— Когда ты решил уехать?
— Когда началась *****, стало понятно, что я не могу больше быть полезным в России. Сначала хотел организовать концерт против происходящего, но вскоре понял, что сейчас сделать это невозможно. Подписал коллективное письмо комиков против *****, а потом некоторые из ребят стали получать из‑за этого угрозы. Появились законы, из‑за которых стало сложно даже в соцсетях высказываться. Я лишился всех своих инструментов: не мог говорить со сцены, не мог собирать деньги для помощи пострадавшим.
Есть комики, которые выбрали остаться, не делать заявлений и в новых реалиях хотя бы просто веселить людей, которым сейчас грустно. А мне всегда важно было говорить со сцены об окружающей действительности и использовать свои навыки, чтобы представлять людям комедийное осмысление происходящего.
— Почему ты выбрал Тбилиси?
— У меня не было особого выбора, куда ехать: виз у меня нет. Не хочу ничего плохого сказать, мне нравится город, атмосфера и люди здесь. Но, к сожалению, я и тут не чувствую себя в полной безопасности, потому что тут пророссийское правительство.
— При этом в последнее время часто говорится о том, что из‑за наплыва россиян в Грузию в опасности чувствуют себя грузины.
— Учитывая исторический опыт и контекст, я понимаю этих людей. Теперь я для них — часть проблемы. В том числе из‑за того, что я приехал, поднимаются цены на жилье, а людям становится беспокойно. К сожалению, я не мог поступить иначе. Но я стараюсь демонстрировать местным, что я понимаю, что это другая страна, другая культура, они не обязаны знать русский, который им насильно насаждался. Я стараюсь говорить с людьми на том языке, на котором им комфортно. Я не могу поддержать разговор на грузинском, но по крайней мере выучил несколько важных слов. Стараюсь использовать свои соцсети, чтобы говорить в том числе о колониализме, шовинизме и месте России в жизни людей, живущих на постсоветском пространстве. Этот разговор должен состояться в нашей культуре. Иначе мы так и будем оставаться страшным соседом, а не партнером, так и будем выстраивать отношения с другими странами по принципу главного и подчиненного.
Я хотел бы брать это как темы для своего творчества. Также мне кажется важным работать с языком, чтобы он не был шовинистическим, чтобы со сцены перестали использоваться слова, унижающие другие народы. Комедия в этом разговоре будет полезна, если мы займем четкую позицию против насилия, империализма и встанем на сторону жертв.
— Ты сталкивался с русофобией?
Я скептически отношусь к разговорам о том, что русских все ненавидят. Я вижу в Тбилиси надписи на стенах «Russians go home» и знаю, что с российским паспортом здесь сложно снять квартиру и открыть счет в банке. Но думаю, что таким образом люди выражают протест против имперских амбиций нашей страны, а не против меня лично. Меня эти вещи не расстраивают и не обижают, хотя они, конечно, усложняют мне жизнь. Мы знаем, как в России относятся к грузинам или представителям других национальностей. На этом фоне можно понять, что эти люди чувствуют, когда в Грузию приезжает куча айтишников, потому что они больше не могут покупать нужные вещи в торговых центрах. Они видят, что воспитанный в нас шовинизм все еще не отрефлексирован.
Это как с сексизмом: ты можешь сколько угодно быть профеминистом, но должен понимать, что как мужчина ты все еще остаешься частью проблемы. Ты с детства пользуешься мужскими привилегиями и имеешь больше возможностей. Ненависти к себе я не чувствую, это скорее осторожность.
— Бытовые проблемы получилось решить?
— Да, но мне помогает моя медийность. Мне гораздо легче, чем многим другим. Я переехал в начале марта, и видел на улицах такую же молодежь, как и мы, — людей с одним чемоданом и без конкретных планов. Сейчас в Тбилиси все больше русских с детьми, животными и большими сумками. Они, скорее всего, решили уехать тогда же, когда и я — но им нужно было провести больше подготовительной работы. Это обычные люди, которые просто не видят будущего для себя и своих детей в России. Они остались без средств к существованию с заблокированными картами. Им явно сложнее, мой личный опыт тут скорее хороший.
— Как ты воспринимаешь вынужденную эмиграцию?
— Я уже пытался уехать два года назад, когда на меня написали заявление об оскорблении чувств верующих. Но тогда началась пандемия, и в Австрии, где я находился, объявили локдаун. Я испугался остаться запертым в квартире без возможности интегрироваться и вернулся.
Так что сейчас я уже не так тяжело переживаю чувства оторванности, неопределенности. Это естественный процесс, через который ты проходишь в эмиграции, и он меня теперь не пугает. Пока я никак не отклоняюсь от нормы. Разрушилась моя предыдущая жизнь, но с переменным успехом у меня получается строить новую. Самое главное — делать дела, придумывать себе занятия, искать работу, создавать социальные связи, находить любимые места и выстраивать рутину.
— Как ты относишься к комикам, которые остались в России?
— Я понимаю и не осуждаю их. Они вынуждены молчать, так как не хотят сидеть в тюрьме. Хотя я знаю, что среди них много противников *****. У людей может быть множество вещей, которые держат их в стране, стоит помнить, что не все могут уехать. Они выбрали для себя наиболее оптимальный вариант, и не думаю, что имеет смысл их ругать. Они делают, что могут.
Но кого мне кажется возможным критиковать, так это людей с огромным ресурсом, которые могут уехать и говорить свободно из безопасного места. Есть медийные личности, которые никогда не относились ответственно к своей аудитории, и они продолжают молчать даже сейчас. Надеюсь, в будущем ресурсы будут распределены более справедливо, и у таких персон не будет доступа к большой аудитории. Возможно, публика поймет, что на них просто наживаются. Что эти люди не готовы брать на себя ответственность, которая приходит с известностью.
— Ты как человек, который уехал, получал критику от тех, кто остался?
— Нет. Люди вокруг меня стараются никого не ругать, они понимают, что ситуация сложная для всех, и нам стоит друг друга поддерживать. Конечно, были дурацкие комментарии в интернете, но я на них не обращаю внимание.
— Ты говоришь, что хотел бы комедийно осмыслять реальность. Как это возможно сейчас?
— Теперь это делать сложнее, потому что появилось много новых переменных. Я думаю, что сейчас важно быть внимательным и чувствительным. Если раньше я просто занимался творчеством без задней мысли о том, к чему мои слова могут привести, то сейчас каждое свое действие я стараюсь обдумывать. Задаю себе вопрос, какую реакцию я хочу вызвать у аудитории. Для меня важно давать людям поддержку, чтобы им становилось легче.
Негатив я, конечно, все равно получаю: меня обвиняют, что я занимаюсь русофобией, предаю свою страну и хорошо, что я уехал. Пишут угрозы, что меня найдут и побьют. Но все это для меня сейчас не имеет значения, меня это даже не расстраивает. Люди, которые это пишут, — не моя аудитория, они для меня не важны. В приоритете для меня те, кто находится в уязвимой ситуации. Например, мне пишут ребята из Украины: «Прочитал твой твит и посмеялся. Для меня это важно, спасибо, что поддерживаешь, надеюсь, ты еще приедешь к нам выступать». Это перекрывает весь негатив.
Я пока справляюсь, но остается много вопросов. Например, стоит ли говорить со сцены по-русски? У меня запланировано благотворительное выступление в Тбилиси на 4 апреля, но оно будет на английском. Многие люди в Грузии считают русский языком насилия и оккупации. И у них есть на это основания. Не знаю, возможна ли теперь вообще карьера комика для россиянина. У тех, кто уехал, больше нет карьеры. Пока я просто стараюсь быть полезным, живу на сбережения и не знаю, что буду делать дальше. Мне показалось правильным в этой ситуации отказаться от заработка. Но я понимаю, что далеко не все могут себе это позволить.
— В последние годы в России стендап-индустрия стала большой, развитой и довольно интересной. Что теперь будет с этой сферой?
— Выступлений уже стало меньше, часть комиков уехали или собираются это сделать. Не знаю, как там теперь будет формироваться язык взаимодействия с аудиторией. В России еще до 24 февраля начал появляться запрос на иносказательность, которая была в СССР.
При этом говорить как‑то о происходящем надо, потому что людей это беспокоит. Мое поколение не развивало в себе эти навыки, у нас не было необходимости в двоемыслии. Мы уже сформировавшиеся взрослые люди, и теперь нам нужно внезапно учиться иносказательности. Тем, кто уехал, в этом плане легче: мы можем говорить свободно. Но, с другой стороны, мы все остались без работы.
Уйдут годы на то, чтобы отечественные комики смогли вне страны построить инфраструктуру. Стендап стал очень развит в России в последние годы. Но это не потому, что внезапно появились таланты, которым умение писать шутки пришло из космоса. Это результат того, что появились стендап-клубы, менеджеры, организаторы, вовлеченные зрители, куча проектов — инфраструктура, которая давала людям возможность постоянно выступать, учиться и становиться смешнее.
Сейчас, конечно, все будет постепенно закрываться, будет меньше возможностей, а качество упадет. Наверняка кто‑то найдет способ продолжать делать качественную искреннюю комедию, но это требует больших усилий, и далеко не у всех получится. Большинство не сможет подстроиться. Того стендапа, который был в России, больше не будет.
— А как же разговоры о том, что советских юмористов цензура мотивировала и делала их более креативными?
— Мне кажется, таким образом люди пытаются оправдать цензуру. Но она никогда не является положительным стимулом к творчеству, а только ограничивает. Множество приемов, шуток и тем становится невозможно использовать, потенциальные таланты остаются нераскрытыми. Условно, ты комик, у которого круто получается шутить на грязные темы, говорить о политике или импровизировать. Но ты не мог это делать. Цензура лишила нас уймы талантливых артистов. В результате мы получили литературную комедию, в которой вообще нет жизни. Зрителям приходилось проделывать огромную работу, чтобы через все преграды добираться до сути шутки. Я не вижу в этом ничего хорошего. Окей, это имеет право на существование, но получается, что был всего один тип комедии, а все остальное было уничтожено. Весь Жванецкий и Райкин того не стоят.
Оправдание цензуры — это что‑то вроде «да, репрессии, но зато в СССР было самое вкусное мороженое». Если ты признаешь, что это было ошибкой, тебе придется делать выводы и не допускать повторения подобного. А это ответственность. Гораздо проще сказать себе, что у этого были плюсы.
Комедия в свободных странах гораздо интереснее, богаче в плане языка и приемов. И зрители могут найти тот юмор, который им подходит. Часто говорят, что в США шутят только про пердежи. Но это ты смотришь только такую комедию. А там ее гораздо больше, есть юмор интеллектуальный, музыкальный, альтернативный, абсурдный — на любой вкус. Комедия, которая здесь считается пошлой, такой же считается и там. А качественного юмора явно больше там, где цензуры нет.
— Ты бы хотел вернуться?
— Да, мне нравится Россия, я очень люблю Москву. Я из маленького города и небогатой семьи, никогда не жил богато, у меня нет недвижимости или машин.
Ел бы в «Теремке» и одевался бы в секонд-хендах. Но я не мог терпеть ощущение безнадеги и темноты, которая тебя засасывает. Я вернусь в тот же день, когда в России станет безопасно хотя бы просто высказывать свое мнение. Я даже не прошу полной свободы, готов согласиться на ситуацию 2017–2018 годов. Но сейчас, я думаю, это невозможно.
