«Светская жизнь» Вуди Аллена: комедийная мелодрама в интерьере 1930-х

Станислав Зельвенский с удовольствием посмотрел новую винтажную мелодраму Вуди Аллена с дуэтом Кристен Стюарт и Джесси Айзенберга.

Милый юноша Бобби Дорфман (Джесси Айзенберг) покидает в середине 1930-х родной Бронкс и приезжает в Лос-Анджелес, где его дядюшка Фил (Стив Кэрелл) — большая шишка, агент, ведущий дела чуть ли не с Джуди Гарленд и Гэри Купером. Фил берет его мальчиком на побегушках, и Бобби быстро осваивается в Голливуде. Вдобавок он влюбляется в секретаршу Фила по имени Вероника (Кристен Стюарт), у которой, правда, имеется загадочный бойфренд.

Действие «Светской жизни» примерно поровну поделено между главными американскими мегаполисами — Нью-Йорком, который, как всем известно, Аллен обожает, и Лос-Анджелесом, который, как тоже всем известно, он терпеть не может. Но эта повесть о двух городах их не противопоставляет, а отражает друг в друге. В обоих есть светское общество, причем зачастую это одни и те же люди — только на Восточном побережье они сидят в ресторанах, а на Западном — у бассейнов. В обоих есть девушки по имени Вероника (нью-йоркскую играет Блейк Лайвли). И в обоих лирический герой Вуди, которого на этот раз зовут Бобби, не пропадет — ну или пропадет в обоих, как посмотреть; во всяком случае это едва ли фильм про то, как хорошего еврейского мальчика из Бронкса испортила Калифорния.

То, что в Голливуде начался «золотой век», нам дают понять с первых же кадров — залитых, натурально, золотым светом, — но в дальнейшем Аллен ограничивается ленивым неймдроппингом: Пол Муни сказал то-то, Эррол Флинн выкинул то-то, а что вы думаете о Джоэле МакКри. Весь Голливуд — это бассейн Фила, офис Фила и особняки знаменитостей, на которые однажды отправляются поглазеть Бобби и Вероника. Нет сомнений, что лет двадцать назад Вуди сочинил бы полдюжины тематических сценок, но сейчас ему уже, кажется, неинтересно про это шутить. Что играет на руку другому постоянному алленовскому спутнику — ностальгии, насколько иронической, настолько и искренней, и с каждым годом приобретающей все более горький оттенок. В Лос-Анджелесе герои идут в кино на какой-то забытый фильм с Барбарой Стэнвик. В Нью-Йорке они идут в Центральный парк и немедленно оказываются в старом фильме самого Аллена, снятом, конечно, не в 1930-е, но тоже где-то бесконечно далеко, за пеленой многих десятилетий.

Вуди 80, и это чувствуется не только в его усталом голосе, комментирующем события за кадром. Герои — совсем молодые люди, но если коротко определить тему фильма, это упущенные возможности, сведение счетов с прошлым, сожаление об однажды сделанном или, наоборот, несделанном. При этом Аллен-режиссер моложе, чем был когда-либо: он переворачивает страницы с невероятной, воздушной легкостью, ни разу не сбиваясь с дыхания. Не менее заслуженный Витторио Стораро, оператор «Последнего танго в Париже» и «Апокалипсиса сегодня», впервые снимающий на цифровую камеру (для Аллена это тоже дебют), собирает кадры такой красоты, что Айзенберг и Стюарт в них немного теряются, современные лица в музейном зале. Оба, впрочем, превосходны, особенно когда они вместе, так интересно дополняющие друг друга; поскольку Айзенберг играет юнца, это где-то напоминает их дуэт из отличного, недооцененного «Парка культуры и отдыха».

В алленовском парке все аттракционы на месте: бесконечно переругивающиеся еврейские родители, брат-гангстер (Кори Столл в очередном парике), который с комической регулярностью закатывает кого-то в цемент, рохля-интеллектуал с философскими максимами и так далее. Большинство шуток уже были им пошучены, многие неоднократно — но едва ли кто-то ходит сегодня на Аллена с расчетом надорвать живот от хохота; да и вообще, смешить — не стариковское дело. Стариковское, наверное, учить жизни, и поздний Вуди иногда склонен был этим злоупотреблять, но прелесть «Светской жизни» в том, что поучениям он неожиданно предпочел романтическую меланхолию. Финал, в частности, оставляет странное, нетипичное для этого автора впечатление: в самый ответственный момент, вместо того чтобы съязвить или выдать какой-нибудь изящный парадокс, он вдруг решил многозначительно промолчать. Хочется, конечно, сказать — повзрослел.