До кризиса имущественный разлад был не то что менее очевиден — были менее заметны сообщества, объединенные по имущественному фактору. Случай с Патриаршими — это сюжет сугубо московский: той части города, которая считает себя центровой, и той, что думает другими категориями — и считает себя в том числе и менее успешной. А вообще в России множество регионов, где подобные противостояния если не повторяются, то выглядят крайне похоже.
В Москве расовых гетто нет, но имущественные вполне сложились. Есть районы, где люди живут по принципу принадлежности к определенным профессиям, стилю жизни и уровню дохода. На Китай-городе, скажем, едва ли кто-либо возмутился клубной жизнью. У Патриарших репутация района финансистов, архитекторов, публицистов — богатой интеллигенции. Там живут те, кто обладает возможностью влиять на принимаемые решения, — такие серые кардиналы. Эти рассерженные горожане не стали действовать по алгоритмам креативных сообществ, протестовавших против вырубок лесов или мигалок. Они не стали митинговать или создавать информационный шум через социальные сети. Они сделали самую наглядную вещь — повесили растяжку
Обращение жителей Патриарших к Собянину. Провисело пару часов, было сфотографировано и вывешено в фейсбук, вызвало страшный резонанс, чем, по сути, заявили свое право на город. Чуть позже они продемонстрировали свое умение быстро находить решение проблем — сразу достучались до чиновников. Еще показали, что обладают сакральным знанием: им известно, как устроены механизмы власти. В ходе круглого стола на «Афише Daily» прозвучала фраза: дескать, а что же остальные горожане молчат? Пусть тоже пойдут на прием к Собянину. То есть у них отсутствует представление о дистанции между государством и простыми горожанами.
Артикулируемое, принимаемое самими властями и на практике предъявляемое право на город сегодня есть только у богатых людей. Московские власти пытаются продемонстрировать демократичность — за «Мою улицу» можно было голосовать в «Активном гражданине». Говорят, что учитывают мнение всех; на практике получается, что действительно быстрые решения принимаются, только когда ногой открываешь дверь нужного чиновника. Так что разговоры о том, что в Москве сложилась гегемония богатых, имеют под собой почву.
Не менее важно сочетание денег с влиятельностью — ведь от имени Патриарших выступили не олигархи, чьи имена на слуху. Большинство фамилий участников круглого стола ничего не скажут среднестатистическому москвичу. Если бы это был Киркоров или какая-нибудь богатая одиозная фигура, то скандал можно было предсказать. Но тут оказалось, что в Москве образовалась каста серых кардиналов, которые дергают за невидимые ниточки. Это, конечно, пугает: вдруг выясняется, что мы не знали, кто принимает конкретные решения, кто может закрыть все кафе в районе.
Объединение жителей Патриарших в борьбе за тишину — не городское сообщество, а скорее травестия на него. Да, они играют по правилам сообщества: собираются, дискутируют, как-то описывают свою общность и выдвигают делегатов на встречу с мэром. Но, во-первых, они делают это несистематически. А во-вторых, сообщество складывается на более глубоких основаниях: должны быть какие-то предпосылки. И в России есть такие добрососедские объединения, где люди угощают друг друга блинами на Масленицу и долгие годы дружат семьями. Вот для них жизненно важно решать вопросы вместе.
При этом московское неравенство не производится властями — пусть власти его и поддерживают. Оно в большей степени существует в головах — и у тех, кто вешал растяжку на Патриарших, и у тех, кто обиделся на саранчу. Еще одна причина буйной реакции — в том, что Патриаршие принято считать интеллигентским районом. Предполагалось, будто там живут образованные, обеспеченные люди, не так ассоциирующиеся с властными структурами, как Рублевка, например. Однако поступают они так же: ограничивают, запрещают, огораживают. Жаль, что конфликт не произведет позитивного эффекта: жители Патриарших не осознали, что город принадлежит всем, что нельзя запрещать гулять там, где вздумается. В сети их заклеймили как «нерукопожатных», но в реальности они выиграли.
Оформление площадей и скверов и перекопанный город оказались еще одной проблемой, объединившей москвичей. Эти явления — «Московская весна», «Урбантино» и реконструкция — случились в короткий промежуток времени. Многие маршруты проходят через центр, и каждый, кто видел сквер у Большого театра, не мог сразу понять, при чем здесь ослики и пальмы.
Сложилось мнение, что виноваты урбанисты. С ними тоже интересно: не совсем понятно, что это за новые люди, но их представляют как хипстероподобных агрессоров, которые заявляют, что сделают город удобным, на практике его раскурочивая. Скандал с «Урбантино» показателен тем, что на самом деле там речь шла о спортивно-развлекательном парке, который придумал Илья Авербух, — к урбанистике эти развлечения отношения не имеют.
При Лужкове такого не было: его праздники с ростовыми куклами и ярмарками меда не вызывали общественных истерик. При Собянине у людей появилось право голоса — как минимум в сети. Появилась возможность задокументировать высказывание, собрать единомышленников. Ведь других демократических инструментов самовыражения нет, и фейсбук дает иллюзию демократии и коммуникации равных. Плюс к тому реагировать на проблему оформления города можно совершенно безопасно. Ну не понравился тебе розовый пингвин — ты его сфотографировал, поругался. За пингвина за тобой никто не придет, и если есть возможность высказать свое беспокойство хоть как-то — с учетом «пакета Яровой», — то и это ценно.
Удивляет, что интерпретации публицистов совсем далеки от реальности: о резонансном тексте Ревзина, в котором тот писал, что москвичи не принимают от власти благое, но готовы терпеть лишения, Кашин написал, что картонный город строится для людей с картонными стаканчиками, а Архангельский завел речь про хипстеризацию сталинизма. У Олега Кашина свой мир и автомифология, исходя из которой он простраивает картину мира. Когда он говорит о городе картонных стаканчиков, то обижает всех, кто в нем живет. Вместо того чтобы разбираться, люди начинают производить поразительное количество контента, который тут же расползается по сети. Мало кто анализирует, что действительно думают люди, совершающие то или иное публичное высказывание.
Посетить фестиваль, за который вы заплатили, тоже публичное высказывание. Когда отменили Outline, никто из известных блогеров на теме не оттоптался. Почему? Ответ простой: свои за своих. Электронная тусовка и клуб «Арма» с 1990-х варится в своем соку, они оформились как сообщество, и фейсконтроль — его типичный признак: одних пускают, других нет. С делами альтернативных сообществ ни Кашину, ни Архангельскому не хочется иметь дела. Здесь мы видим тот же расклад, что в ситуации с Патриаршими: свои живут по своим понятиям, чужие — по чужим. И между ними нет никакого диалога.
Похожим радикальным образом скандалы интерпретируются и по другую сторону баррикад: про «Урбантино» дециметровые каналы рассказали, что на хороший детский фестиваль накинулись какие-то загадочные соцсети. В каждом из упомянутых сюжетов можно отметить отсутствие внимания друг к другу и желания в принципе понимать, что существует другая сторона.
Поэтому конфликты и тянутся так долго: даже когда де-факто ситуация исчерпана, люди продолжают фотографировать и обсуждать. Зеленая голова женщины
Один из главных символов новой Москвы – весеннее украшение Пушкинской площади ходила по фейсбуку дольше, чем стояла сама инсталляция. Культивируемая ненависть стала клеем, на котором горожане строили свою платформу. Еще Бенедикт Андерсон писал, что любое сообщество воображаемо, но ему требуется реакция извне, чтобы стать реальным. Кажется, мы живем в воображаемых сообществах хейтеров, которые реальны именно в связи с агрессией. Нам не нравится «Моя улица» — и все вдруг объединились по этому принципу, вспомнив, что городские фестивали делаются на деньги налогоплательщиков. Но ведь много чего делается на деньги налогоплательщиков. Почему проблема объединения школ оказалась проблемой исключительно родителей, про которую быстро забыли?
Сегодняшние городские конфликты не могут решиться в принципе, и растущая агрессия едва ли куда-нибудь выльется: абсолютное большинство возмущающихся людей сидят за компьютерами и не готовы перейти к решительным действия. Было бы дельно, если бы стороны организовали инструментарий, с помощью которого можно было бы настроить диалог между собой и с властям. Но, скорее всего, такой исход вообще в наших условиях развития правовой культуры невозможен в краткосрочной перспективе.
Можно сделать еще один вывод — во всех городских противостояниях нет положительного героя. Это какой-то вненаходимый москвич, который вечно недоволен, но ничего не делает — правы оказались какие-то эфемерные существа, а носителй правды просто не существует. Тут тоже проблема: если предположить, что власть всегда выступает на стороне зла, то сейчас ей просто не с кем разговаривать из добрых. Ни одна социальная группа в медийных конфликтах не хочет брать на себя ответственность.