Режиссер фильмов «451 градус по Фаренгейту», «99 домов», «Прощай, Соло». Неоднократный участник и призер Венецианского кинофестиваля.
— Я полагаю, многие спрашивали вас о том чувстве, которое вы испытывали, сжигая книги?
— Это было очень сложно и болезненно, потому что книги были настоящими.
— Настоящими?
— Да, настоящие книги, настоящий огнемет.
— И как вам спится по ночам?
(Бахрани смеется.)
— Я имею в виду, что сам процесс был очень болезненным. Но самое странное в том, что Брэдбери описывает это очень завораживающе, и я признаюсь, что в какой-то момент мне даже нравилось наблюдать за этим — и это пугает. Брэдбери рассказывает, как книги и страницы в них скручивались, и очень странным был момент, когда {в кадре] горели «Марсианские хроники», и как имя самого Брэдбери сворачивалось на обложке. В общем, я этого не планировал, но внезапно я увидел, как начинают сворачиваться от огня страницы, и попросил навести камеру. Огонь продолжал гореть и скручивать имя Брэдбери, так что это получилось, как Брэдбери-Брэдбери-Брэдбери-Брэдбери! Как какой-то знак фильма, знамение. Но да, к сожалению, мы сожгли настоящие книги.
— А есть ли книги, которые, по вашему мнению, обязательно нужно сжечь?
— Конечно, было очень сложно выбрать, какие именно жечь. Я выбрал свои любимые на разных языках и из разных культур. Конечно же, я сжег Достоевского, Кафку и знаменитых иранских поэтов — Хафиза и Шахнаме. Сожгли «Песни Соломона» Тони Моррисон, Маркеса. Очень много книг сожгли — вы убедились в этом в фильме. Естественно, мы сожгли несколько моих не самых любимых книг — «Майн Кампф» — она должна была быть сожженной. Сожгли, конечно, «Behave: The Biology of Humans at Our Best and Worst» и «7 навыков высокоэффективных людей». А ведь это бестселлеры! От них не так просто отделаться.
— София Бутелла рассказывала, что вы также попросили каждого актера прочитать определенные книги, чтобы понять их суть. Чем вы руководствовались, когда выбирали их?
— Для Софии я выбрал «Записки из подполья» Достоевского и «Белые зубы» Зэди Смит, потому что она и есть олицетворение этих «Белых зубов». У Софии коричневая кожа, как и у меня, и в ней есть смешение двух культур, как и у меня, — алжирской и французской. Я — ираноамериканец. Мой соавтор по многим фильмам — иранофранцуженка, живущая в Париже. Есть еще иранец, который поочередно живет то в Японии, то в Америке, так что мы мультилюди, в какой-то степени мультикультурные. «Записки из подполья» — просто потому, что это одна из моих самых любимых книг. Это одна из книг, которые ворует Майкл Джордан и София, чтобы прочитать вместе. Очевидно, я не мог выбрать «Войну и мир», потому что спрятать ее незаметно не получилось бы (смеется). Так что должно было быть что-то поменьше. Мне нравятся «Записки из подполья» еще и потому, что это настоящие записки. Ты чувствуешь, что их кто-то писал. Первая строчка «Записок» очень известна в литературе: «Я человек больной. Я злой человек» — и я подумал, что Монтэг мог как-то положиться на эти слова, потому что он страдает от своих мыслей и поведения.
— Вы взяли за основу два классических произведения — саму книгу и кино, и постарались сделать что-то новое. Насколько трудной была задача?
— Очень трудной. Я даже не знаю, получилось ли. Но я старался изо всех сил. Было сложно, потому что я люблю эту книгу. Я прочитал ее впервые в девятом классе, хотя многие сталкиваются с этой книгой уже в конце школы. И она осталась со мной навсегда. И это очень сложно — адаптировать книги и фильмы, потому что они не всегда адаптируемые. Ты должен что-то менять. И конечно, ты не хочешь менять что-то, потому что это, собственно, книга. Поэтому я не знал, как подступиться. И тогда я посмотрел на опыт самого Брэдбери: он одобрил версию Трюффо, которая меняла достаточно многое. Он позволил Клариссе МакЛеллан жить — это очень большая перемена, уступка. Поэтому я подумал, что я могу на каком-то уровне поменять историю и что-то в жизни героев, но при этом ни при каких обстоятельствах не менять саму идею и тему романа.
Еще пришлось столкнуться с тем, с чем Брэдбери не сталкивался, но что предугадал с ужасающей точностью, — интернет. Он предсказал фальшивую правду и альтернативную историю. В наше время, когда ты хочешь узнать какие-то новости или узнать правду о чем-то, ты идешь в свою ленту в социальных сетях и алгоритм предлагает тебе информацию, которая тебе может понравиться. Ты не будешь читать статью — достаточно прочитать заголовок — и ты ставишь лайк и делишься этим. Это страшно.
— Но вы также не можете и бороться с этим, потому что в ваших фильмах снимается Лилли Сингх — она ютьюб-актриса.
— Она все же больше, чем просто ютьюбер.
— Но она пришла из ютьюба, вы понимаете, о чем я.
— Это правда, но она продвигает интересные социальные идеи. Она расширяет права и возможности этнических женщин. Она использует платформу, которой не пользовалось мое поколение. Я не до конца осознаю, как это работает, но она проделывает интересную работу. Я знаю многих женщин, пострадавших от расовой дискриминации, которые вдохновляются ее работой. Я вовсе не луддит. Я не против этого, и Брэдбери тоже не был луддитом. Он адаптировал «Моби Дика» — продукт классической литературы — для фильма Джона Хьюстона. Он сделал это. Он написал 65 эпизодов «Театра Рея Брэдбери» для телевидения. То есть для HBO. Он не был против фильмов или технологий. Он был против использования этих продуктов для отупления человека. Он был озабочен становлением рекламы на телевидении как части нашей жизни. Клик-клик, вспышки картинок — вот, что я вижу в метро в Нью-Йорке. Раньше люди читали там книги. Или мечтали. В прошлом люди умели мечтать, у них было воображение. А сейчас они просто лайкают фото в инстаграме — вот что я вижу в метро. Это очень страшно.
— Но это и то, что мы видим в кино: население просто само выбирает это…
— Брэдбери предупреждал нас. У него не было тоталитарного умонастроения, он просто хотел, чтобы было по-другому. Я думаю, мы все выбрали себе наших существующих политических деятелей, которые оказались резко правыми. Я надеюсь, это подчеркивает то, что люди, которых мы выбрали, априори могли быть и левыми, а может, они не были и левыми.
— Ваши предыдущие фильмы — «Человек с тележкой» и «На запчасти» — это небольшие независимые вещи, в которых вы говорите о незащищенных, уязвимых людях. А это кино — настоящий голливудский фильм. Был ли этот переход болезненным для вас и пришлось ли вам пожертвовать какими-то вашими взглядами? Было ли недопонимание с продюсерами или они вас безусловно поддерживали?
— Никаких споров не было, HBO очень сильно меня поддерживал. По крайней мере, они всегда поддерживают художников. У них есть свои идеи, но они никого не заставляют ничего делать по-своему. Это всегда некий риск. Но я и хотел рискнуть. Так же как я рискнул со своими первыми тремя фильмами, в которых нет профессиональных актеров. Я люблю развиваться. Сейчас я занимаюсь двумя проектами одновременно. Один их них снова будет без задействования актеров, я представлю его через несколько лет, посмотрите. И второй проект, значительно больше. Оба будут посвящены самой волнующей для меня теме — маргинализации нетитульных этнических групп. Это тема всех моих фильмов. Вопросы власти и коррупции — это тоже есть в каждом моем фильме. Процесс выбора в жизни — тоже в каждом моем фильме. Люди уже говорили мне, что концовка «451 градуса по Фаренгейту» напоминает им «На запчасти», «Прощай, Соло» и «Полиэтиленовый пакет». Я очень надеюсь, что я не повторяюсь в своих фильмах. Но я хотел рискнуть. Как художник — я должен пробовать рисковать. Даже если у меня не всегда получается задуманное, это нормально.
— Подавляла ли вас возможность сравнения с фильмом Трюффо?
— Не особенно. Мне очень нравится фильм Трюффо — а кому нет? Я уважаю его, мне очень нравятся линзы Николаса Рога в этом фильме. Мне нравится Херрман, Джули Кристи там просто замечательная. Оскар Вернер — нет. Он был каким-то вредителем. Я думаю, он очень беспокоил Трюффо, в этом была проблема. Это нечестно. Когда актер беспокоит режиссера, то я всегда на стороне режиссера, конечно. Я думаю, Трюффо настрадался с Вернером. Его карьера пошла под откос как раз после этого фильма. Но фильм мне нравится. Трюффо больше сфокусировался на любовных отношениях и чувстве достоинства, а я показал жестокие отношения и дружбу между мужчинами.
— Майкл Шеннон рассказывал о вашей с ним дружбе, теплой и близкой. Вы не могли бы рассказать немного о вашем сотрудничестве?
— Я очень люблю Майкла Шеннона, нашим первым фильмом был «99 домов». Мы познакомились в Венеции в 2009 году. Я был в жюри, а он представлял фильм Вернера Херцога. Позже мы — я, Вернер и Майкл — уже работали над съемками фильма Вернера в Боливии. Это так странно! Я всегда мечтал поработать с ним, он один из самых выдающихся актеров! В общем, я позвонил ему и сказал, что HBO получил права на съемку — я ранее просил HBO запросить права на книгу. В конце 2015 года он их получил, поэтому Майкл сразу согласился. У меня была возможность написать это для него, и было здорово. У него очень сложный и противоречивый герой в фильме, и я знаю, что Майкл способен сыграть его, он может очеловечить его. А Майкла Б.Джордана я люблю еще со времен «Прослушки» и «Станции «Фрутвейл». Я подумал, что их химия может сработать, ведь у Джордана такое открытое лицо. Это очень располагает к себе. Я подумал, это очень хорошо сработает на контрасте. Они быстро друг другу понравились. Джордан завоевал симпатию Шеннона за один день. И ты можешь прочувствовать их дружеское отношение в фильме, что мне очень импонирует, потому что это делает концовку еще более трагичной.
— Вы можете рассказать о визуальных аспектах? О фильмах в стиле нуар, например…
— Да, мы говорили с моей командой об этом. Я показал им фотоработы Куделки и Брюса Дэвидсона, я показал им «Процесс» и «Печать зла» Орсона Уэллса — мы очень много это обсуждали. Мы также наблюдали за Лени Рифеншталь c Муссолини — чтобы прочувствовать эту палитру цвета.
— Я думал, вы упомянете Ридли Скотта или «Бегущего по лезвию» за их футуристичность.
— Нет, я не хотел, чтобы это кино было в будущем, я хотел показать альтернативное завтра. Я хотел показать, что фильм может существовать сейчас немного с более странной, непохожей реальностью. Одежда отличается, но совсем немного, машины те же самые — я не собирался делать летающие машины. Это не то, что мне интересно в этом фильме.
— И действие происходит в настоящем городе.
— Да, действие происходит в Кливленде. Мне нравится Кливленд, это хороший среднезападный город. Мне нравилась идея, что Угли живут в мире без технологий. В моей голове это представлялось как старая ржавая Америка, лишенная избирательного права, с людьми, которые вдруг перестают понимать, что делать дальше. Именно потому что технологическая революция отбросила их назад. Поэтому я и задумался: действительно, а что бы они делали дальше? В общем, мне просто понравилась концепция самого Кливленда.
— В фильме есть эпизод, где Битти объясняет, что некоторые книги были запрещены из-за претензий белых американцев, афроамериканцев, феминистического движения, и я задумался, каков для вас смысл этого эпизода? Это отсылка к тому факту, что «Фаренгейт» также был запрещен к публикации в течение какого-то времени, или это ваше предостережение о том, что политкорректность может также быть опасной?
— Я бы не сказал, что это мое личное предостережение — это предостережение Брэдбери. Все это было в книге. Он сам проговорил все эти вещи. Мнение миллионов представителей меньшинств — это Брэдбери. В эту сцену я добавил «Гека Финна», а у Брэдбери была «Хижина дяди Тома». В этой сцене Шеннон говорит: «Зачем давать людям возможность видеть две стороны вопроса?» Джордан говорит: «Давай одну». Шеннон говорит: «Или ни одной». Это диалог из Брэдбери. В той же самой сцене Шеннон говорит: «Мы не были рождены равными, нас уравнял огонь, для того чтобы мы могли быть счастливы». Это Брэдбери.
— Но это ведь вы решили добавить некоторые слова в фильм.
— Я прислужник Брэдбери (смеется). Это страшно, потому что, знаете, когда он говорит о «Геке Финне», он использует очень обидные слова, не буду говорить какие, по отношению к Майклу Джордану — это очень жуткий момент. Люди в Америке, которые пытаются запретить «Гека Финна», — это не темнокожие люди, это чаще всего белые люди, стоящие во главе комитетов по образованию, на Юге, которые хотят стереть из истории саму идею рабства. Вот почему эта книга обычно бывает запрещенной к публикации. Мне кажется, их главное желание — это просто поскорее забыть о том, что рабство существовало. И конечно, когда они видят «Родного сына», то Шеннон говорит, что белым не нравилась эта книга, а когда Джордан спрашивает почему, то не получает ответа. Я думаю, вы сами себе можете ответить.
— Я заметил, вы модернизировали некоторые вещи. Вчера я пролистывал книгу и не увидел там слова «фейк».
— Да, даже самому Брэдбери понадобилась целая декада, чтобы осознать, что он изменился. Они, среди прочего, убрали, например, слово damn.
— Если бы вы не были только прислужником Брэдбери и могли бы изменить сюжетную линию, осовременить ее, что бы вы все-таки изменили?
— Я изменил некоторые такие моменты, да. У меня, например, нет Милли, которая, на мой взгляд, довольно пассивна как персонаж. В то же самое время, мне нравится она в книге, но Кларисса старше в моей интерпретации. Она даже старше Майкла Джордана. Она намного более опытная, с пестрой биографией, ее персонаж не объясняется одним измерением. Она совершала в прошлом не самые хорошие поступки, совершает их и по сей день. Она много читала и думала. И естественно, книжная выборка тоже отражает то, что я чувствую и думаю, и что можно приложить к современному миру, если говорить о мужчинах, женщинах и цвете кожи.
— В фильме есть всего одна религия?
— Там нет ни одной религии. Они избавились от них.
— Но Библия — единственная книга, которую можно читать?
— Она вся нарисованная, как комикс. Я не знаю, насколько ясно я показал это в фильме, ведь режиссер, писатель и постановщик — мы не всегда знаем, насколько искусно мы выразились, насколько понятными должны быть. В этой сцене, в школе, есть любая книга, которую захочешь. Ты можешь попросить компьютер: «Покажи мне «The Savage Detectives», и интернет покажет тебе название и небольшую выдержку — три-четыре предложения, наполовину состоящие из эмоджи. И это будет все, что нужно знать о «The Savage Detectives».
— Это то, как сейчас работает Википедия, так что «451 градус по Фаренгейту», может быть, уже здесь.
— Абсолютно. В фильме используется интернет-язык, половина из которого — эмоджи, мультяшный персонаж. Я не знаю, сколько мысли можно вложить в мультяшного персонажа.
— Если бы вы могли спасти пять книг из огня, то что бы это было?
— Я бы спас три. Я бы хотел спасти все, но если бы я должен был выбрать несколько из тех, что мы сожгли в кино, то это были бы «Преступление и наказание» Достоевского, «Песни Соломона» Тони Моррисон и «Шахнаме» Фирдоуси — это великая иранская эпическая поэма, важность которой я бы особенно подчеркнул, потому что это моя культура и моя история. И еще из-за идиотического решения нынешнего американского лидера, который дестабилизирует историю.
Фильм «451 градус по Фаренгейту» Рамина Бахрани можно посмотреть в «Амедиатеке».
