главред Mixmag Russia
Впервые я прочитал колонку, посвященную смерти рейва, в 1996 году. Она была опубликована в молодежной газете «Я молодой», которая выпускалась большим холдингом «Аргументы и факты». Помню как в тексте сквозило: раньше было лучше, честнее и искреннее, чем сегодня. Раньше, по мнению автора, это всего за два года до написания текста. Рейверы были умнее, трава зеленее, небо голубее. Фамилию автора не запомнил, но почему‑то в памяти остался указанный под фамилией род занятий — поэтесса.
Позже таких колонок я прочитал очень много. Я еще не был знаком со старой, безошибочно работающей аксиомой СМИ — смерть продает. В подобных текстах авторы с разной степенью убедительности подводили под свои рассуждения доказательную базу.
Поэтому колонки о смерти рейва я люблю читать. Во многом из профессионального интереса, поскольку по ним можно судить о непрекращающейся эволюции того, что любят называть звонким словосочетанием «клубная культура». Если вначале в таких колонках сквозило разочарованием отдельного человека, почему‑то взявшего на себя смелость говорить от имени всех рейверов, то потом росли запросы, и доводы о смерти становились хитрее, хотя и разочарование отдельного человека никуда не исчезало.
Как правило, публикации такого рода особенно часто появляются в качестве ответной реакции на какие‑то негативные события в ночной жизни. Случился «прием» в клубе? Рейв умер! Закрылся клуб (а еще лучше сразу несколько)? Это свидетельство того, что рейву в этой стране не место. Но лучше на такие истерики не вестись. Прежде чем приступить к чтению подобного текста, помните, что это журналист облек свою фрустрацию в форму колонки, а попутно принес изданию (или собственному блогу) много трафика.
На самом деле в России рейв никогда не умирал, а все это время как‑то по-своему развивается, совершенно не обращая внимания на вопли могильщиков. И сегодняшняя ситуация в этой сфере объективно значительно лучше, чем во времена публикации той заметки поэтессы в газете «Я молодой». Попытаюсь объяснить, почему я так думаю.
Последняя волна похорон русского рейва случилась с подачи телеграм-канала «Психо Daily»: сначала в яростной колонке Алисы По (была еще и такая), а потом и в посте Филиппа Миронова, где был приведен список клубов, которые закрываются или находятся в шаге от этого. Как выяснилось позже, не все клубы из этого списка собирались сворачивать свою деятельность (как Powerhouse), а некоторые (как «Наука и искусство») просто переехали на новое место и продолжают защищать свою независимость (что в столице нашей родины дорогого стоит).
В этом контексте закрытие силовиками московской вечеринки Boiler Room все восприняли как очередное подтверждение существования плана Даллеса по истреблению на русской земле чуждой нашему человеку танцевальной культуры.
Сразу же вспомнились и жестокое, можно сказать варварское закрытие операми «Рабицы» (больше похожее на воплощение в реальность типичной бандитской угрозы «мы тебя предупреждали, сука») и печальная эпопея явно намеренной (по совершенно непонятным причинам) расправы с Arma17 и фестивалем Outline.
Если ко всему этому добавить еще и не самый радостный новостной фон, когда власти ежедневно что‑нибудь запрещают, что‑то урезают и кого‑то стращают, то в голове может сложиться четкая картина: они точно решили убить не только рейв, но и все живое вообще. Однако, как бы странно это ни звучало, рейв в России (или то, что под этим словом понимают) становится только лучше, интереснее, профессиональнее и даже в каком‑то смысле безопаснее.
Человек так устроен, что воспринимает как должное хорошее и часто живет по принципу: хорошо там, где нас нет; а нет нас, как считают многие, именно в Берлине — городе со своими особенностями и сложностями, которые не считываешь за одну туристическую поездку и посещение условного Berghain.
У нас не было ни стремительных взлетов, ни столь же стремительных падений. Это Алексис Петридис в The Guardian мог написать убийственную статью про смерть британской клубной сцены, когда вокруг него в начале нулевых рушились клубные империи, диджеи переставали быть диджеями, а клабберы, верившие в землю обетованную в виде клубного танцпола, кончали жизни самоубийством. Это берлинские критики из локальных журналов в 2000 году после «провального» Love Parade (хотя всего-то приехало не 1,5 млн людей, а на 300 тыс. меньше) стали улюлюкать, что Techno ist tot («техно мертво»). Массово закрывались клубы, а люди, казалось, устали и от них, и от этой музыки. У нас ничего такого не было.
Даже в 1998 году, когда курс доллара в один момент вырос в четыре раза, а многие из первой волны тусовщиков просто устали от такой жизни, но нашли себе другую («Ты не представляешь, сколько денег тогда приносили суши! Какие клубы?!» — говорил мне один из первых промоутеров страны, покойный Алексей Горобий). Даже в сытые и спокойные нулевые, когда приличных клубов в Москве можно было по пальцам одной руки пересчитать, а лучшие вечеринки проходили в интернет-кафе «Флегматичная собака». Даже когда радио «Рекорд» своими «Колбасными цехами» в буквальном смысле выжгло красивую до того клубную поляну Петербурга, надолго сделав город местом происхождения частушек типа «бас щекочет мне в носу, я иду на колбасу». Все это время рейв в стране криво-косо, но развивался.
И то, что его развитие происходило, да и происходит сегодня, само собой, без лишнего медийного хайпа, набивая шишки, привлекая лишь тех, кому это интересно, — идет только на пользу субкультуре. У нее есть возможность выработать внутренние правила, выстроить инфраструктуру, обрасти мифами, а главное — стать профессиональнее.
И кажется, как минимум последний пункт (с некоторыми оговорками) уже достигнут. За последние десять лет на российской клубной сцене появились и сформировались новые команды, которые научились совмещать работу с удовольствием. Для некоторых из них организация и придумывание новых мероприятий уже перешли в разряд искусства. Например, оба мероприятия Outline можно было бы включить в элиту мировых электронных фестивалей: тех, что называют boutique festivals; создающихся для своих, и на которые хотело бы попасть огромное количество людей. Естественно, мне напомнят о том, как по-варварски обошлись с третьим Outline.
Но это лишь подчеркивает ту неправовую и сложную реальность, в которой мы все (в том числе и организаторы фестиваля) сейчас живем. Но даже тот жестокий наезд ничего по сути не изменил. Люди, которых на протяжении года по непонятным причинам прессовали представители государства, сегодня в Москве строят клуб еще лучше, еще красивее и еще профессиональнее и строят планы на десять лет вперед.
«На нашей первой вечеринке было десять человек — да и те ушли спустя полчаса», — рассказывали мне о начале своей деятельности ребята из питерской команды Roots United, которые в этом году планируют провести уже пятый по счету фестиваль на пару десятков тысяч человек, с очень продуманной программой. А с разницей в неделю другая питерская группа, m_division, превратит пустующий завод в техно-вселенную, в которой воплощаются мифы о свободе Берлина 1990-х и культурный авангард, с концертами пианистов во дворцах и безумными техно-ритмами в цехах. «Я словно вернулся на тридцать лет назад, — сказал мне, глядя на все это, немецкий журналист. — В Берлине такое уже просто невозможно».
И это примеры, которые лежат на поверхности. А можно вспомнить и то, что устраивают System 108 или Monasterio в Москве, что каждые выходные происходит на Конюшенной площади в Петербурге, что происходит в регионах (где им приходится еще сложнее). И это мы говорим только про тех, кто занимается организацией мероприятий.
А ведь есть еще продюсеры, лейблы, диджеи — и они между собой прямо сейчас выстраивают логистику и инфраструктуру. Они набивают шишки. Надеются, учатся, разочаровываются, веселятся. Они живут!
А как же государство? А как же менты, Путин, скрепы, кровавая гэбня? А никак. Они вас не замечают. Вы для них невидимы. Но зато вы хорошо видимы и ценны для условного ОВД «Басманного», который прекрасно знает, что можно поиметь с трясущегося перед ним рейвера. Вы думаете, что «приемов» в клубах раньше не было? Ошибаетесь! И это были не «приемы», а полноценные побоища.
До сих пор помню разворот в одном из номеров журнала «Птюч» в 1997 году про один из первых клубных рейдов, во время которого два дня подряд (!) омоновцы под предлогом поиска наркотиков громили питерский клуб «Грибоедов», попутно избивая всех, кто там находился. Причем это был один из первых, но далеко не последний наезд.
Например, вот как происходил «прием» в 1998 году в клубе «Шанс»: «Всех, кто был, поставили к стенке, обыскали, кто поворачивался — сразу же получал прикладом. После обыска погрузили 40 человек в автобус, и на вопрос, куда их везут, они получили ответ, что, мол, вышел приказ правительства, по которому следует расстреливать представителей сексуальных меньшинств». Согласитесь, сегодня такое сложно себе представить.
То есть выходит, с русским рейвом все хорошо, и слухи о его смерти сильно преувеличены? Не совсем. И здесь мы подходим к главной мысли, которую я для себя сформулировал несколько лет назад. Несмотря на описанные выше прелести и достижения, русский рейв — это очень маргинальная субкультура. Она с трудом тут прижилась, большую часть своего существования не выходила за рамки определенной, и очень узкой, прослойки молодежи.
Задайте себе простой вопрос: какое количество людей в Москве можно отнести к приверженцам клубной культуры? Я ради интереса давно спрашиваю различных деятелей этой сцены и получаю разные ответы, и почти никто не назвал мне цифру больше 10 000 человек. Это в московской агломерации, в которой проживает около 20 миллионов! То есть вся сцена находится в пределах статистической погрешности. Ни один российский диджей не обладает должной популярностью и известностью, чтобы собрать на вечеринку со своим участием даже тысячу человек. Всем известна формула обретения популярности на родине — через Запад. Как это произошло, например, в случае с Ниной Кравиц, которая в России выступает нечасто. А те, кого в прессе называют популярными русскими диджеями, обычно просто известны в определенной среде и пользуются некоторым уважением.
Я давно пытаюсь найти для себя ответ на вопрос, почему в России никак не случится взрыв интереса к клубной сцене, подобный тому, что произошел некоторое время назад с рэпом. Потому что в этой музыке нет слов? Потому что она выстраивается по другому принципу? Потому что здесь главными являются ритм и грув, а не мелодия? Потому что жизнь тусовщика, в конце концов, довольно дорогое удовольствие для людей в условиях падающей экономики? Или потому что у нас жесткое антинаркотическое законодательство? У меня нет ответа. И как вывести эту сцену из маргинального состояния, я тоже не знаю. Но я знаю одно.
И я верю в то, что стараниями этих людей их любимая культура в один прекрасный момент повзрослеет.
