— Фильм «Мое преступление» — экранизация театральной пьесы 1934 года. В то же время чувствуется обращение в сторону движения Me Too и публичной дискуссии о домогательствах. Как вы пришли к этой теме?
— Эту пьесу я нашел случайно: во время карантина мне было нечем заняться, кроме как смотреть фильмы и читать книги… Я наткнулся на эту старую пьесу и на несколько историй о ложных виновниках, где кто‑то обвиняет себя в преступлении, которого он никогда не совершал. Это тема, которая всегда меня забавляла. Я часто снимал фильмы о лжи; мой фильм «Франц» уже немного затрагивал тему. В фильме «Мое преступление» молодая девушка, которой нечего терять, обвиняет себя в преступлении, чтобы помочь себе: стать знаменитой и добиться успеха в жизни. Мне было интересно взять эту пьесу, довольно хорошо забытую во Франции, и посмотреть на нее сегодняшними глазами — с учетом того, что происходит сейчас в мире отношений между мужчиной и женщиной, человеческих потребностей, требований гендерного равенства и, конечно, Me Too.
— Почему вы решили погрузиться в тридцатые годы?
— Тридцатые — это время действия оригинальной пьесы, и в фильме оно осталось. Мне было интересно взять старый материал и сделать так, чтобы он был актуален для современного зрителя.
Во Франции в те годы было особенно много преступлений, совершенных женщинами, и подобное всякий раз оборачивалось громким скандалом. Это было очень женоненавистническое время, и вдруг выяснилось, что женщины, которые часто были матерями семейства, также оказались способны убивать. И, в частности, было несколько происшествий, таких как дело Виолетты Нозьер, убившей своего отца. В то время ее защищали сюрреалисты, для которых она была революционеркой, молодой девушкой, не просто убившей отца, но посягнувшей на власть и пошатнувшей основу буржуазного общества. Ее сыграла Изабель Юппер в фильме Клода Шаброля «Виолетта Нозьер»; на самом деле эта девушка была жертвой своего отца, который совершал над ней домогательства, инцест. Но в то время еще не было разговоров об инцесте, даже считалось почти нормальным, если отец спит со своей дочерью, это не было так шокирующе, как сегодня. Во всяком случае, этого казалось недостаточно для того, чтобы убить своего отца. Сегодня мы ее лучше понимаем. И мне было интересно остаться в этом очень патриархальном, очень женоненавистническом контексте тридцатых годов и показать развитие молодой героини, которая пытается выжить, выбраться из этого контекста через упорный труд и утверждение своей идентичности.
— Сейчас мы все переживаем огромный кризис, в том числе это кризис культур и идентичностей. Кто вы, сегодняшний Франсуа Озон?
— Я французский режиссер, который старается рассказывать истории! Для меня идеал фильма — это одновременно охватить множество людей и остаться довольно личным. Я не заинтересован в создании элитарного кино, в идеале я должен взять тему, которая позволяет задуматься, и обратиться с ней к широкой аудитории, которая, возможно, изначально не согласна с моими идеями.
Главный вопрос для западных режиссеров сейчас: будем ли мы бойкотировать Россию? Мой фильм уже вышел в Украине, и украинские журналисты сказали мне: «Надеемся, вы будете бойкотировать…» Я ответил им, что я, конечно, против этой [специальной военной операции], но русский народ имеет право на информацию, на просмотр фильмов, которые могут изменить менталитет, и это то, что меня интересует в первую очередь. И я хочу, чтобы фильм вышел в России и чтобы его могли увидеть российские зрители. Бойкотировать — значит играть в игру Путина. Культура, как и информация, не должна иметь границ.
— Каким будет ваше послание российской аудитории?
— Я не снимаю фильмы с посланиями, я создаю фильмы, которые позволяют задумываться, задавать себе вопросы и мыслить. Что иронично, в этом фильме есть некоторая форма аморальности, но тем не менее все для благого дела. Как далеко должно зайти преступление, совершенное ради справедливости? Это интересный вопрос, особенно сегодня.
— Как нынешний контекст повлиял на ваше восприятие творчества?
— Самым жестоким для нас является то, что мы принадлежим к поколению, которое обещало себе, что в Европе не будет войны. И на самом деле вот — мы наблюдаем то, что мы наблюдаем, и это очень тревожно, и есть большое непонимание отношения России к Украине…
Мне очень грустно, потому что многие мои русские друзья находятся в отчаянии, уехали из России и очень тяжело переживают эту ситуацию, потому что они стали изгоями для всего западного общества, будь то в Европе или где‑либо еще.
Тем не менее я рад, что мои фильмы могут по-прежнему выходить на экраны, потому что я тоже испытал на себе цензуру в России. Прокат моего фильма «По воле божьей» отодвинули в последний момент (но он все-таки состоялся в 2019 году — Прим. Ред). В нем речь идет о католической религии, но ставится под сомнение авторитет власти — что, должно быть, посчитали опасным.
— Вы, должно быть, сталкивались с цензурой и в других странах?
— Да, часто в странах Ближнего Востока меня иногда просят вырезать сцену. Я создал фильмы, защищающие сексуальные свободы, защищающие пары, какими бы они ни были, гетеросексуальными, бисексуальными или гомосексуальными… Я снял такой фильм, как «Лето 85-го», который был выпущен в России, и я теперь не знаю, показывают ли его. В любом случае мои фильмы часто критикуют патриархат и его лицемерие… Я считаю, что все семьи возможны. И когда я вижу, что ЛГБТ-фильмы подвергаются цензуре и не могут быть выпущены в отдельных странах, мне грустно.
— Если перед вами стоит выбор — вырезать сцену или не выпускать фильм, вы согласитесь?
— Чаще я отказываюсь. Но, например, в Японии произошло вот что. В фильме «Молода и прекрасна», где речь идет о проституции, была сцена куннилингуса. Но в Японии запрещено показывать наготу, и мне предложили размыть изображение. Я увидел, как это стало выглядеть, и картинка оказалась еще более шокирующей: героиня лежит, на ней размытое пятно, похожее на гигантского слизняка, и видно, как она получает удовольствие. Мне это показалось настолько странным и комичным, что я согласился.
Иногда меня просят вырезать сцену поцелуя… Из фильма «Восемь женщин» в некоторых странах вырезали знаменитую сцену поцелуя Фанни Ардан и Катрин Денев. Что, на мой взгляд, совершенно нелепо!
— С какими трудностями вы столкнулись во время съемок при воссоздании атмосферы того времени?
— В Париже осталось не так много зданий в стиле модерн, типичных для тридцатых годов. Поэтому мы были вынуждены либо снимать в студии, либо ехать в Брюссель. Вилла продюсера в стиле ар-деко (где происходит преступление. — Прим. ред.) находится в Брюсселе. И чтобы пройтись по улицам Парижа, мы поехали в центр Бордо, где осталось много подлинных мостовых.
Съемки были очень увлекательными, потому что это прекрасное время для костюмов, для женских образов, для декораций… Было очень захватывающе работать с командой костюмеров.
— Расскажите нам немного о кастинге: на главные роли вы взяли двух молодых актрис…
— Для меня было важно, чтобы в фильме снимались молодые актрисы. Надя Терешкевич и Ребекка Мардер — на мой взгляд, одни из лучших французских актрис своего поколения, и в фильме их окружают признанные звезды: Изабель Юппер, с которой я снова встретился на съемочной площадке двадцать лет спустя после «Восьми женщин», Фабрис Лукини, с которым я часто работаю, и Дэни Бун тоже. Приятно, что все эти актеры согласились сыграть роли второго плана и передать главные роли совсем молодым девушкам. Я думаю, что успех фильма во Франции обусловлен этим актерским составом и двумя молодыми актрисами, которых все смогли узнать получше.
— Вы уже не в первый раз беретесь за адаптацию театральной пьесы. Есть ли какой‑нибудь литературный сюжет, который вы особенно хотели бы перенести на экран?
— Я очень люблю литературу, но мне намного легче экранизировать романы, которые не являются шедеврами… На мой взгляд, легче адаптировать для кино те пьесы, которые не являются особо успешными, или те книги, в которых есть просто хороший сюжет.
— Если вы однажды снова приедете в Россию и вам предложат снимать здесь, о чем могло бы быть это кино?
— Для меня сложно снимать кино на языке, который для меня неродной.
Но в какой‑то момент меня заинтересовала история танцора Нуреева: он бежит из России и возвращается в самом конце жизни, чтобы повидаться с матерью. Это красиво и трагично. Я считаю, что все, что связано с Россией, часто трагично, увы! Нам бы так хотелось, чтобы было что‑то радостное и счастливое… Но я не знаю, существует ли русская юмористическая литература или кино. В любом случае для нас, на Западе, Россия всегда связана с трагедией.
