«Как мне взять ноту ми?»: Олег Каравайчук и кино

Дебют Муратовой — вывернутые наизнанку «Белые ночи»: две женщины любят одного мужчину, а он бегает от обеих, предпочитая семейному уюту костер и ветер в поле да водку в придорожном буфете. Он ведь геолог. Важный типаж 1960-х. О таких писали стихи, пели песни, мечтали. Повествование «Коротких встреч» изломано ретроспекцией, богато на детали, магнетические фразы и моменты, которые хочется поставить на вечный коуб где-то у себя в голове или даже в сердце. Один из них — зимняя пробежка влюбленных (Высоцкий и сама Муратова) под заходящуюся таперскую мелодию Каравайчука, которая внезапно обрывается полной тишиной на долгом поцелуе, а затем снова вступает в свои права, иронично комментируя недоступного харизматика с бородой. Мы слышим уже не только ликующие руки композитора, но можем различить и его увлеченное мяуканье. Заочная победа над Высоцким, который здесь то и дело берет в руки гитару, никогда не была столь очевидной.

«Мама вышла замуж» — зефирный Ленинград конца 60-х, чувственно запечатленный камерой Дмитрия Долинина. Кристализующийся в тесных новостроях застой, повторное счастье водителя грейдера в исполнении Олега Ефремова и смешливой штукатурщицы в интерпретации Люсьены Овчинниковой. Классик ленинградский школы Виталий Мельников снимал мелодраму о взрослом сыне Боре (Николай Бурляев) и его совсем еще молодой маме Зине (ей 37!), центре и окраинах, лимитчиках и коренных, а получилось кино о мягкой изнанке грубой жизни, шкафе, которым перегораживают комнату, где поселилось чужое чувство, и музыке Баха, которую сладко услышать из чужого окна. Каравайчук написал для «Мама вышла замуж» проникновенную мелодию, способную смешаться с ленинградским дождем, поглощая лишние слова, догнать бегущего после получки «за маленькой» Олега Ефремова или разразиться вокализом ближе к примирительному финалу. Точную, как 76 грамм колбасы, которые на все оставшиеся копейки покупает в гастрономе Боря.

Холостяк-рентгенолог Женя, который слишком хорошо знает, как на самом деле работает человеческое сердце, чтобы любить, знакомится на улице девушкой Машей. Маша работает в детсаде и хмурится в теплом платке, в Москве мороз и сугробы, а Женя скачет по ним в одном ботинке (второй в срочном ремонте) прихотливо и легко — словно пальцы Каравайчука по белым клавишам рояля. Живое и чистое дыхание, присущее этому фильму Петра Тодоровского, родом откуда-то из Франции. Даром что на дворе зима. И герои греются в ожидании последнего автобуса в замороженной телефонной будке. Нежные и неуверенные, как знаки первой симпатии, клавиши вдруг сгущаются в «La chanson de mon bonheur» Мирей Матье или, наоборот, осыпаются первой весенней капелью. Закрутив сентиментальную историю, Тодоровский лишил свой фильм какой бы то ни было финальной конкретики. Лишена ее и музыка Каравайчука. Любовь, как и прекрасная мелодия, всего лишь сон, который может спугнуть любая случайность.

В еще одной (после «Мама вышла замуж») истории взрослого сына и матери Олег Николаевич чудит, бьется в экстазе, поет за роялем, в полной мере наслаждаясь той мучительной свободой, которой никак не может добиться главный герой Саша — им охватила страсть к перемене мест. Финал фильма с мимами на сцене и душераздирающим исполнением лермонтовского «Белеет парус одинокий» — наиболее полнокровное внедрение композитора в ткань кино. Ломкий, беззащитный голос и незабываемая мелодия становятся идеальной рифмой сюжету о переломном возрасте, случайном выборе и ожидании, что завтра все будет по-другому. В том же финале героиня Зинаиды Шарко стянет с себя парик: у кого-то завтра все будет по-новому, а у кого-то просто нет никакого завтра.

Эта снятая Ильей Авербахом в бергмановском духе сага в каком-то смысле история несгибаемого человека — профессора Сретенского. Тихого «типичного интеллигента» (как, пытаясь оскорбить, вдруг называет своего отца дочка главного героя), который не поддается конформистской тяжести мира. Его путь — не каприз, не акт героизма или гражданской стойкости, а биологическая данность. Иначе просто нельзя. Каравайчук как композитор, кажется, обладал тем же характером. Он просто не работал там, где требовались уступки. Не делал того, что не считал правильным. Возможно, поэтому его музыка чаще всего не иллюстрирует экранное действие, поддерживая его и драпируя несовершенства, а выступает с ним в полном единстве. Будто не пианино и оркестр порождают звуки, а сам экран. В случае «Монолога» — это клавиши камней на набережной, по которой бежит главный герой.

Еще один кинематографический случай любви на новостройке: строители, муж и жена, ждут своего первенца, осваиваясь в новой пустой квартире. Мир на экране пахнет цементом, металлической стружкой, сваркой и солнцем. Все новое в своей пустоте. Первобытному порядку Каравайчук дарит первобытные аранжировки. Олег Николаевич никогда не стеснялся в средствах. Но тут превзошел себя. В своей книге «Жизнь. Кино» Виталий Мельников рассказывает: «Записывая музыку к моей картине «Ксения, любимая жена Федора», в перечень ударных инструментов композитор включил два килограмма парной говядины. Каравайчука повезли на рынок, и он лично выбирал эту самую говядину. Оркестранты уже привыкли к его странностям, и ударник, заглядывая в ноты, деловито шлепал куском говядины по деревянной доске». Любовь — это, может, не мясо, но что-то действительно кровавое. Говядину, кстати, слышно.

Ветреные фортепианные фразы из самого начала «Чужих писем» Ильи Авербаха опадают на землю яблоками, дребезжат велосипедными звонками: скоро школа, а главные героини — учительница и ученица. Эта музыка — Веры, старшей героини, которая то внезапно рождается, то стихает от внезапного ощущения беспомощности: как жить? Чему учить? В молчании, впрочем, тоже таится немалое напряжение, густеющее минута за минутой и взрывающееся звонкой пощечиной, которая становится главным событием фильма.

Из теплого безвременья родительского дома маленький Алеша попадает в холодный петербургский пансион для мальчиков. Крошечного сероглазого ангелочка ждут латынь, математика, закон Божий и розги. По двору пансиона гуляет черная курица. Мальчик грезит о рыцарях. Изысканная экранизация повести Погорельского, сделанная Виктором Гресем на Студии Довженко, наверно, не слишком нуждалась именно в Каравайчуке и его летучих импровизациях. Фильм придуман и продуман, переполнен деталями и подробностями (кастинг, декорации, костюмы — все на высочайшем уровне). Режиссер если и дает кому-то свободу, то только камере, которая ходит по пансиону с усердием вуайериста. Но и в ее маршруте слишком много тонкостей, чтобы он был случайным. Для «Черной курицы» клавесинная музыка Каравайчука — еще одна нить в богатом гобелене, еще один камешек и без того щедрой инкрустации. Еще один знак того, как точно Каравайчук мог понимать задачу.

Вышедшая на рубеже времен дебютная «Нога» Никиты Тягунова и Надежды Кожушаной — это прикинувшаяся экранизацией Фолкнера первая полнокровная рефлексия афганского излома, портрет раненного на всю голову поколения. Не последнюю роль в картине этого общего безумия играет музыка Каравайчука, который в «Ноге» действительно идет на войну, зарядив свои аранжировки фольклорной психоделикой. Особенно страшно звучит музыкальный финал картины: зеленые холмы принимают главного героя Мартына в свои вечные объятия под легкую, расползающуюся по швам мелодию. Раньше под такую музыкальную каллиграфию влюблялись, чтобы жить долго и счастливо. Теперь — только кошмар и смерть.