— Ты девять лет прожила в Лос-Анджелесе — училась и работала продюсером. Но в прошлом году вернулась в Москву. Почему?
— Меня очень утомили ковидные ограничения в LA, стало скучно, депрессивно. И вообще, там у всех поехала крыша. Все-таки русские люди лучше адаптируются к любой ситуации.
— Особенно кризисной.
— Да, потому что других тут, мне кажется, не бывает. Там я сидела в одиночестве, глядя в окно, и смотрела на сторис из Москвы, в которых будто не было никакой пандемии. Я вернулась, потому что устала и хотела пожить нормальной жизнью. В LA все очень размеренно, спокойно, с друзьями нужно договариваться о встрече за неделю. А рабочие встречи некоторые назначают за месяц. А здесь ты выходишь из дома — и уже в гуще событий. И меня засосало. Я купила билет в Штаты в один конец, посидела там немного, поняла, что все-таки хочу быть в Москве, — и решила довериться этому чувству. Зря, но тем не менее я здесь, у меня классная работа с приятными людьми, это меня вдохновляет. К тому же у меня здесь семья и друзья, которых я очень люблю.
— 24 февраля наша жизнь изменилась. Как ты смотришь на себя внутри новой реальности?
— Мы оказались в глубочайшей растерянности. Во всех смыслах, во всех индустриях, во всех семьях, компаниях. Наши планы и надежды разрушились. Произошло разочарование — смыслы, которыми мы жили, которых и так было немного, по крайней мере в моем случае, тоже забрали. Они перестали существовать, к сожалению, не только на территории Российской Федерации, но и в целом. Сейчас необходимо эти смыслы создавать. Наша задача в креативной индустрии — продолжать и не останавливаться.
— А что за смыслы? Какие смыслы тебе сегодня кажутся важными?
— Сейчас важно понять, кто мы есть на самом деле. То, что предлагают с разных сторон, меня не устраивает. Когда ты пишешь сценарий, твоя задача — сделать так, чтобы главный герой откликался в зрителе. Но те герои, которых нам предлагают сейчас, со мной не резонируют. Мне хочется создать или помочь кому‑то создать таких героев, которые подойдут мне и моим единомышленникам. Этих людей, наверное, меньшинство, но меньшинство определяет сознание. Я в это верю. Поэтому вопрос номер один: кто мы и какой вектор развития выберем?
— Почему ты не уехала?
— У меня нет никаких иллюзий по поводу того, как будет там. Я уже жила в эмиграции, это ад, тем более в такой стрессовой ситуации. Я даже не хочу на секундочку представлять, что испытывают те люди, которые в панике все схватили и убежали. Я планировала эмиграцию, делала все осознанно и поступательно. И все равно оказалась в психологическом аду. Адаптация, ассимиляция — это очень сложно. Тем более если ты переезжаешь в страну с совершенно другим менталитетом. Я могу говорить только про это.
— Какой ментальный разрыв ты ощущала?
— В образе мышления, в самоощущении и уровне осознанности. Разрывы идут по всем статьям. Я видела множество эмигрантов, которые абсолютно не могут вписаться, да это им на самом деле и не нужно. И я говорю не про тех, кто случайно выиграл грин-карту (удостоверение, подтверждающее права иностранца на работу в США. Каждый год проводятся лотереи, на которых грин-карту можно выиграть бесплатно. — Прим. ред.), а про людей из кино, рекламы, других креативных индустрий.
— Как ты думаешь, каким сейчас будет отношение к русским, например, в Америке или Европе? Как это будет меняться?
— Мне хотелось бы верить, что нормальные люди все понимают. Мои друзья-американцы мне ужасно сочувствуют и предлагают любую помощь. Думаю, в профессиональном плане будет тяжело, какое‑то время никто не будет хотеть работать с русскими, просто связываться с людьми с этими фамилиями. У меня есть партнер по работе, с которым мы дружим. Мы хотели вместе делать проект, но из‑за всех событий он отказался.
— Как он это объяснил?
— Сказал, что на репутации будет клеймо — что это русский проект, русские люди, русские деньги.
— Ты сказала, что у тебя есть запрос на формулирование смыслов. Но скорее всего, этот новый образ мыслей и страны будет отстроен от Запада и обращен куда‑то еще. Как ты думаешь, где мы будем себя искать? В своей истории, в странах Азии или Востока? Как это, на твой взгляд, будет происходить?
— Несмотря на то что Россию закэнселили, информационно изолировать нас невозможно, потому что есть интернет. Мы живем не в то время, когда можно просто все закрыть и забыть. Я бы не стала выбирать, Восток или Запад, — все-таки хочется найти себя в этом мире, пока он еще существует.
У меня есть такое серьезное опасение: за последние 10 лет, пока я не жила в России, здесь очень много всего произошло. И я точно знаю, что, сидя там, ты не можешь объективно оценивать происходящее — все кажется гораздо страшнее, непонятнее, можно сделать ошибочные выводы. Многие люди, которые эти смыслы могли бы создавать, сейчас уехали. И они будут говорить про Россию и рассказывать, как и что здесь происходит. Просто потому, что они по-другому не смогут, наверняка они видят в этом свою задачу. Но мне бы хотелось, чтобы помимо их точки зрения была еще и внутренняя. В чем‑то она будет более объективна, в чем‑то менее — но кто‑то должен говорить и изнутри тоже.
— Учитывая, что ты работаешь в культурной индустрии, нельзя не поговорить про cancel culture, которая затронула Россию. Например, уходят платформы.
— Я хорошо понимаю западные компании вроде Netflix и Spotify, которые сразу же ушли. Для них Россия — не такой уж большой рынок. Финансовые потери не катастрофичные, а репутационные могут быть огромными.
— А что с ними могло бы произойти?
— Вспомнить скандал вокруг обвинений в адрес Кевина Спейси (о домогательствах со стороны актера рассказали более 15 человек. — Прим. ред.). Все студии перестали его снимать, а одна, допустим, решила этого не делать. Мало того что эти фильмы никогда бы не увидели свет, так еще и саму компанию тоже бы закэнселили, на нее бы обрушилось огромное количество критики.
— Тем временем мы откатываемся назад в пиратское подростковое прошлое. Как человек из индустрии как ты на это смотришь?
Это лучше, чем совсем не смотреть. Но русского контента это не коснется, не думаю, что его дадут пиратить. Сейчас особенно важно, чтобы люди покупали подписки на отечественные платформы.
— Что будет происходить с кинотеатрами?
—Кинотеатрам жопа, у них все будет очень плохо. Большая часть закроется, выживут только те, кому будут выделять дотации, у кого есть инвестор, который сможет профинансировать весь период без голливудского кино.
— Сможет ли этот кризис мотивировать отечественную индустрию к росту?
—Пока не очень понятно. С одной стороны, безусловно, у русских ребят есть шанс, потому что ниша освободилась. Много людей из индустрии уехали. Появился запрос на новые жанры, например, антиутопии. Людям хочется убежать от этого мира и придумать другой. У меня в девелопменте сейчас несколько антиутопий. С другой стороны, непонятно, что будет с цензурой.
Американцы, особенно Голливуд, создают смыслы. Где‑то они, может быть, перегибают с той же инклюзивностью, но они формируют повестку.
В России сейчас будет отдаваться предпочтение либо сказочному или антиутопичному контенту, либо чему-то совсем развлекательному — комедии, триллеру, хоррору. Такие жанровые штуки будут в цене, потому что они могут существовать вне контекста. Мне больше всего интересно остросоциальное кино, но что с ним будет, сейчас совершенно непонятно.
— Какие у тебя сейчас есть ритуалы? Как ты себя спасаешь, сохраняешь, успокаиваешь?
Да и в принципе я могу сама для себя написать синопсис того, что там будут произносить — ничего нового, к сожалению, никто в этих шоу не скажет. Вместо этого я смотрю развлекательный контент, кучу сериалов и фильмов. Голливудского кино в кинотеатрах нет, зато есть артхаус; сейчас вышло несколько хороших картин. Пока я в процессе создания собственных смыслов, поглощаю другие. Новости читаю, без этого никуда, но аналитику перестала — больше не могу.
Выпиваю так же, как и все, наверное. Спорт — без этого не выжить в такое время. И общение с людьми, которых любишь и которые любят тебя. Походы в бары и на вечеринки сейчас кажутся неуместными, но мы часто ходим в гости — эти домашние посиделки, мне кажется, сейчас жизненно необходимы. Нам очень тревожно, и компании, единомышленники в этом смысле сильно помогают. И я очень жду солнца — мне кажется, оно тоже сможет нас всех поддержать.