и тоже из-за войны не удалось. Он стал инженером, бабушка — экономистом. Может быть, поэтому она так давила на меня. Но когда я проработала в Склифе год, у нее случился инсульт, ей стало не до того, чтобы меня поучать. И я ушла. Просто ушла в никуда. Мне было 24 года.
Кем я только не работала. Торговала пончиками, торговала мороженым, даже на радио поработала в «Русской службе новостей». В общем, перебирала. В это время я уже была замужем – познакомилась с мужем на последних курсах. Он программист, вокруг нас всегда было много компьютерщиков. Это был совершенно другой мир, и он меня очень привлекал. В детстве я любила читать всяких фантастов-футуристов вроде Азимова, и этот мир казался мне волшебным. Муж, кстати, вообще не пытался на меня давить в смысле медицины. Он очень спокойный и очень терпеливый. Что бы я ни делала, он всегда говорил: «Ну хорошо, ладно, лишь бы ты была счастлива!»
И вот однажды он сказал, что у них в IT-компании есть вакансия ручного тестировщика. Это люди, у которых есть тестовые планы, в которых написано: выполните такую-то операцию и посмотрите, какой будет результат. Если ожидаемый, то поставьте галочку, а если что-то не так, вам нужно оформить этот баг. Я не знала, понравится ли мне, но решила попробовать, к тому же платили какие-то деньги. Работа была не очень сложная и довольно скучная: у тебя есть инструкция, и ты изо дня в день делаешь одно и то же, никакой импровизации. Но я все равно чувствовала, что компьютеры — это мое. Поэтому стала выяснять, чему там можно научиться. Были и другие тестировщики — они писали автоматические тесты-программы, которые делают все то же самое. Это меня заинтересовало, я попробовала. И вскоре перешла в команду автоматического тестирования. Проработала примерно год, потом на год ушла в декрет, а затем вернулась в ту же компанию и научилась программировать. С тех пор так и работаю там же, но в разных командах.
К каждому новому шагу меня подводило общение с людьми внутри компании, я это очень люблю. Смотришь на работу соседней команды и думаешь: «Как классно! Это гораздо интереснее, чем то, что я делаю сейчас!» И можно с ними общаться, научиться необходимым вещам и поменять команду.
Я много чего там попробовала, и каждый раз было безумно интересно, нужно было многому учиться, потому что в каждой новой команде обязанности были более сложные, чем в предыдущей. Специального образования я не получала, все осваивала в процессе работы. Это было непросто, все приходилось учить с нуля, а на это уже не было столько времени, сколько в студенчестве. Но я считаю, что все возможно. Если дело нравится, а мне оно нравилось, то находишь силы. Опять же, когда у тебя есть конкретная цель, когда ты взрослый и это сознательное решение — ты очень стараешься.
Моим первым языком программирования был Python. Может, эта работа пошла у меня так хорошо, потому что я закончила языковую школу. Ты начинаешь учить иностранный язык и сначала знаешь коротенькие фразы: можешь поздороваться, сказать, как тебя зовут, или подпеть любимой песне. А потом, если ты занимаешься, начинаешь говорить свободно. С программированием то же самое. Сначала ты пишешь маленькие кусочки, которые встраиваются в труд других людей. А когда начинаешь делать это лучше, куски становятся все больше, и в какой-то момент ты можешь написать что-то сам от и до.
Сейчас я DevOps-инженер. Девопс — это люди, занимающиеся разработкой инфраструктуры, которая требуется в ежедневной работе девелоперов. Мы делаем их работу более удобной, помогаем собирать и автоматизировать конечные продукты. Компания занимается разработкой Parallels Desktop, это такая штука, которая позволяет на Mac запускать приложения Windows.
Меня спрашивают иногда, нет ли сожалений по поводу медицины и не считаю ли я, что там могла бы приносить больше пользы. Действительно, сейчас результаты работы не видны мне сразу. Это называется высокоотчужденным трудом, и я читала, что он приносит гораздо меньше удовлетворения. Но пользу я все же чувствую. Вот ты написал скрипт, который упростил людям какую-то задачу, — раньше она занимала полдня, а теперь полчаса, и запускается одной кнопкой. А что касается медицины, сожалений было много — о том, что я вообще туда пошла, что потратила на это восемь лет жизни. Сейчас я как-то переросла это разочарование и поняла, что любое высшее образование выпрямляет ум. И кроме того, есть такая дзенская идея, что нужно обязательно позаниматься унылым трудом, чтобы что-то понять. Вполне возможно, что это улучшило мой характер. А тот день, когда я ушла из Склифа, — это был хороший, правильный день.
Бабуля, конечно, тогда схватилась за голову и подумала, уж не вычеркнуть ли меня из завещания. Но потом как-то привыкла. Потому что разница была огромная. Когда я работала в Склифе, я постоянно страдала депрессиями, впадала в тоску. И стала гораздо более гармоничным, спокойным, счастливым человеком после того, как ушла. Потому что работа занимает очень много времени — 8, 10 часов плюс время на дорогу, переработки. И если она не приносит удовлетворения, то это очень печальное, пустое существование. Сейчас мне все нравится. Я не звезда, может быть, я средненький программист, но я добросовестная и готова стараться. Не могу сказать, что считаю это своим призванием, делом на всю жизнь. Работа для меня как компьютерная игра. Ты начинаешь, и перед тобой новый мир, закрытая карта. И ты ходишь, открываешь эту карту, беседуешь со всеми встречными персонажами, другими игроками. Задерживаешься в какой-то локации, исследуешь ее. Я и сейчас не строю планов на далекое будущее. Мне хочется учиться новому, прокачать скиллы. Но я ничего не планирую на долгий срок. Думаю, именно поэтому мне так классно.