Пару лет назад не каждый признавал за автором «Горько!» Жорой Крыжовниковым талант, оригинальность и способность к концептуальному мышлению, так резко отличавшие его от вала типовых российских комедиографов-на-час. И конечно, зря. Сегодня, когда он едва ли не официально признан главной надеждой жанра и преемником Гайдая — Рязанова —Данелии, настало время собраться с духом и сказать честно: третий и самый большой фильм Крыжовникова «Самый лучший день» не получился.
Замысел был как минимум интересным. Каркасом истории провинциального гаишника, который променял невесту-кассиршу на заезжую певичку-знаменитость из Москвы, служит пьеса Островского «Старый друг лучше новых двух» (очаровательная вещь, хотя не из шедевров лучшего русского драматурга XIX века). Решено это в новаторском жанре караоке-комедии. То есть свои чувства герои выражают при помощи песен, а на экране возникает их текст, чтобы зрительный зал вволю подпевал. Драматургия Островского в мелодиях Лепса и Меладзе, примерно так. Но неудача не в этом парадоксе и не в «опошлении» классики, что бы это ни значило. К великому драматургу Крыжовников относится с максимальным пиететом, заимствуя из первоисточника кроме общей сюжетной канвы имена главных героев и некоторые реплики, органично вписанные в сценарий. Неудача в том, о чем и какими средствами «Самый лучший день» говорит с современными зрителями, большинство из которых вряд ли знает хоть один текст Островского сверх программной «Грозы» и экранизированной тем же Рязановым «Бесприданницы».
Начать с пресловутого караоке. Отличный ход, но сам набор песен удивляет: рядом с репертуаром условного радио «Шансон» вдруг всплывают советские хиты, включая песенки из мультфильмов, а лакируется это совсем неожиданным «I Will Survive». Если идея была в том, чтобы потрафить условному простонародному вкусу, то она провалена: тот же гимн секс-меньшинств населению вряд ли близок (а тем, кому близок, хотелось бы слышать рядом скорее битлов и ABBA, ну или хотя бы «Машину времени» вместо блеклой русской попсы). Две трети подобранных хитов содержательно не развивают действие, а максимум иллюстрируют: представить же себе человека, которому захочется подпевать всему, что он услышит за кадром, решительно невозможно. Будто чувствуя это, Крыжовников показывает удивительную непоследовательность. Одни номера снабжены виртуозной хореографией и действительно титрами на экране, другие почему-то — вовсе нет: им не подпоешь даже при желании.
Нарезка псевдолюбительского «пьяного видео» тоже, мягко говоря, эйфории не вызывает. Понятно, что именно этот жанр принес в «Горько!» Крыжовникову любовь зрителей. И все-таки сила фильма была в том, что говорилось там вовсе не о пьянстве, а главные герои изо всех сил старались сохранить трогательную трезвость до конца. В «Самом лучшем дне» режиссер будто смирился с тем, чего от него многие ждут, и повторил все испытанные приемы. Он опять карнавально выворачивает свадебные ритуалы, вновь зачем-то прибегает к ненужному found footage и, наконец, буквально заливает фильм водкой (так было и у Островского, кстати). История измены превращается в историю продолжительного запоя: поют здесь в основном после того, как сильно выпьют. Вроде бы смешно, но и стыдновато. Вообще смеяться над пьяными — так себе развлечение, в России особенно; отсюда полшага до расистских или сексистских шуток. Грустно, но шутка про Барака Обаму здесь тоже есть. Впрочем, автор передоверяет ее главному алкоголику фильма, будто снимая с себя ответственность.
Не пошло на пользу Крыжовникову и обращение к всенародным звездам. Режиссер он, безусловно, очень одаренный, с артистами работать умеет, однако знакомые по «Горько!» Валентина Мазунина и Сергей Лавыгин с их удивительной органикой попросту плохо монтируются с Михаилом Боярским или Инной Чуриковой, привыкшим к ярким антрепризным ролям, насыщенным краскам, экранному существованию звезд (трогательно на их фоне смотрится явно смущающаяся Елена Яковлева). Главная неудача кастинга — Дмитрий Нагиев, ходячая карикатура, еще и в милицейском мундире: такому совершенно невозможно сопереживать. По-настоящему удачно подобранными выглядят только девушки-соперницы, мерзкая столичная телезнаменитость Алина Шепот (солистка группы «Серебро» Ольга Серябкина) и кассирша Оленька (Юлия Александрова).
Честно говоря, это все полбеды. Самое драматическое в комедийном фильме — финал. Да простится мне спойлер, который легко вычитать и у Островского: в конце концов гаишник Петя, высмеянный и брошенный москвичкой, придет просить прощения к Оленьке. Удивительно сильная сцена сватовства, в котором участвует вся деревня, вызывает не должное умиление, а искренний ужас. На протяжении всего действия фильма героиня подвергалась унижениям, никто, кроме родной матери, не встал на ее защиту… а теперь и мать в общей толпе уговаривает: пойми, прости, выпей с нами! Но Петя — все тот же, только безработный и опять завязавший, вряд ли навсегда. В эту секунду Оленька кажется Грейс из триеровского «Догвиля» и вот-вот она скажет: «Всех расстрелять, город сжечь». Кто бы не сказал на ее месте? Но припертая к стене кассирша, чуть подумав, плюет на гордость и бросается в объятия бедового суженого. Следует умилительная финальная песня — хоровая, разумеется, — и танец. Это уже не хеппи-энд. Это капитуляция.
То же примирение всех со всеми в финале «Горько!» носило концептуальный характер. Речь шла о невозможности отказаться от генетического кода, о необходимости признать, кто мы такие, иногда — через стыд и боль. Но здесь при кажущемся сходстве программа меняется. Предлагается понять и простить, а потом принять как должное не слабость, а коллективно оправданную подлость. Слово «подлость», кстати, тоже из пьесы Островского. Там ее за собой признает сам Петя, который, впрочем, и не обещал девушке жениться, и соперницу никакую не желал, а только поддавался на уговоры властной матери. Вообще, в отличие от героя Нагиева тот Петя был симпатичным, просто безвольным человеком. То есть кем-то вроде данелиевского Афони. Кстати, закадровая тема из этого фильма у Крыжовникова тщетно пытается убедить зрителя, будто герой Нагиева такой и есть, не мерзавец, а недотепа.
Заголовок неспроста вызывает в памяти чудовищный «Самый лучший фильм». Тиражирование приемов, народные песни, повальное пьянство, звездный актерский состав и слепящий свет оптимизма перед финальными титрами: вы все правильно угадали, замечательный режиссер Крыжовников попал под танк, называющийся «русский новогодний блокбастер». Давайте надеяться, что это случайная авария на его пути. В конце концов, в фильме есть несколько абсолютно блестящих сцен и как минимум два выдающихся музыкальных номера — «Зеленоглазое такси» (поет не Боярский, а Серябкина) и «I Will Survive», виртуозно снятый единым планом и вдохновенно спетый Александровой.
Актриса и жена режиссера могла бы стать подлинным центром этой истории — вечная брошенная невеста, не намеренная сдаваться, несмотря ни на что: уже нечто большее, чем удачный образ, это архетип, переходящий у Крыжовникова из фильма в фильм. В ней столько энергии и подлинности, что забываешь обо всех суетящихся неподалеку знаменитостях (и как можно сопереживать герою, променявшему такую девушку непонятно на что?). Единственное внятное извинение за все промахи «Самого лучшего дня» — попытка прочесть его как зашифрованное признание автора в любви своей женщине и, вероятно, музе.
И все-таки, что значит эта фраза «I will survive», «Я выживу»? «Я не откажусь от чувства собственного достоинства» — или «я заполучу своего мужика любой ценой, а сучке отомщу, чтоб неповадно было»? И что этот лозунг значит для Крыжовникова? «Я останусь собой и продолжу снимать собственное кино» — или «я встроюсь в вертикаль проката и сделаю зрителю приятно под Новый год»? Фильм молчит. Не дает ответа.