Десмонд Досс (Эндрю Гарфилд) вырос в Вирджинии. Отец (Хьюго Уивинг) был ветераном Первой мировой, пил, бил жену и детей. Когда Десмонд был маленьким, он чуть не убил брата кирпичом, узрел Бога на аляповатом плакате и впоследствии стал адвентистом седьмого дня. Тут началась Вторая мировая, и Десмонд, несмотря на помолвку с неправдоподобно красивой медсестрой (Тереза Палмер), записался в армию, рассчитывая стать санитаром. И шокировал сержанта (Винс Вон), капитана (Сэм Уортингтон) и товарищей по казарме тем, что наотрез отказался не только учиться стрелять, но даже прикасаться к винтовке — а также делать что-либо по субботам.
«По соображениям совести», возвращение Мела Гибсона в режиссуру после долгого перерыва, открывается флешфорвардом в 1945 год — битвой на Окинаве, которой будет посвящена вторая половина 140-минутного фильма. Это, можно сказать, всего лишь трейлер, но многообещающий: в рапиде разлетаются тела, рвутся снаряды, свистят пули, полыхает огонь. Это очень страшно — и каким-то извращенным образом очень красиво; этот отрезок уже обозначает противоречия, из которых будет складываться картина, героический военный эпос об убежденном пацифисте.
Досс — реальный человек, скончавшийся не так давно, — был первым американским отказником, который не только прошел войну, но получил медаль Почета: официальное признание того факта, что подвиги может совершать не только боец с ружьем, но и медик. С обывательской точки зрения это кажется достаточно очевидным, но вся идеология и мифология войны диктует нам, что за правое дело следует убивать, и Гибсон строит фильм на классическом конфликте: индивидуальные убеждения против устоявшегося консенсуса, упрямый одиночка против всего мира.
Поэтому, несмотря на уникальность случая, отдельные части фильма кажутся сто раз виденными. Вот непростое детство. Вот вечная любовь с первого взгляда. Вот учебка: жесткий, но в глубине души положительный сержант и прочие типажи в военной форме. Вот, наконец, война, где все проявляют себя с лучшей стороны. Гибсон, разумеется, прекрасно понимает, что оперирует клише, но, очевидно, именно в этом находит вызов: попытаться рассказать интуитивно знакомую и лубочную, говоря цинично, историю с пафосом первопроходца — мы, в конце концов, имеем дело с человеком, в XXI веке экранизировавшим Евангелие. Насколько у него это получается, другой вопрос, но сам режиссерский порыв вызывает восхищение, и его абсолютная, граничащая со священным безумием уверенность в собственной правоте однозначно рифмуется с одержимостью его героя.
Даже в мирной, как бы вводной, части фильма есть неожиданно сильно поставленные эпизоды: например, первый поцелуй Досса и его возлюбленной, которых дважды за минуту чуть не переезжает автомобиль, — простая сценка, к которой вдруг подключили электричество. При этом смущает, что уж там, тоже многое. И насквозь литературный герой Хьюго Уивинга, картинно беседующий с надгробиями. И служебный брат Досса, которого поначалу много, а потом он вдруг встает из-за стола и уходит из фильма навсегда. И то, что Гибсон показывает почти фанатичную религиозность героя как некую данность, не имеющую никаких социальных корней, только психоаналитические: даже Библия в его руках появляется лишь как прощальный подарок невесты, очередной сентиментальный штамп вместо взрослого разговора.
Что же касается военной половины, она божественно шизофренична. С одной стороны — мощное антимилитаристское послание, подкрепленное христианской иконографией на грани фола (крещение, вознесение) и даже прямым разговором героя с небесами. С другой — гиперреалистическая и при этом эстетизированная, хореографически виртуозная бойня в лучших традициях художников-баталистов. Пролог только дразнил: будут и оторванные конечности, и разбросанные кишки, и разлетающиеся головы. Но все это — под бравурную голливудскую музыку, с репликами о том, как же важно нам, братцы, взять эту высоту, и абсолютно традиционной драматургией боя, к заслуженной победе через превосходящие силы неприятеля. «В мирное время сыны хоронят отцов, в военное отцы — сыновей», — вдруг изрекает на привале перемазанный сажей, до смерти уставший солдат, и хотя его тут же затыкают, в этом весь Гибсон: предпочитающий сказать лишнее, чем недоговорить, идущий напролом, стреляющий в упор. Диковинно это все, конечно, но за то и любим.
