— Вы определяете вашу книгу не только как исследование, но и как личную историю. Как к вам вообще пришла идея написать этот практически философский текст?
Луис Ортега Говела: Мое детство прошло в Мексике. Я помню, как в девяностые годы увидел рекламу Hewlett-Packard, «Правила гаража», которую мы впоследствии в измененном виде переняли для книги, и стал буквально одержим идеей пространства. То, что до этого воспринималось обыденным, вдруг стало казаться мне чем‑то инородным: представьте, целое пространство без окон и с широким дверным проемом, предназначенное для хранения автомобиля! Затем, в 2008 году, произошли финансовый кризис и последующий рост шеринговой экономики: жители мегаполисов стали перебираться в пригород, а все вокруг заговорили о грядущем кризисе городов. Вопрос пространства оказался центральным для развития цифровой экономики и процессов джентрификации, поэтому я снова стал много о нем размышлять. Примерно тогда же я работал с архивами Фрэнка Ллойда Райта в Лондонской архитектурной ассоциации и наткнулся на небольшую заметку о том, что Роби-хаус стал первым в Америке жильем с придомовым гаражом — и это стало для меня моментом откровения.
Оливия Эрлангер: В отличие от Луиса, я выросла в американской субурбии, которую книга проверяет на прочность. У меня есть бесчисленное количество воспоминаний из детства, связанных с гаражом: он был местом, куда я могла сбежать от бытовых и семейных хлопот и даже от собственной идентичности ребенка. Когда мы познакомились с Луисом, мы решили рассмотреть наш личный опыт в качестве темы исследования и экстраполировали его на наш профессиональный бэкграунд — архитектурное образование Луиса и мой опыт художницы. В книге есть множество отсылок к поп-культуре, в которой мы росли: мы деконструируем американскую мечту, которая превратилась в американское заблуждение.
— Как менялась субурбия на протяжении XX века и в каких терминах мы сейчас можем говорить о делении на город и пригород?
Луис Ортега Говела: Дихотомия «город-пригород» в прошлом веке менялась столько раз, что мы могли бы рассказывать об этом часами! Моя любимая оптика здесь — это субурбанизация интернета. Ментальность белой американской субурбии повлияла на то, как мы потребляем информацию в онлайне.
Оливия Эрлангер: Забавно, что главные события последнего времени — пандемия коронавируса и всплески полицейского насилия — возвращают пригороду популярность, люди уезжают из городов.
Луис Ортега Говела: Никогда нельзя установить одну четкую идентичность, которая создается в определенной среде. Субурбия — это конструкт: она предполагает не только определенную архитектуру, но и вложенную в эту архитектуру идентичность: а именно идентичность нуклеарной семьи. Когда мы писали книгу, мы были одержимы идеей о том, что гараж становится местом рождения новых идентичностей: статус этого пространства настолько многозначен, что его невозможно встроить в общую картину.
— Пригородная жизнь в популярной культуре — это традиционно американский стиль жизни, часть «американской мечты». Однако переопределение производства и потребления, в котором гараж сыграл важную роль, во второй половине XX века произошло во многих странах. Насколько в целом связано отношение гаража и субурбии?
Луис Ортега Говела: Американская субурбия была реакцией на Великую депрессию и попутно стала воплощением пресловутой американской мечты. Но еще она оказалась отличным способом экстраполировать на образ жизни идеологию белого и патриархального капитализма: что‑то вроде католических колониальных миссий, но в послевоенное время. Например, кухонные дебаты: идеальный нарратив американской жизни, который медиа возвели в абсолют. Кинематографу и телевидению оставалось лишь транслировать этот идеал привилегированной жизни под угловой крышей и вдохновлять всех остальных жить так же. Я не думаю, что такой механизм воздействия на сознание людей чем‑то отличается от медийной пропаганды за пределами Америки: все связано.
— Вы много пишете о контркультуре в контексте гаража — как она зародилась и как усвоилась капитализмом: этот процесс очень напоминает то, как Марк Фишер описывал «капиталистический реализм». Может ли вообще контркультура противостоять культурной апроприации?
Оливия Эрлангер: Мы говорим не только об известных поп-культурных примерах подобного рода, зародившихся в гараже, вроде Nirvana или No Doubt. Есть множество других примеров, когда артисты действительно используют пространство гаража, чтобы уйти от этой всепоглощающей модели неолиберального капитализма. Мне кажется, что в некотором смысле гараж все еще выполняет функцию свободного от идентичностей места — с поправкой на то, что альтернативу капитализму мы не можем помыслить.
Очевидно, из всего можно извлечь пользу и все можно продать, и также очевидно, что такая модель капитализма влияет и на политические условия. Однако мне все еще кажется, что этому можно противостоять на микроуровне — небольшие локальные инициативы вдохновляют людей на коллективные действия. Black Lives Matter изначально не было мейнстримным движением, но сейчас оно действительно меняет политический дискурс и всеобщее восприятие происходящего. И я надеюсь, что продолжит менять.
Луис Ортега Говела: «Punks not dead, they’re a little bit different»«Панки не умерли, они немного изменились» — аллюзия на популярный лозунг Punks Not Dead. — вот моя любимая фраза, которой я могу это описать.
— История гаража парадоксальным образом повторяет траекторию экономического развития — от фордизмаФордизм — тип экономического производства, основанный на жестком разделении труда и «принципе конвейера». к нематериальному и гибкому производству.
Луис Ортега Говела: Мне кажется, что гараж — это концентрация всех возможных способов производства. В каком‑то смысле история гаража предсказывает последующие экономические модели: с одной стороны, есть линия фордизма, в которой гараж становится центром индустриального производства и превращает домашнее пространство в фабричное, но с другой стороны, это освобождает людей от четкого разделения рабочего и нерабочего пространства. Производство возвращается обратно в дом: отсюда и рабочая этика Кремниевой долины, гараж Hewlett-Packard, история развития компьютеров. Так начинается переход к нематериальному труду, гибким формам информационного производства. Я не думаю, что гараж позволяет выстроить четкий паттерн — скорее он символизирует смешение трудовых моделей и размывание границ между ними.
— Пандемия ознаменовала окончательный переход к экономике неолиберализма: многие перешли на удаленную работу, а границы между рабочим и нерабочим, приватным и публичным вконец стерлись. Изменила ли что‑нибудь пандемия в нашем восприятии пространства?
Луис Ортега Говела: Вряд ли нам стоит упрекать пандемию в уничтожении этих границ. Если задуматься, то дома всегда в той или иной степени были предназначены для труда — по крайней мере, на Западе только в XVII веке стали строить загородные поместья специально для отдыха. Разделение на три пространства — для работы, для отдыха и для коммуникации — пришло вместе с модернизмом, а значит, и с гетерогенной патриархальной моделью.
Оливия Эрлангер: У нас появился хороший повод переосмыслить это пространственное разделение. В конец концов, зачем нужен офис, если все работают из дома? И зачем нужно пространство для отдыха, если все используют его для работы? Нам нужны обновленные города, в которых отсутствие четких пространственных границ будет восприниматься скорее как норма, чем как аномалия. И в этом аспекте есть чему поучиться у гаражей.
— Пространства эпохи модерна имели строгое функциональное деление. Если гараж — пространство со множеством смешанных функций, можно ли назвать его архитектурой постмодернизма?
Луис Ортега Говела: В процессе написания книги я искренне возненавидел термины из серии «пост-что‑нибудь»! Но если все-таки определять гараж как часть культурного состояния, то я остановился бы на понятии «хардкорный реализм».
