Режиссер Бретт Ратнер — о голливудских евреях, провалах и Павле Лунгине

— Давайте сразу проверим ваше продюсерское чутье. В прокат выходит «Хан Соло: Звездные войны». Назовите две цифры — его сборы за первый уик-энд в Америке и в России. Когда наше интервью опубликуют, мы уже будем знать, сколько он заработал.

— О бог мой, дайте подумать! А сколько взяли последние «Звездные войны»?

— 145 миллионов, если говорить об «Изгое-один», и 210 — если о «Последних джедаях». Но это было Рождество.

— А сейчас в Америке длинный уик-энд перед Днем поминовения, верно? «Звездные войны» вообще выходили когда‑либо в мае?

— Давным-давно. «Эпизод III», который тоже показывали в Каннах.

— Тогда пусть будет 175 миллионов — посередине (на самом деле фильм собрал около 101 млн долларов. — Прим. ред.).

— Невероятно, я для себя написал ту же цифру. А что с Россией?

— А сколько последние фильмы собрали в России?

— Кажется, $7 млн и 12 млн.

— Ну пусть будет 10 (на самом деле вышло чуть больше 3 млн долларов. — Прим. ред.).

— Ставка принята! А если без шуток, то я вот почему спросил. После резкого падения рубля Россия перестала быть одним из пяти-семи ключевых рынков для американского кино. И кто‑то из ваших коллег наверняка считает эту поездку токсичной.

— О, не говорите так!

— И тем не менее месяц назад здесь был Даррен Аронофски, а теперь прилетели вы. Это любопытство, преданность еврейскому кино или у вас есть в России бизнес-интересы?

— Во-первых, мой деловой партнер — русский…

— Лен Блаватник?

— Именно. И у нас есть как общие, так и отдельные друг от друга проекты. А во-вторых, я уверен, что фестиваль, посвященный еврейскому кино, — это очень важное событие, которое дает возможность доставить другим людям в другой стране важное сообщение об иудаизме и еврейской культуре. Причем доставить его на языке кино — по сути, самом крупном товаре, который экспортируют США. Ведь когда выходит очередной американский фильм, его показывают по всему миру, верно? Поэтому я здесь еще и затем, чтобы отдать дань уважения вот этим ребятам (показывает на сидящих рядом организаторов фестиваля. — Прим. ред.), которые делают непростое дело — собирают и продвигают еврейское кино.

Это кино, которое всегда, знаете, проходит ниже радаров. Оно не собирает большие аудитории, так что хотя бы немного помочь ему — радость. Например, здесь, в Москве, показали наш документальный фильм «Наступит ночь», которым я очень горжусь. Это история, в которой собраны видео из только-только освобожденных концлагерей, причем работу над этим архивом начинал еще Хичкок.

Или вот фильм «Свидетели» вашего соотечественника Константина Фама, который я только что посмотрел. Когда я услышал о нем, мне казалось, что это рискованный эксперимент — объединять в один фильм три новеллы о холокосте, снятые в разное время. Но получился пронзительный альманах.

Мне нравится глобализация в мире кино. Благодаря Netflix, Amazon и другим вещателям, которые не знают границ, в Америке с большим успехом прошел израильский сериал «Фауда» — шпионская драма о противостоянии евреев и палестинцев. Если не ошибаюсь, сейчас Netflix продлевает ее на новый сезон. Я что хочу сказать: локальные таланты сегодня имеют максимальные шансы на глобальное признание. Благодаря Netflix, благодаря Amazon, благодаря, может быть, Apple проекты из России могут прогреметь на весь мир.

— Поэтому вы взялись за проект «Исав» Павла Лунгина?

— Верно. Это фильм, который я продюсирую — но продюсирую очень опосредованно, потому что постоянно занят другими вещами. Тем не менее я помог «Исаву» с кастингом и присылал какие‑то пометки по сценарию. И сделал так, чтобы в этом фильме сыграл Харви Кейтель, с которым мы, если помните, работали над «Красными драконом». Съемки идут в Израиле, и, как мне кажется, для Павла Лунгина это будет самый масштабный проект. Его предыдущие проекты — русские по духу. А этот будет и еврейским, и международным.

— А какие из его предыдущих фильмов вы смотрели?

— Я видел фильм, который взял приз за режиссуру в Каннах. Просто прекрасный. Напомните, как он назывался?

— «Такси-блюз». Кстати, о Каннах. Там только что показали два иранских фильма, которые очень четко выразили общую интонацию кинематографа этой страны. Ему, во-первых, присуще чувство вины. А во-вторых, он очень аллегоричен, потому что существует в пространстве цензуры.

— Абсолютно точно.

— Как думаете, у еврейского кино тоже есть какой‑то общий лейтмотив? Что‑то, что объединяет все фильмы этого фестиваля?

 — (Смеется.) То, что они очень еврейские! Наверное, так можно говорить не о еврейском, а об израильском кино — о национальной гордости конкретной страны. Или вы имеете в виду вообще все фильмы?

— Я про фильмы, отобранные на фестиваль.

 — Нет, может быть, я не прав, но я не обнаружил связи между всеми этими фильмами. И уж тем более ее нет в еврейском кино вообще. Иудаизм — это религия, это кровь, это немного другая категория, понимаете? Замечательные фильмы, связанные с ним, могут появиться в любой точке мира. Например, мне нравится французский фильм Ивана Атталя «Евреи». Это история об антисемитизме, который, на мой взгляд, разросся до неимоверных масштабов. Это такая большая проблема. И вот французы снимают о ней кино. А если вы спросите, какой фильм хочу сделать лично я, то это будет фильм, на протяжении которого умирает очень много нацистов (смеется). Люблю это, люблю, знаете, когда умирают нацисты. Один из моих любимых фильмов — «Мальчики из Бразилии», Грегори Пек там играет фашистского ученого, а Лоренс Оливье — еврейского мстителя. Хочу снять такой триллер! А еще я люблю «Марафонца». Вы смотрели?

— С Дастином Хоффманом? Да. А вы ведь учились в еврейской школе в Майами? Расскажите, как еврейской культуре удается стимулировать в детях такую творческую отвагу?

— Просто каждая из наших семей — это семья рассказчиков. Так что мое обучение ремеслу началось с самого детства: по вечерам мы собирались за ужином, и каждый из детей и взрослых должен был рассказать, как прошел его день. Драматургия, сторителлинг — важнейшая часть нашей культуры. Устный пересказ историй, Ветхого Завета, традиций был для евреев способом сохранить свою суть, передавая ее от поколения к поколению.

Слушайте, если вы реально проанализируете историю Голливуда, то поймете, что его создали евреи. Польские и русские евреи. В основном польские, но и русские тоже, не забывайте. Владельцами всех киностудий были евреи, знавшие толк в рассказывании историй. А истории в кино — превыше всего. Когда я говорю со студентами или начинающими кинематографистами, я всегда повторяю им одно и то же: каждую свободную минуту взращивайте свои навыки рассказчика. Вас научат разбираться с камерами, с объективами, с линзами, со светом, но только вы сами можете понять, из чего складывается отличный сюжет.

— Забавно: точно такое же наблюдения я читал у Аарона Соркина. Он вырос в семье юристов, так что каждый ужин для него был как поход в зал суда.

— Да! Это в крови. Стоит мне встретиться с кем‑то — и я тут же начинаю рассказывать этим людям истории (смеется).

— А лучшие истории — про деньги. Скажите, в Голливуде правда так много шальных капиталов из России или это все миф? Вот с вами, например, часто связываются русские инвесторы, желающие попасть в кино?

— Скорее миф. Например, Лен (Блаватник. — Прим. ред.). Во-первых, мы были друзьями. Во-вторых, просто иметь деньги — это одно, а иметь вкус совсем другое. У него вкус невероятный. Посмотрите на последние инди-фильмы, в которые он вложился: «Тоня против всех» с Марго Робби, «По соображениям совести» Мела Гибсона. А все потому, что Блаватник умеет отличать отличные истории от обычных. Он хорош в математике, в бизнесе, во всем, но его настоящий конек — драматургия. Он ведь еврей из Одессы, прирожденный рассказчик.

Других русских, увлеченных кино, вокруг меня никогда не было, но знаете, в Голливуде полно богачей, которые хотят быть частью тусовки. Однако удается это лишь тем, кто чувствует истории. Ведь просто вкладывать деньги не так круто, как вкладывать деньги и быть частью системы принятия решений. Лен для меня настоящий партнер, с которым мы можем обсудить все — и всегда принимаем решения сообща и продуктивно.

— Год назад вы заработали звезду на Аллее Славы. Те чувства, которые вы испытали, когда получили эту награду, — они вообще совпали с тем, о чем вы мечтали и чего ожидали?

— А я не могу сказать, что это было моей мечтой. Знаете, я правда верю — и постоянно повторяю молодым людям, — что в этот бизнес не нужно идти только ради того, чтобы стать известным или богатым. Это дорога в никуда, с таким подходом у вас не будет ни кучи денег, ни большой виллы (смеется). Моей мечтой была не звезда на Аллее Славы, а просто возможность делать кино. И как бы банально это ни звучало, но если ты делаешь то, что любишь, то тебе обязательно воздастся по трудам. Все позитивное имеет свойство возвращаться. А что до звезды — я ей очень горжусь, потому что она означает, что этот бизнес, эта среда, эта индустрия — они все меня признали. Правда, я не пытаюсь сейчас играть скромнягу, но вся эта история в духе «Вот увидите, однажды у меня будет „Оскар“!» — совсем не про меня. Я просто делаю любимую работу, а там уже будь что будет.

— А расскажите о своих принципах продюсирования. Вот, например, «Искатель воды». Это военный эпос про австралийцев на Первой мировой — что уже должно было бы вас пугать. И это режиссерский дебют Расселла Кроу — тоже, значит, рулетка. Почему вы его профинансировали?

— Потому что я люблю поддерживать начинающих режиссеров. Некоторые из них становятся великими, некоторые — нет, но у Расселла было уникальное видение этой истории, в нем жила настоящая страсть. В прошлом году я спродюсировал «Джорджтаун» — режиссерский дебют Кристофа Вальца, и это тоже история, в которую я искренне верю. У меня есть возможность помогать таким людям — так почему бы и нет? Иначе зачем мне эта компания и этот бизнес. И заметьте, это не всегда новички. Мне нравится работать с людьми, которые всегда были моими героями. Например, в 2016 году мы сделали новый фильм (восьмидесятилетнего. — Прим. ред.) Уоррена Битти — «Вне правил». Знаете, продюсирование для меня — это развлечение. Режиссура — это моя работа, а продюсирование всякий раз авантюра. Вообще, моя настоящая страсть — документалки. Обожаю продюсировать их, не особо задумываясь, принесет это выгоду или нет.

— А в итоге показатели «Искателя воды» — я имею в виду сборы и награды — совпали с тем, чего вы ожидали?

— А это не было нашим критерием. Мы сделали инвестицию, и в целом она окупилась. Фильм выиграл много призов в Австралии. Слушайте, это же кино про австралийцев в Турции. Если бы оно хорошо прошло в прокате, мы бы были первыми, кто этому удивился! У меня даже мысли не было, что люди в Америке пойдут на все это в кинотеатры! В Австралии люди шли, в Турции, думаю, тоже. Но я не думал об Америке. Я думал о том, что это важная и очень личная история для такого хорошего артиста, как Расселл, и что я могу стать ее частью.

— Кстати, почти каждый десятый свой доллар фильм заработал в России.

— Еще бы, ведь в нем есть Ольга Куриленко!

— Расскажите, как так получается: какие‑то жанры уходят в тень, а потом вдруг резко возвращаются на экраны? Вот, например, ваш «Геракл». Одновременно с ним — в России так и вовсе в один месяц — вышли «Геракл: Начало легенды» Ренни Харлина и «Помпеи» Пола У.С.Андерсона.

— Да, безумие просто!

— Вы знали, что это произойдет? Как продюсеры выкручиваются из таких ситуаций?

— Никак, это всегда лотерея. Очень странная лотерея. Вот есть вестерны, которые никто не хочет делать. А потом братья Коэн снимают «Железную хватку» — и все эти ковбои снова на коне! Сейчас в фокусе внимания — умные ужастики, так что все принялись их клепать. Но думаю, однажды выйдет дорогущий ужастик, провалится в прокате, и все снова остынут. В кинобизнесе все циклично. Тренды могут задаваться творческими импульсами, но поддерживает их бизнес.

— У вас есть идеи, какой из забытых жанров воскреснет в следующий раз?

— Когда я был ребенком, я водил своего деда — поляка, неважно знавшего английский, — в кино. И он хотел смотреть только боевики. Поэтому я начал свою карьеру с «Час пика». Мне хотелось делать что‑то, что я смогу показать ему, а боевики — это тот жанр, где все понятно и без знания языка. Действие в них определяет драматургию. Поэтому я бы и сейчас сделал ставку на универсальные жанры — боевики и триллеры, но не драмы. Полагаю, хорошие перспективы у мюзиклов — из‑за «Ла-Ла Ленда». Я бы лично с удовольствием снял мюзикл.

Я горд своей карьерой как раз потому, что работал во многих жанрах. «Красный дракон» — триллер, «Семьянин» — ромком, «Как украсть небоскреб» — фильм-ограбление, «Час пик» — боевик, «Геракл» — эпос, «Люди Икс: Последняя битва» — кинокомикс.

— И какая из этих историй для вас самая личная?

— «Семьянин».

— С Николасом Кейджем? Это крутое кино.

— На тот момент я встречался с одной девушкой целых тринадцать лет. Мы познакомились, когда мне было семнадцать, а фильм я снял в тридцать. И мне нужно было решить: останемся мы с ней вместе или…. Так что этот фильм был для меня очень личным. Потому что это кино о выборе, который имеет значение. То, что мы с вами сейчас заказали в этом ресторане, — это не важно. Но есть выборы, которые определяют всю нашу жизнь. И я помню две, может быть три, развилки в своей жизни, когда я мог бы поступить иначе и сейчас не сидел бы здесь.

— Назовете одну?

— Мое решение поступить в киношколу в Нью-Йорке. Я всегда собирался стать режиссером, но в обычной школе я перескочил через два класса, так что мне было всего шестнадцать, когда я решил идти учиться на кинематографиста. И на собеседовании мне сказали: «Эта школа не для тебя, твои отметки слишком плохи». Но я отказался принимать это. Есть люди, которые, когда им говорят, что они для чего‑то не подходят, отвечают: «Окей». Я поступил иначе. Я просто взял и пошел к декану этого университета. Подкараулил его и сказал: «Это моя мечта, я должен здесь учиться». И он мне разрешил. Но если бы у нас не состоялся тогда этот разговор, я бы не стал режиссером. Так что иногда вам нужно пытаться превращать чужие «нет» в «да».

— Ваши «Люди Икс» вышли за два года до «Железного человека». Как думаете, мода на супергеройское кино когда‑нибудь пройдет? И если да, то сколько лет у него в запасе?

— Мне кажется, истощение вполне возможно. Комиксы становятся все больше и больше, но эволюционируют только спецэффекты. Поэтому у меня есть ощущение, что однажды они вернутся к основам. К рассказыванию историй без трюков и ужимок — как в фильмах, выходивших сорок лет назад, как в «Крестном отце» и «Китайском квартале». Ни в коем случае не говорю, что это фильмы без режиссерских находок и без, не знаю, искусной работы со светом, но их подлинная красота — в игре актеров, в разговорах, в общении, в человечности, в рассказывании историй. Думаю, однажды комиксы это усвоят.

— Теперь, когда вы больше не занимаетесь экранизациями комиксов DC…

— О, это неправда.

— Тем не менее к «Чудо-женщине-2» вы отношения уже не имеете. Какой совет Warner Brothers вы бы дали, чтобы они наконец смогли победить Marvel?

— У Marvel есть четкое видение. А проблема DC Comics в том, что у них есть огромная фан-база, но нет такого джентльмена, как Кевин Файги. Считаю, что он гений. У него есть видение для каждой истории, он чувствует, что сработает, а что нет, потому что он демиург этой вселенной. Он был продюсером на моих «Людях Икс», так что я знаю, что говорю. Поэтому DC Comics тоже нужен свой полководец, кто‑то, кто будет приглядывать за всей вселенной. Не правда ли, было бы круто, если бы таким человеком стал Кристофер Нолан? Но он большой режиссер с собственной карьерой. Это несбыточная мечта.

— Вы уже сказали, что цените Netflix. Скажите, а нет ощущения, что это мыльный пузырь?

— Нет! Netflix — это переломный момент для всей киноиндустрии. У них столько денег, что они могут изменить бизнес раз и навсегда. Мысль об этом меня будоражит!

— Когда вас отстранили от продюсирования церемонии «Оскар», ваш товарищ Эдди Мерфи тут же сообщил, что из солидарности отказывается быть ее ведущим. Можете рассказать, кто поддерживает вас больше всего?

— Мои главные болельщики? Это очень-очень много друзей из индустрии, которых я знаю с давних времен. Больше всего в своей карьере я горжусь отношениями, которые у меня сложились с людьми. Ведь я пришел в бизнес из ниоткуда, моя семья никогда не занималась кино. Я был просто студентом, который усердно учился. В каком‑то смысле я пример того, что не нужно быть из Лос-Анджелеса или Нью-Йорка, чтобы чего‑то добиться, для этого вполне можно родиться в Одессе или Москве. Особенно сейчас, на фоне глобализации индустрии и упрощения дистрибуции фильмов от автора к зрителю. Самым важным из моих шагов в начале карьеры был поиск наставников. Вот мой совет всем, кто прочитает наше интервью: ищите учителя.

Если вы сценарист и вы уважаете кого‑то, кто придумал ваши любимые фильмы, — возьмите и напишите им письмо. Только сделайте это от руки, хорошо? Так больше никто не поступает, а вы возьмите и отправьте обыкновенное письмо обыкновенной почтой: «Я читал ваши труды, я восхищен тем, что вы делаете, и я очень хочу спросить у вас совета». Напишите письмо тому, кто на вас повлиял. Возможно, этот человек окажется засранцем. Возможно, он не ответит. Но остается шанс, что вы обретете наставника, который проведет вас сквозь самые темные времена. Потому что когда‑то то же самое случилось и с ним самим. Жизнь — это жизнь, в ней будут и взлеты, и падения. Окружите себя людьми, которые научат вас с ними справляться.

— Понимаю, что вы не будете комментировать собственную карьеру. Но вот, например, Кевин Спейси, с которым вы сделали два фильма. Как вы думаете, какая судьба его ждет? Он сможет вернуться к проектам тех же масштабов, получать призы?

— У меня нет комментариев на этот счет.

— Понятно. Интервью подходит к концу, и мне уже нечего терять. Признайтесь, как вы затащили столько звезд в «Муви 43»?

— Вот об этом вы спросите у его продюсеров! (Смеется.) Я там был режиссером отдельного эпизода. Мне просто позвонили и спросили: «Сделаешь небольшую новеллу?» И я понятия не имел, что снимали остальные режиссеры. Меня спросили, есть ли у меня идея, и я сказал: «Да». А в итоге получился один из худших фильмов в истории, но с таким количеством звезд, что это всех до сих пор удивляет.