Чайлдфри старше 40 — о своем выборе

Я вышла замуж в 25 лет. Тогда я не была против детей, но думала: «когда‑нибудь потом». При этом мы не делали ничего, чтобы приблизить этот момент: счастливо жили в замечательном месте, ребенок не вписывался в концепцию нашей маленькой семьи, никакого дополнительного «клея» нам не требовалось. К 30 годам я стала осознавать, какой невероятный ресурс нужен для воспитания ребенка — временной, финансовый, эмоциональный. И решила, что этот шаг отнимет у меня то, ради чего я живу. Мои приоритеты — это обучение, развитие, карьера.

При этом я испытывала давление и общества, и собственных установок. Я из довольно патриархальной среды, с Кавказа, и семья, пусть и не прямо, но все равно имела на меня влияние. Установка, что женщина должна реализоваться через материнство, все-таки где‑то фонила. Я придумывала причины, почему откладываю беременность: то нет квартиры, то еще чего‑то.

Потом я пошла к психологу и осознала: важнейшие ценности моей жизни — это автономность и свобода. Я руководствуюсь ими во всех жизненных выборах — от работы до партнера. И, к сожалению, ребенок этой свободы лишает: ты больше не можешь уехать куда хочешь, постоянно тревожишься за него. Я ненавижу монотонные занятия, мне важно быть в движении. Мне просто скучно было бы заниматься воспитанием: я не готова играть в развивашки или часами гулять во дворе. К тому же роды не очень-то оздоравливают женщин, особенно моего возраста. Это потеря здоровья.

Еще благодаря психологу я поняла, что это только моя жизнь, я ее проживаю, и если у меня есть какие‑то убеждения, то почему бы о них не заявлять. Я разрешила себе сказать, что я чайлдфри, и ничего не изменилось: никого это не шокировало, все приняли мой выбор, даже родители, хотя для них это было болезненно. Социального давления я практически не испытываю. Возможно, из‑за того что я живу в Москве и в моем пузыре люди толерантные и осознанные. Они живут свою жизнь и не лезут к другим с советами. Вероятно, в целом отношение к чайлдфри в обществе поменялось. Если кто‑то спрашивает, почему у меня нет детей, мягко и доброжелательно отвечаю: «А почему вас это интересует?»

Естественно, я не заявляю на первом свидании, что не планирую заводить детей. Но если понимаю, что с этим человеком у меня могут быть отношения, обязательно говорю. Тут есть свои сложности: в момент страстей и влюбленности мужчины отвечали, что для них это неважно, что главное — быть вместе. Но позже оказывалось, что это был выбор из страха потерять меня. И они все-таки видели развитие отношений в расширении семьи: для мужчин, особенно после 35, это важно. Из‑за этого отношения рушились.

Так что я решила заводить романы с людьми с такими же убеждениями. Ну что могу сказать? В России это большая редкость. У мужчин, которые не хотят детей, скорее всего, уже есть ребенок. Но в этих отношениях дети все равно будут присутствовать — не могу же я отказаться от общения с ребенком партнера. А если мужчина не уделяет внимания своему ребенку, то я не буду его уважать. Так что эта категория отпадает.

Сейчас я замужем за человеком, который придерживается таких же взглядов: он не хочет детей, и мы замечательно ладим. Я не знаю, как долго это продлится, не загадываю. Знаю, что наши ценности и убеждения могут со временем меняться, но сейчас я радуюсь тому, что у меня есть.

Иногда говорят, что детей нужно заводить, чтобы не остаться в старости одному и получать поддержку. Мне кажется, это эгоистично и неграмотно в финансовом плане. Выращивание ребенка стоит немалых денег — если вы чайлдфри, их можно откладывать. А завести ребенка, чтобы он тебя обеспечивал, это что‑то вроде брака по расчету, с моим этическим кодексом это не бьется. Все-таки осознанное родительство — это дать ребенку основы, опоры и отпустить.

Да, материнство дает огромный выплеск гормонов. Но в мире полно других способов получать дофамин, серотонин и окситоцин, например объятия с любимым человеком, головокружение от успеха.

Люди не знают, как еще можно сделать свою жизнь классной. Я говорю это без осуждения, это скорее о том, что у меня есть куча привилегий: я живу в прекрасном городе, у меня хорошая работа, возможность оплачивать терапию и развиваться в любом желаемом направлении. В других обстоятельствах я бы тоже могла рассматривать ребенка как возможность реализации и получения удовольствия, но мне счастья в жизни предостаточно — не знаю, как все успеть. Поэтому ребенок как источник счастья меня не интересует.

Я не боюсь пожалеть о своем решении. Однажды меня кольнуло: я была у гинеколога, и она сказала: «Ой, что‑то у вас мало яйцеклеток. Меня это беспокоит. Давайте-ка проверимся!» Я заволновалась: «Как же так? Мое тело меня подводит. Где мои яйцеклетки?» Одно дело, когда есть возможность забеременеть, а я не хочу, другое дело, когда этой возможности нет. Потом оказалось, что врач думала, что мне лет 30 (я выгляжу молодо). А для 41 года у меня все в норме. Она уточнила, что, если я хочу забеременеть, мне нужно сделать это в течение ближайших двух лет. После приема я вернулась домой и еще раз подумала, чего мне будет стоить материнство. И снова пришла к тому, что не хотела бы идти по этому пути. Сомневаться — это нормально, это иногда случается. В такие моменты я задаю себе вопросы: «Хочу ли я этого? Осознаю ли я обратную сторону? Готова ли я к бессонным ночам, возможной депрессии, уменьшению дохода, ограничениям?» А учитывая политическую ситуацию, мне вообще странно и страшно приводить ребенка в этот мир: непонятно, что будет дальше. Так я быстро возвращаюсь к своим убеждениям.

К попытке приравнять чайлдфри к экстремизму я отношусь глубоко отрицательно. Как можно диктовать взрослым людям, как им распоряжаться своим телом? Это негуманно, немыслимо. Почему это происходит? Очевидно, есть курс на повышение рождаемости. Нужны новые люди, которые будут содержать пенсионеров. При этом я не вижу достаточной поддержки женщинам, которые на это решаются. Они все равно теряют заработок, возможность строить карьеру, работодатели не хотят нанимать матерей с маленькими детьми. Мне не нравится этот курс, и я думаю, что дальше будет только хуже. Возможно, все придет к запрету абортов. Меня это пугает, но хорошо, что я уже взрослая.

Важно начать с того, что я не использую слово «чайлдфри», мне не нравятся подобные ярлыки. Это мой личный выбор, и мне не хочется по этому принципу объединяться с кем‑то в группу.

Я росла, как все девочки, с установкой от семьи, что главная моя задача в жизни — выйти замуж и родить детей. Мне собирали приданое с трех лет. С детства мне насаждалось все, что я должна делать для удачного замужества: убирать, готовить, не драться, не выступать. Когда я росла, женщину без мужа и детей жалели, якобы ей не повезло, бедняжке.

Я очень рано начала работать и прекрасно жила одна, а потом влюбилась. И единственным способом оставаться с этим человеком было замужество. Он был старше меня и хотел детей. Честно сказать, я не ставила себе такой вопрос: чайлдфри я или нет. Думала, что когда‑то придется завести ребенка, но откладывала эти мысли подальше. А когда дело уже к этому подошло, я поняла, что точно не хочу быть матерью. Это стало одним из поводов для развода.

Когда я признала, что не хочу детей, я почувствовала огромное облегчение. Мне было уже 32 года, к тому моменту я, конечно, слышала вопрос о детях много раз. Но среди близких никто на меня не напирал. Родственники ничего не требовали, а у большинства моих друзей и сейчас нет детей, они осознанно это выбирают. Но я в московской творческой среде — думаю, если бы я жила в городе поменьше, то все было бы по-другому.

Дети — это всегда дополнительные обязанности и ограничения. У меня намного больше контактов, чем у семейных. Когда ты планируешь свои дела без оглядки на кого бы то ни было, у тебя гораздо больше возможностей выбирать — это касается и круга общения, и диапазона занятий. Есть мнение, что через детей ты держишь связь с современностью, остаешься в курсе актуальной повестки. У меня это реализуется через племянников, студентов и друзей моложе меня на 10–15 лет. Родители редко по-настоящему прислушиваются к тому, что интересует их детей. Я вижу, что происходит наоборот: те мои друзья, у которых есть дети, будто ментально старше меня, они не держат руку на пульсе. Потому что они не воспринимают детей как источник информации и относятся к ним снисходительно.

Часто говорят о невероятных эмоциях, которые дает родительство. Если обратиться к науке, то это объяснимо. Например, во время любви мы испытываем счастье, которое, кажется, проживаете только вы двое во всем мире, — так же как и женщине, которая родила, кажется, что она первая в мире это сделала. Объясняется это зашкаливающим уровнем серотонина, окситоцина и дофамина, гормональный всплеск отключает мозг, и вы как будто находитесь под влиянием наркотиков. Но я испытываю кайф от творчества, и для меня это неописуемое счастье, например в моменты, когда осеняет гениальная идея. Не могу сказать, что люди, которые этого не испытали, чем‑то обделены. Но также и люди, у которых нет детей, могут быть счастливы. При этом знаю людей, у которых есть дети, и они глубоко несчастны и одиноки. А я не помню, когда в последний раз испытывала одиночество.

С каждым годом я все больше и больше рада своему выбору. Я не жалею, как обычно прогнозируют: «Вот ты потом передумаешь, а время ушло». Наоборот радуюсь, потому что у меня есть преимущества: я предоставлена самой себе и несу ответственность только за себя, не сталкиваюсь со множеством родительских сложностей. Часто люди после рождения детей меняют жизненный уклад и делают их своим приоритетом. А потом, когда дети вырастают, люди не понимают, что им вообще делать: они всю жизнь не занимались собой. Мне кажется, если бы под воздействием аффекта влюбленности я все-таки решилась на этот шаг, то жалела бы. А так — нет, мне нравится, как я живу, уровень моего счастья только повышается.

Сейчас родительство требует очень много сил, времени, ресурсов. Как говорит один мой знакомый, который тоже убежденный чайлдфри, в наше время дети у осознанных людей могут появиться только по причине какой‑то сумасшедшей любви. Я росла в совершенно других условиях: мы сами ходили гулять, я по дороге в школу отводила брата в детский сад, в девять лет уже умела готовить базовые блюда. Родителям было не до нас.

И, конечно, мы все не вымрем. Гораздо больше пугает количество людей, которые сейчас живут на Земле. У кого‑то будет трое или четверо детей, а у кого‑то не будет ни одного. Нет никакого предназначения или обязанности оставить потомство.

Власти в России хотят приравнять чайлдфри чуть ли не к экстремизму, потому что так выгодно государству. Но никаких традиционных ценностей нет, в разных культурах люди живут по-разному, семья не является единственно правильной формой отношений. В 1920-е в СССР разрешение абортов и свободной любви было выгодно государству: женщины стали рабочими единицами. Еду готовили фабрики-кухни, детей отправляли в ясли. А в Америке после войны воспевалась женственность, хозяйственность и большое количество детей. Мужчины работали, а женщины решали проблему демографического кризиса.

Сознательно к отказу от детей я не приходила. Я лесбиянка, так что вступить в брак я не могла — ни в СССР, ни в России. А вопрос о детях вообще уходил на задний план, цели создать «правильную семью» передо мной не стояло. Хотя, конечно, в меня по соцзаказу была вложена установка, что семья — это важно, но с годами этот мираж рассеялся. Не то чтобы я решила, что я чайлдфри, просто хотела другого. Гораздо интереснее мне было учиться, а потом работать. Я почти случайно поступила на философский факультет: у меня было плохое зрение, из‑за этого у меня был очень ограниченный выбор направлений. Но через месяц после начала учебы я летала по стекляшке философского факультета МГУ. Я была в восторге от истории философии, логики, из‑за которой все стонали. Вот это было счастье. А дети — нет. Потом, когда я поняла, что все, часики уже даже не тикают, подумала просто «ну и ладно». Может быть, я что‑то и упустила, но это было не мое. Человек все-таки не универсален.

Разумеется, у многих лесбиянок есть дети, хотя им завести их гораздо сложнее. Я семь лет прожила с женщиной, которая хотела детей, причем, кажется, скорее потому что «надо», в нее эти ожидания вложили. Она предпринимала попытки забеременеть, делала ЭКО. Я ее поддерживала, но в то же время понимала, что у меня такой потребности нет. Родила она уже после нашего расставания. Я знаю другую женщину, тоже лесбиянку, она старше меня, так что об ЭКО речь даже не шла. Тем не менее, она всеми правдами и неправдами завела троих детей. Но она этого действительно хотела. Самый счастливый момент жизни, по ее словам, — это когда ее сын ехал на велосипеде, она за ним везла коляску с дочкой, а внутри нее зрел третий человек. Что‑то подобное я чувствовала тогда на философском.

На меня никто не давил, родители в принципе не говорили об этом. Учится девочка — очень хорошо, пусть учится дальше. У моего брата трое детей, так что внуков им более чем достаточно. Может быть, мне повезло, но и в окружении никакого давления я не испытывала, даже в нашей обычной советской школе нас настраивали на образование, а не материнство. Среди моих одноклассниц есть и другие незамужние женщины без детей.

Когда Советский Союз развалился, гендерные роли стали меняться, появились разговоры о «женском предназначении». После перестройки мужчины почувствовали, что земля зашаталась, многие впали в депрессию и легли на диван. И, на мой взгляд, именно женщины вытащили нашу разваливающуюся страну. Но потом мужчины встали с дивана, начали делить собственность, стали сильнее, главнее и выгнали женщин на кухню.

Изменение отношения властей к чайлдфри — это укрепление все тех же традиционных скреп. Безусловно, это наступление на репродуктивные права женщин. Мужчины всегда готовы ограничить женщин — начиная с Васи Пупкина в подворотне до президента. Они считают себя выше женщин, поэтому хотят диктовать правила.