— Поскольку мы беседуем в России, мой первый вопрос напрашивается сам собой. Что вы думаете об идее государственного регулирования, государственного контроля над интернетом? Об идее цензуры?
— Сказать по правде, сам-то я, конечно, за цензуру. Разумеется, в том случае, если цензором буду я.
— Это понятно. И что бы вы запретили?
— Помните, в фильме я рассказываю про оскорбительные, полные ненависти письма, которые присылают родителям погибшей девочки анонимные тролли? Вот такое я бы в первую очередь запретил.
— А если цензором будет государство?
— Разве у вас государство пытается контролировать интернет?
— Ну да. Запрещает нам смотреть то одно, то другое…
— Да и пусть себе запрещает. Все равно же это у них не слишком получается, верно? Цензура не может здесь ничего поделать.
— Конечно, запреты просто обойти, было бы желание…
— Впрочем, нет: я знаю один пример успешного государственного регулирования. В Северной Корее им удалось пусть не полностью изолировать страну от интернета, но почти. Интернет там есть только у каких-то государственных чиновников, у сотрудников тайной полиции и кое-где в университетах… Не везде.
— Тем не менее российские блогеры исхитрились даже в Северной Корее подключиться к сети через спутник.
— Да, но суть в том, что интернет — это не какое-нибудь облако или туман, висящий в воздухе. У интернета есть физическое основание: он в любом случае базируется здесь, на сухой земле (стучит по столу). Будь то спутниковые ретрансляторы, серверы интернет-провайдеров… И правительство, если захочет, может, конечно, выключить интернет во всей стране. Так же как может выключить, например, электричество. Что же касается самой идеи государственного контроля, хочу сказать, что с государством нужно всегда быть настороже. Сколько всего людей в России?
— Около 140 миллионов.
— 140 миллионов граждан! Так это же огромная сила. Если вас не устраивает государственная цензура, вы должны вместе погромче заявить об этом. Кто сможет вам противостоять?
— Теоретически вы правы, но…
— Нет, не теоретически. Вас не теоретически, а практически 140 миллионов. Это факт. Поверьте уже в себя, наконец.
— Часть обвинений к интернету, которые звучат в вашем фильме, — спекулирование на самых низменных инстинктах, подстрекательство к травле и т. д. Можно с тем же успехом отнести это и ко всем другим медиа. К газетам, радио, телевидению.
— Сейчас объясню. Есть существенная разница между журналистикой и интернетом. В интернете «никто не знает, что ты собака»: здесь можно не просто высказываться, а высказываться анонимно. И как раз эта анонимность и пробуждает в людях самые отвратительные, уродливые черты. Конечно, интернет здесь не виноват: вся проблема в людях.
— Сюжет многих ваших фильмов сводится к упрямому и самоотверженному поиску, так и не увенчавшемуся успехом. К фанатичному движению в неправильном направлении. Вы, вообще-то, верите в прогресс? Или для вас, как для древних китайцев, чем дольше существует человечество, тем хуже оно становится?
— Кто я, чтобы выносить подобный приговор? Что касается прогресса, я думаю, что нам сначала следует определиться, что такое прогресс, разобраться с ним на уровне концепции. Например, при Советском Союзе вам обещали построить рай на земле. Но как эти люди понимали рай? И что у них получилось в итоге? Нам нужно очень точно и ясно сформулировать, чего же мы хотим; осознать и всегда помнить наши цели.
— В «О, интернет!», как и в других ваших фильмах, заметны мотивы, которые можно было бы назвать религиозными. Считаете ли вы, что человечество в целом движется неправильным путем и что религия могла бы нам помочь вернуться в нормальное состояние?
— Нет. Знаете, я всегда был осторожен, когда дело касалось религии. Сегодня многие противопоставляют религию и науку, но я не думаю, что… (Пауза.) Должен сказать, что сам я не религиозен. В молодости — да, но сейчас — нет. Думаю, я понимаю, о чем вы хотите сказать. И, да, конечно, религия множество раз была источником опаснейших ситуаций для человечества. Начать с того, что религия была главным источником войн на земле.
— Ведь зла от войн было куда больше, чем от самых чудовищных писем-анонимок?
— (Смеется.) Знаете, такие разговоры — они все-таки не для режиссеров. Давайте, может быть, сменим тему?
— Хорошо. Судя по вашим фильмам, вас нельзя назвать оптимистом?
— Не могу сказать вам, оптимист я или пессимист. Ответ (вернее, что-то вроде ответа) можно попытаться найти в моих фильмах. Знаете, сейчас нам не до выяснений, кто тут оптимист, а кто нет. Мы попросту можем очень скоро исчезнуть, исчезнуть совсем, как вид. Недавно я снимал другой свой фильм (я обычно снимаю несколько фильмов сразу) — он о вулканах и о том, как антропологи исследуют те места в Эфиопии, в которых, по всей видимости, 100 тысяч лет назад появились первые люди. И я спросил у этих ученых, есть ли у человечества еще 100 тысяч лет. И ученые очень сомневаются на этот счет. Например, потому что существование людей как вида угрожает всем прочим видам на Земле. В «О, интернет!» тоже есть не самые утешительные прогнозы: помните, когда ученый-астроном говорит о вспышках на Солнце? Речь сейчас не об оптимизме или пессимизме: нам нужно выжить, а для этого нужно посмотреть на себя и на свою историю максимально честно и критически. Кстати, эти ученые в Эфиопии, палеонтологи, пытаются ответить на вопрос «Что такое быть людьми?» — и до сих пор не нашли ответа…
— И все же давайте вернемся к интернету. Он ведь как будто объединяет людей? Создает между ними связи. Теперь у нас появилась чудесная возможность связаться друг с другом, и расстояний больше не существует. Разве это не прекрасно?
— Могу только сказать, что, по-моему, чем больше возможностей для коммуникаций появляется у человека, тем более одиноким он себя чувствует. Можно даже сказать, что ХХI век рискует оказаться веком одиночества. Вам, наверное, кажется, что здесь есть парадокс. Но я — я так не думаю.
Расписание показов
Фильм в российском прокате
с 27 октября