Сейчас, когда в Amazon объявили приговор, кажется, что это было неизбежно — на четвертом сезоне с самого начала была печать какой‑то безысходности, которую можно было разглядеть уже в странном переносе на февраль с привычного декабря. И конечно, в сериале были заметны признаки усталости. Поизносилась шутка про «Хай Лай», потерял волшебные вкусовые свойства мате. Некоторые гэги истерлись до абсурда: и в фантастическом мире трудно представить себе солидную музыкальную институцию, в которой не раз, не два, а на каждом чертовом выступлении либо играют не то, что обещали, либо на ходу меняют дирижера, либо солистка посылает всех по матери, либо рушится потолок — кажется, в петербургском клубе «Тамтам» в 1992 году организаторы вели себя приличнее.
После во всех отношениях примечательного третьего сезона — с Моникой Беллуччи в давно ждавшей ее роли оперной дивы и парадом венецианских палаццо в кадре — четвертый выглядит несколько тускло. Может быть, ему тоже нужен был яркий новый персонаж: ни японский миллионер-меломан, ни его робот с «Реквиемом», ни даже жутковатый коллекционер параферналий Нортон Мортон на эту роль явно не тянут. Может быть, не хватило эффектных декораций; часть действия происходит в Японии, но даже поездка в Мексику во втором сезоне выглядела более лайкоемкой — хотя галлюциногенная серия про чайную церемонию вышла по крайней мере запоминающейся.
Может быть, мы были не готовы так много времени проводить наедине с Родриго и Хейли на этой стадии их жизни. Первый застрял в очередном творческом кризисе, вторая, растеряв былое легкомыслие, обстоятельно освещала важные, но немного скучные проблемы: отсутствие у одаренных детей детства и гендерную дискриминацию в дирижерской профессии. Романтические отношения героев тоже производили скорее удручающее впечатление. Между тем из людей, которые все это как‑то разбавляли на протяжении трех сезонов, по сути остались только Глория и Томас. Пропали друзья и любовники, оркестр ушел куда‑то на периферию: у Профсоюзного Боба и Уоррена Бойда — считаные реплики, на Синтию, которую бросили возиться с детишками, больно смотреть. Если в первой половине сериала визиты Моцарта и Бетховена были изящными виньетками, ближе к концу призраки великих композиторов и их родственников уже тараторили без умолку, грозя отодвинуть живых персонажей на второй план.
Но иначе, наверное, и не бывает: редкий сериал не начинает слегка провисать к третьему-четвертому сезону, и некоторым потом удается выпрямиться. Даже тут, помимо обычных маленьких радостей в довольно большом все-таки количестве, были на редкость удачные находки: скажем, линия с танцем Родриго, которая увенчалась такой превосходной концовкой в Центральном парке.
«Моцарт в джунглях», стартовавший три с небольшим года назад, был вдохновенным, остроумным курьезом. Очень быстро стало понятно, что это вовсе не разоблачение декадентских нравов, царящих в симфонических оркестрах, как вроде бы обещала реклама (и задорная автобиография гобоистки Блэр Тиндалл с подзаголовком «Секс, наркотики и классическая музыка», на которой будто бы — на самом деле, чисто символически — основан сериал). Разоблачительского запала хватило на полсезона, а дальше началось собственно действие: отчасти романтическая комедия, отчасти производственный роман, отчасти полушутливый, но и серьезный разговор о том, что такое творчество, призвание, компромисс и так далее. Знакомства даже с самой попсовой стороной академической музыки — знания, условно говоря, что Лан Лан это один человек, а не два, и способности порадоваться его появлению в кадре — от зрителя не требовалось, и спасибо; специалисты, вероятно, кривились, но кому это интересно.
Авторский коллектив стоит вызвать на поклоны, поскольку это живописная компания: двое представителей клана Копполы (Роман, не самый, как считается, удачный ребенок Фрэнсиса Форда, и племянник последнего Джейсон Шварцман), один из братьев Вайц (авторов «Американского пирога» и всяких очаровательных комедий) плюс какой‑то уважаемый человек с Бродвея. Лола Кирк, помимо того что восходящая кинозвезда, еще и дочь барабанщика Bad Company, рок-певица и активный поборник разного рода эмансипации (что трудно было не заметить даже в выборе гардероба Хейли). Играющая Глорию Бернадетта Питерс — легенда музыкального театра и обложка «Плейбоя»-1981. Малкольм МакДауэлл, понятно, икона. Что касается Гаэля Гарсии Берналя, то это пока что роль его жизни: можно посмотреть любое интервью мексиканца и убедиться, что он говорит по-английски, улыбается и жестикулирует абсолютно так же, как Родриго.
Положа руку на сердце, о лучшем финале трудно было мечтать: он и горький, и сладкий, и открытый, и закругливший то, что нужно было закруглить, — словом, ровно такой, о котором пять сезонов спустя можно было бы сказать «стоило остановиться там». Но конечно, этой разноцветной заставки будет не хватать.
«Моцарт в джунглях» доказывал не то, что исполнители Листа и Сибелиуса — такие же, как мы, а ровно наоборот: что, несмотря на все сходства, они немножко другие, чуточку тоньше, слегка выше, с иначе устроенными ушами. Словом, это был сериал из жизни эльфов — и возвращаться к нормальным людям уже не очень хочется.