Ждем «Смерть Сталина»: эксклюзивное интервью с режиссером, факты и рецензии

— Вы сняли фильм до Брексита и избрания Трампа, но после того, как началась новая холодная война. Поэтому начну с самого важного: современные отношения между Россией и Западом вдохновили вас на фильм?

— Знаете, что забавно? Мы снимали прошлым летом, по сути, до истории с Трампом, но теперь люди смотрят и думают, что у нас фильм больше о Трампе, чем о Москве 1953 года (смеется). Очень многие комедии рождаются из того, что есть герои, которые пытаются предугадать, чего же захочет их политический лидер, и при этом очень боятся сказать или сделать что-то не то. И это такая вечная и универсальная тема. Вот, например, вы посмотрите на Древний Рим — и та же история: «Я должен угадать, чего хочет император, — а то меня убьют!» Другой источник юмора — в том, что мои герои контролируют медиа, они могут как бы редактировать новости и менять историю. Мой фильм — дискуссия еще и об этом, и забавно, что все это совпало с тем, как Трамп вляпался в эту историю с фейк-ньюс. Все это вдохновляет на то, чтобы вообще перестать верить всему, что вам показывает телевизор.

— Вы не ответили: политическая повестка насчет России влияла на фильм?

— Есть одна вещь из истории России, которая меня заворожила. Я большой фанат классической музыки, и я очень люблю Шостаковича. Поэтому я очень хорошо знаю одну историю. О том, что, вероятно, Сталин лично написал разгромную рецензию на оперу Шостаковича, после чего композитор решил, что для него все кончено (речь идет о статье «Сумбур вместо музыки» про оперу «Леди Макбет Мценского уезда», опубликованной в газете «Правда» 28 января 1936 года. — Прим. ред.). Тогда-то меня и захватила идея — снять фильм о людях, которые вынуждены жить в мире, где одно неверное слово может привести к тому, что ты просто исчезнешь. И о том, как один человек силой своей личности может подчинить себе целую страну.

— На протяжении всего фильма вы аккуратно оставляете насилие за кадром, но одну конкретную смерть в финале изображаете сверхнатуралистично. Почему? На вас повлияли репортажи о казни Каддафи?

— Немного, да, а еще видео с захватом Саддама Хусейна, потому что это ведь не просто казни, это какой-то театр животных. В этих клипах все кричат, как звери, и у людей не остается никакого достоинства. И я с самого начала знал, что в нашем фильме в какой-то момент будет так же. У меня был план: сперва вы узнаете героев, видите в них живых людей, а потом начинается вся эта плоть и кровь, и они превращаются в животных. И это тот шок, который заставит вас задуматься и о тех смертях, которые остались за кадром, и представить каждую из них в том же ключе. А ведь все это повторялось и повторялось — на протяжении многих лет.

— Насколько вы серьезно готовились, перед тем как взяться за фильм? Какие основные источники информации использовали?

— Мы были в Москве, осматривали Кремль, ездили на дачу Сталина — чтобы представить правильную атмосферу. Разговаривали с людьми, которые застали 1940–1950-е годы. Читали биографии всех действующих лиц. Актерам мы раздали мини-биографии и какие-то справки об историческом контексте и о том, как потом сложились судьбы героев. Потому что многие из них на самом деле потом прожили очень долгую жизнь! Бедняга Маленков, например, закончил тем, что выиграл какую-то премию на электростанции, которой руководил.

— Он умер в 1988-м.

— Да уж, долгая и счастливая жизнь! Всевозможные интервью мы тоже, конечно, читали. Особенно интересный в этом плане Хрущев: у него была исключительная манера речи. Особенно ценно было то, что он все время сыпал примерами из жизни реальных людей. Он говорил о сельском хозяйстве, он действительно разбирался в металлургии, любил сталь, железо и все такое. И Стив Бушеми слушал все это, смотрел его фотографии и перенимал манеры. Плюс, я думаю, нам обоим очень повезло, что у нас итальянские корни. Мы тоже разговариваем не только ртом, но и руками (смеется).

— А как вам удалось заставить всех этих очень занятых артистов играть, будто они старые друзья, эдакая банда братьев? Дело в репетициях?

— В репетициях, совершенно верно. У нас было целых две недели на подготовку. И это позволило нам снять все сцены в хронологическом порядке, что само по себе большая редкость в съемках кино. Единственное исключение — вступление и финал мы сняли в один день. Актеры говорили потом, что следование сценарию помогло им лучше понять не только своих героев, но и чужих. А это важно, потому что эти герои-то вместе уже двадцать лет, если не больше. Мы теперь, кстати, тоже собираемся на ужины каждые два месяца. Всем «президиумом ЦК КПСС».

— Все ваши герои — советские люди, но из всей группы отношение к СССР имеет только Ольга Куриленко. Она давала вам советы? Ее личный опыт как-то проник в общий сюжет?

— Да, и, кстати, вчера я общался здесь (на фестивале в Торонто. — Прим. ред.) с кинематографистом из России, и он сказал мне: «Ольга точно знает о предмете больше других, потому что тот язык тела, который она придумала в фильме, гораздо ближе к реалиям пятидесятых, чем все остальное. Люди были скованны и думали над каждым своим движением. Так что по ней сразу видно, что она русская» (смеется). А еще Ольга много общалась со своей семьей, чтобы вникнуть в исторический контекст.

— Недавно в Россию приезжал американский комик Стивен Колберт, и было интересно потом посмотреть на себя его глазами. А у вас какие впечатления о России?

— Ну те русские, которые показывали нам Москву, были очень и очень дружелюбными, им было в радость показывать нам свой город. Мне понравилась Москва, сильно. И мне показалось, может быть, из-за Кремля, что это очень гордый город. Такой город, по которому сразу видно — это он сказал Наполеону и Гитлеру: «Вы сюда не пройдете». Такой, знаете: «Да как вы смеете вообще?» (Смеется.)

— Технически Наполеон прошел.

— Да, я знаю, но потом он отступил, сжег город, и это стало началом конца. Россия его измотала.

— Стендап-комики любят повторять: «У каждой шутки есть жертва». Иногда кажется, что шутка — это единственное, что может заставить власть имущих почувствовать себя жертвой. Вы поэтому себя посвятили политической сатире?

— Комедия для меня — исходная точка всего, я даже не могу представить, что сяду и напишу драму. И меня всегда завораживала политика. Так что единственный способ для меня писать о политике — это писать забавно. Политика озадачивает меня, политика злит меня, политика будоражит меня. Вот и славно! Есть много способов сатирически это показать. Когда мы готовились к фильму, мы наткнулись на огромное количество книжек с анекдотами о Сталине и Берии, которые люди передавали друг другу в 1940–1950-е. За это могли посадить, но люди хранили эти книги — для них это было знаком сопротивления.

— Брексит и избрание Трампа как-то повлияли на то, как вы пишете, на ваш подход к сатире? У вас не возникло ощущения, что, пока вы работали на знакомую и благодарную аудиторию, надо было обращаться к тем, кто не разделял ваших взглядов?

— Все изменилось, но знаете, я всегда говорю: «Если ты берешься писать политическую комедию, то даже не думай, что она может убедить кого-то голосовать так, как этого хочется тебе». Последний подъем политической сатиры в Великобритании пришелся на времена Маргарет Тэтчер, но что-то не похоже, чтобы из-за комедий кто-то в 1980-х перестал за нее голосовать. Так что не думаю, что можно изменить чьи-то политические взгляды с помощью шутки. Но те люди, которые уже разделяют какую-то точку зрения, с помощью комедии могут что-то для себя еще больше артикулировать или прояснить, это да. Комедия — просто один из способов иллюстрировать жизнь. Но если говорить о Трампе, то я придерживаюсь такой позиции: «Здорово, что над ним можно шутить, но если шутить о нем много, то он превратится во что-то безвредное и дружелюбное». А на самом деле, как мне кажется, он опасный и нестабильный человек. Так что я не хочу превращать его в комического персонажа.

— Вот-вот, вам не кажется, что сатира только помогает настоящим злодеям оставаться у власти? Поощряя ее, они создают иллюзию свободы, а заодно и сами начинают выглядеть человечнее.

— Да, есть такая угроза. Поэтому я и сказал, что не хочу быть сатириком Трампа. Да и к тому же он ведь сам себе сатирик, не так ли? Те гиперболы, которые он допускает в своих твитах, — хочется верить, что это такие шутки, которые кажутся смешными ему и только ему. Человек — карикатура на себя самого. Помощь сатириков ему ни к чему.

— Вы уже основательно исследовали британцев и американцев, облеченных властью, а теперь вот взялись за русских. Какое самое удивительное ваше открытие о нашем менталитете?

— Когда я был в Москве, я заметил, что в гостиницах попадаются старые портреты Сталина. И при этом у вас стоит памятник Николаю II (одно из двух: либо Армандо имеет в виду памятник князю Владимиру, либо судьба завела его очень далеко в Подмосковье. — Прим. ред.). Оба — сильные лидеры, но с совершенно противоположными повестками: левой и правой. Такое ощущение, что это какое-то послание, которое проецируется Кремлем.

— На самом деле в России не так уж и много фильмов, где Сталин был бы хорошим.

— А, ну хорошо. Но разве его образ сейчас не возвращается в вашу повестку? Не становится ли он вновь популярным?

— Среди части населения — возможно, но не среди весомых политиков. Они стараются его игнорировать, потому что любое упоминание раскалывает электорат.

— Ясно!

— А вы видели ленты Александра Сокурова про последние дни Ленина, Гитлера и императора Японии Хирохито? Какие фильмы о власти вообще ваши любимые? «Доктор Стрейнджлав», может быть?

— «Великий диктатор» Чарли Чаплина. Просто потому что, хоть он и делал комедию, он не пытался скрыть за смехом то, что происходило на самом деле. И теперь я посмотрю Сокурова. Это он снял «Подлетая близко к солнцу» — или как называется этот фильм?

— Вы про «Утомленные солнцем» Никиты Михалкова?

— Да. Мне было важно смотреть кино о том, как в таком обществе живется тем, кто находится внизу иерархии. А еще я посмотрел несколько западных фильмов о Москве 1950-х — но только ради того, чтобы понять, чего я должен избегать. Потому что они все гламуризировали прошлое, и город в них выглядел так, что сразу было понятно: это снимали не в Москве.

— «Смерть Сталина» выглядит как какой-то рождественский скетч-выпуск «Игры престолов». Раз уж вы делаете с HBO «Вице-президента», признайтесь: вы там не планируете никаких скетчей на эту тему?

— Нет-нет! (Смеется.) Но вообще, «Игра престолов» подходит к концу, «Вице-президент» подходит к концу — мне кажется, нам пора объединить касты и как-то это отметить!

— У вашего фильма динамика мюзикла, и его определенно будут сравнивать с бродвейскими «Продюсерами». И поскольку вы уже писали оперное либретто, то могу я предположить, что вы планируете сделать что-то в театре? Мюзикл о власти, например.

— Я бы очень хотел сделать что-то в театре, на самом деле. Мечтаю поставить оперу. Это одна из моих невоплощенных амбиций.

— Если вдруг «Смерть Сталина» не получит у нас прокатное удостоверение, какой из ваших фильмов или сериалов вы посоветуете раздобыть читателям этого интервью?

— (Задумывается.) Небеса, что же выбрать? Давайте «Time Trumpet».

— Вы за свою карьеру немало шутили про британских и американских политиков, а теперь вот добрались до советских. Хотите что-нибудь сказать той части российской аудитории, которую этот фильм может оскорбить?

— Я очень и очень старался, чтобы подойти со всем уважением к тому, что на самом деле происходило в те годы. И наш фильм ни в коем случае не смеется над тем, что происходило с конкретными людьми. Но это полезная история, которая иллюстрирует, что бывает, когда в руках одного человека оказывается слишком много власти. Это универсальная проблема, применимая не только к России, но и к Европе и США. Демократия — очень хрупкая штука, поэтому мы не должны думать в духе: «Мы провозгласили себя демократией, наша демократия совершенна, а значит, так будет всегда». Вообще-то, граждане всегда должны быть начеку.

Правила: Напоследок проверим, насколько хорошо Армандо Ианнуччи знает своего героя. Ианнуччи часто резко и остроумно отвечает на твиты Дональда Трампа. А теперь представим, что у Сталина тоже есть твиттер. Причем раз уж мы живем в эпоху фейк-ньюс, то некоторые цитаты будут настоящими, а некоторые — лишь приписываемыми Сталину. Сможет ли режиссер отличить реальные цитаты Сталина от чужих?