Основатель компании «Ценципер», издательского дома «Афиша», компании «Сделано». Руководил созданием концепции Парка Горького и ВДНХ, проектированием бизнеса в Yota
— Уже полгода вы наблюдаете за домом 9 на улице Воронцовские Пруды. Что это за проект?
— Этот проект не похож на то, что мы обычно делаем. Компания «Ценципер» имеет дело с большими организациями, которым придумывает новые продукты и пользовательский опыт. Но иногда мы делаем вещи для души — разной степени странности и ненужности.
Эта идея выросла из разговоров о том, какие места кажутся нам интересными и необычными, а какие нет. Изначально я думал о доме на 9-й Парковой, в котором провел детство. Но вскоре понял, что ничего уникального в нем нет, у всех нас есть подобное место. И чтобы не фонила ничья персональная история, мы решили выбрать самое типичное и заурядное здание. В результате нашли дом, к которому никто из нас не имеет никакого личного отношения, — на улице Воронцовские Пруды, дом 9. Это типовая застройка, не памятник архитектуры, там не жили знаменитости, его не собираются сносить.
Мы начали на этот дом внимательно смотреть. Мне интересен этот эффект: ты берешь что‑то, что как бы не имеет никакой ценности, но чем больше ты тратишь времени на взаимодействие с этим объектом и изучение его истории, тем менее заурядным он тебе кажется. Мы могли бы взять любое другое здание, и это сработало бы точно так же.
А количество потраченного времени пропорционально количеству симпатии, которое ты испытываешь.
— Что вы делаете?
— Мы изучаем здание со всех возможных точек зрения, в том числе абсурдных. Например, составляем график посещения дома курьерами. Или делаем карту звездного неба над ним. Изучаем микроорганизмы, которые живут в мусоропроводе, птиц, гнездящихся во дворе. Собираем истории людей, которые там живут, смотрим их семейные фотографии. Читаем, что на этом месте происходило до постройки здания.
Начали мы с того, что просто пошли знакомиться с людьми, писали письма в управляющие конторы. Дальше все зависит от интереса людей, которые подключаются к проекту. Мой нью-йоркский приятель краевед Гриша раскопал старые карты этого места. Нашелся архитектор, который это здание проектировал, мы поговорили с ним. Оказалось, он даже вел баталии за то, чтобы дом был не таким, а сяким, чем‑то он остался доволен, а чем‑то нет. Казалось бы, типовой дом, а за ним архитектурные интриги Москвы 1980-х. Никакого скоординированного процесса в этом нет, подключаются люди и заходят с интересной им стороны: почвоведы изучают почву, фотографы снимают.
Информация поступает с разных сторон. Недавно в Загребе я встретил своего приятеля, поделился этой историей. А он ответил: «Я же вырос в соседнем доме». И рассказал мне про своих одноклассников, которые на Воронцовских Прудах, 9, жили, про их дворовую конкуренцию.
— Зачем все это?
— У меня есть три гипотезы. Первая — неважно, на что ты смотришь, главное — делать это долго и внимательно. Вторая — внесение наблюдателя в систему меняет состояние системы, как в квантовой механике. Вполне возможно, дом на Воронцовских Прудах станет достопримечательностью просто потому что мы на него смотрим. Если мы посвятим этому несколько лет, он станет самым изученным зданием в мире. Уже никто не помнит, как звали кошек в Эрмитаже 20 лет назад, а нам интересны и такие факты тоже. Третья история самая лирическая.
Кажется, наша психика устроена таким образом, что достраивает эмоциональную причину этой работы. Это мне интересно проверить.
У этой истории нет никакого второго дна: мы не знаем, выйдет из этого какая‑то польза или результат, кроме удовольствия собравшихся. Ноль продуктивности, ноль эффективности, никакого успеха. Можно назвать это медитацией.
— Кто занимается изучением дома?
— Краеведы, архитекторы, местные энтузиасты, прошлые или настоящие жители дома, студенты. Потихоньку складывается сообщество людей, которым эта идея симпатична. Для меня изначально было важно, чтобы история была открытой: хочешь — участвуй, перестало быть интересно — не участвуй. Денег на этом никто не зарабатывает и не планирует.
Однажды я шел по улице и увидел великого фотографа Сергея Валентиновича Леонтьева в шортах и на велосипеде. Он спросил, нет ли каких‑то интересных проектов. Я ужасно удивился: был уверен, что у него-то точно нет в этом нехватки. И он присоединился к нам и снял портреты жителей дома.
— Почему людям хочется этим заниматься?
— Есть огромный дефицит способности на чем‑то сфокусироваться, особенно если в этом нет линейной рациональной пользы. Жизнь ведь не сводится к рабочим задачам, в ней есть интерес, эмоции, любовь. И важный компонент — формально бессмысленная деятельность, которая для вас, конечно, совершенно не бессмысленная.
— Это внимание может сделать жизнь в городе приятнее?
— Да. Почему, например, плохо в тюрьме или белой комнате? Нам плохо, когда окружающий нас мир не нагружен информацией. В городах потребность в этом огромная. Поэтому люди гуляют на Патриарших прудах среди старых домиков, вспоминая Булгакова. Чем больше в городе мест, с которыми у вас есть ассоциации, тем более он уютен. Мы делаем город своим, когда навешиваем на него истории.
Люди острее испытывают потребность в гиперлокальности, чем 10–15 лет назад. Мы исследовали одну деревню. В ней есть старая разваливающаяся церковь, которую в последний раз ремонтировали, наверное, до Первой мировой войны. Оказалось, что жители деревни воспринимают отсутствие заботы по отношению к этой церкви очень лично — как неуважение к себе. Их местная идентичность связана с этой церковью, хотя она давно не действует. При советской власти она была складом, первую функцию ей так и не вернули. По этой же причине москвичи часто ругают современную архитектуру — они воспринимают ее как что‑то слишком пустое, гладкое, лишенное смыслов. Когда я был маленьким, хрущевки казались мне чем‑то ужасным. А сейчас они вызывают в первую очередь умиление.
Мы хотим, чтобы в нашей норе все было понятно, поэтому любые масштабные изменения в городах наталкиваются на страшное ворчание со стороны жителей. Им говорят: «Дураки, лучше ж будет». А они на всякий случай этого не хотят.
Это глубокие, почти биологические системы, которые требуют бережного отношения.
— Может ли наблюдение помогать людям чувствовать себя лучше в таком активно меняющемся городе, как Москва?
— В этом есть терапевтический эффект, я думаю. Это присвоение пространства и построение отношений с тем, что вокруг тебя находится.
— Почему потребность в гиперлокальности актуализировалась именно сейчас?
— Возможно, скорость изменения такая, что мы начинаем подтормаживать пяткой и говорить: «Ой, подождите, хоть что‑то можно понять?» Нормально хотеть, чтобы вокруг тебя все было привычно. Люди, переселявшиеся из деревень в города во время урбанизации, сантиментов не имели. Есть поликлиника и школа, а зимой тепло — уже замечательно. Когда мы немножко пообжились, оказалось, что есть и другие потребности.
— Как реагируют жители дома на то, что за ними наблюдают?
— По-разному. Мы стараемся вести себя деликатно, ни к кому особенно не лезем, всем все объясняем. Кому‑то идея нравится, кто‑то начинает интересоваться, кто нам заплатил, или пугаются. Понемногу доверие устанавливается — как любые отношения, эти требуют времени. Но у нас нет цели узнать историю каждого жителя дома.
— Какой результат вы хотели бы получить от проекта?
— Наш важный принцип — мы никуда не торопимся, нам не нужно успевать к дедлайну, нет никакой биеннале, на которой это нужно выставлять, книжки или сайта, которые обязательно нужно сделать. Мы просто будем это делать до тех пор, пока это будет интересно хоть кому‑то. Все происходит медленно, кажется, перед нами открывается целая галактика, а мы стоим в ее преддверии.
Мне кажется, главный результат — это удовольствие от внимания к какому‑то кусочку реальности и взаимодействия с другими людьми. Очень важно все вокруг не превращать в продукт, у которого есть результат. Это практика, времяпрепровождение, которое может быть наполнено смыслом внутри себя. Сейчас, а не когда‑то потом.