— Вы поклонник Харуки Мураками? Близок ли вам его взгляд на мир, его меланхолия?
— Честно говоря, я не могу сказать, что я поклонник Мураками. В свои тридцать я начал писать рассказы, но мы пишем по-разному. Я из тех писателей, так называемых моралистов-реалистов, кто описывает и критикует действительность, пишет, чтобы через произведения говорить об изменениях в обществе. Но Мураками пишет по-другому. Он избегает приземленности нашей действительности и посредством безграничной легкой фантазии смешивает реальность и вымысел. Думаю, это то, что привлекает публику как на Востоке, так и на Западе.
— В России он, вероятно, самый читаемый азиатский автор. А как его воспринимают в Корее?
— В Корее он определенно был популярен, имя Мураками стало своеобразным новым трендом в измотанном изменениями корейском обществе 1990-х. Я не могу сказать, прошла ли эта тенденция среди современной двадцатилетней молодежи.
— И все-таки вы выбрали его рассказ.
— О Чжон Ми, вместе с которой мы работали над сценарием на протяжении последних пяти лет, предложила адаптировать для съемок «Сжечь сарай», и я почувствовал интерес к тому, чтобы с помощью кинематографических средств развить загадку этого короткого рассказа в многослойную мистерию. Я думаю, что эта таинственная история о молодом человеке, сжигающем сараи (в фильме — теплицы), может быть связана с таинственностью нашего современного мира.
— Вы и снимаете фильмы, и пишете книги. В чем для вас заключается разница между рассказанной и показанной историей?
— Я думаю, что при повествовании между литературой и кинематографом нет никакой принципиальной разницы. Разве что литература работает с выразительными средствами языка. Другими словами, язык подстегивает воображение читателя, но кинематограф намного более прямолинеен. Фильм напрямую демонстрирует зрителю необходимые детали истории. К тому же зритель склонен верить тому, что видит своими глазами. Я могу сказать, что «Пылающий» — фильм, который задается этими вопросами. Можем ли мы верить тому, что видим? Какую часть повествования мы можем принимать как реальность?
— А почему вы, кстати, не экранизируете собственные вещи?
— У меня есть только один принцип, на который я полагаюсь, думая, снимать ли свой или чужой рассказ: достаточно ли он интересен, чтобы пересказать его посредством кинематографа. Среди моих рассказов нет — по крайней мере, до сих пор не было — ни одного настолько интересного, чтобы его экранизировать.
— Не могли бы вы объяснить основные изменения, которые вы сделали в рассказе? Возраст героя, линия с отцом, новый финал?
— Мы развили маленькую тайну оригинальной истории. Бен — то ли серийный убийца, то ли просто богатый и щедрый человек. Эта тайна — тайна нашего мира. Мир понемногу становится все более удобным, утонченным и привлекательным, однако отдельно взятая жизнь — все менее значимой. В прошлом, по крайней мере в молодости, у нас была вера в то, что мир становится лучше, история движется вперед, однако в наши дни у молодых людей нет ни этой веры, ни надежды. Для них мир — огромная тайна. Они чувствуют, что что-то не так, но ощущают беспомощность, потому что не знают, как и за что должны бороться. Главный герой Чжон Су как раз такой.
Такие молодые люди, как Чжон Су, унаследовали не только социальные проблемы, но и корейское разделение (на Южную и Северную. — Прим. ред.). Даже гнев отца. И я не думаю, что есть необходимость сравнивать конец фильма и рассказа. Рассказ — это рассказ, а фильм — это фильм. Похоже, финал этого фильма отличается от привычной для мистического триллера концовки. Я до самого конца не раскрывал преступника не для того, чтобы оставить открытый финал, я хотел с помощью кинематографических средств задать вопрос зрителю, является ли правдой то, что мы видим своими глазами.
— Можно ли сказать, что Мураками говорит скорее о личном отчуждении, а вы — о классовом?
— Я не думаю, что персональное и классовое отчуждение отличаются. Проблема главного героя этого фильма похожа на проблемы многих, она не ограничена лишь вопросом классовой иерархии. В фильме «порше» Бена и старый грузовик Чжон Су олицетворяют взаимоотношения двух людей лишь под одним углом зрения. Фильм задается вопросами о такой дихотомии.
— Насколько этот фильм именно о корейском капиталистическом обществе? Будет ли он иначе восприниматься в других странах — например, в России?
— Я думаю, что проблема современной молодежи — это общая мировая проблема. Рабочие места понемногу сокращаются, возможностей для изменений не видно, экономическое неравенство возрастает. Однако странным образом кажется, что подобное неравенство не считается значительной проблемой. Неравенство становится все более изощренным, и в этом большая тайна нашего мира: мы действительно не можем отличить серийного убийцу от хорошего сердечного друга.
— Сейчас весь мир смотрит на Корейский полуостров. Как вы воспринимаете последние события?
—Еще несколько месяцев назад отношения между Северной и Южной Кореей сопровождались отзвуками сирен, предупреждающих военные действия, а в последнее время они пропитаны драматичной атмосферой мира. В фильме во дворе дома Чжон Су слышны звуки громкоговорителя, во время съемок мы действительно слышали его. Сейчас эти звуки смолкли. Кроме этого, мы видим другие изменения в вопросе примирения. Как и большинство корейцев, я положительно смотрю на это явление. Потому что обе Кореи знают, что нет иного пути, помимо мира и процветания.
