— Вы много рассказывали о том, что самое главное для любого фильма — хорошая история. Только Pixar, кажется, отличается от всех остальных анимационных студий: другие считают хорошей старую добрую историю, удачно пересказанную на новый лад, а вы — нечто абсолютно оригинальное.
— Да, причем даже в случае сиквела! За других не скажу, но мне в жизни повезло. Всегда я делал те фильмы, сюжеты которых мне приходили в голову, и никто ничего мне не навязывал. Риск, конечно, огромный. Но работает! Попробуйте хоть раз создать что-то из ничего; войдете во вкус — и уже не согласитесь на меньшее. Да, тяжело, опасно, но зато в итоге вы испытаете удовлетворение, не сравнимое ни с чем. Это почти как изобрести новый цвет.
— Ваше наивысшее достижение в Pixar — дать эмоции существам, которых весь мир считает лишенными эмоций: рыбы, роботы…
— Я не могу смотреть на это таким образом. Понимаете, я родом из маленького городка, у меня другая психология. С детства я смотрел на мой велосипед и тревожился, что он замерзнет под дождем. Видел рыбку в аквариуме и переживал, что ей там, должно быть, одиноко. Или нервничал из-за падающего с дерева листа: вдруг он боится высоты? Мой мозг так устроен, ничего с этим не поделать. Только в колледже я осознал, что это своеобразный дар и что нас — аниматоров — учат именно этому: способности одушевлять мир. Никто меня этому не учил, я такой. Так что опять везение; как для спортсмена — родиться на свет с определенными физическими данными, которые помогут победить в соревнованиях. С другой стороны, не попади я в Pixar, не знаю, что со мной бы случилось. У нас работают поразительные люди, и обстановка способствует развитию самых необычных способностей. Так, разумеется, не везде.
— Я недавно прочитал где-то, что капитализм строится на конкуренции, а социализм — на солидарности. Если так, то Pixar кажется социалистической студией, невзирая на весь ваш капиталистический коммерческий успех.
— Странная история. Всем, кто смотрит на нас со стороны, и даже всем новичкам Pixar кажется воплощением демократии. Истина же в том, что у нас есть короли — правда, временные: в каждом проекте таким руководителем, которому подчиняются все, является режиссер. Он устанавливает законы — и сам никогда их не нарушает. Один из обязательных законов сводится к тому, что кино — коллективное дело. У каждого есть право голоса, потому что это и его проект тоже. Дисциплина должна быть на уровне. То есть каждый имеет право сказать: «Так неправильно, это не сработает». А режиссер имеет право ответить: «И все-таки мы сделаем по-моему». Непростой баланс, но нам удается его удерживать. А все благодаря Джону Лассетеру, с которого началась Pixar. Это его метод и стиль, и все мы их переняли. Остаемся личностями, не покидая коллектива. Парадокс — но работающий.
— Два последних нашумевших мультфильма Pixar, «Головоломка» и теперь «В поисках Дори», — о том, как функционирует мозг, о феномене памяти…
— Мы этого не планировали, честно говоря. Совпадение. Но не каждый ли сюжет так или иначе обращается к памяти и вызванным ей эмоциям? Просто здесь мы сфокусировались именно на этом.
— Что-то прустовское.
— (Долго смеется). Кажется, вы правы! Просто не представлял себе, что кто-то будет обсуждать Pixar в контексте Пруста.
— Все ваши фильмы говорят о равенстве — и о различиях между живыми существами. А можно ли в этом контексте говорить о равенстве мультфильмов среди игровых фильмов? Вы же снимали и «Джона Картера», можете сравнивать.
— Я не делаю принципиальных различий между фильмами с компьютерными спецэффектами и анимацией. Граница стирается, и, надеюсь, настанет момент, когда зритель перестанет отличать их друг от друга. Я был вовлечен в создание самых первых спецэффектов такого рода и наблюдал, как нечто очень специфическое и своеобразное постепенно превращается в общее место, никого не способное удивить. Стандарты все выше и выше, и сегодня мы вряд ли всегда сможем отличить сгенерированную на компьютере картинку от реальных съемок. Возьмите для примера «Книгу джунглей» или «Планету обезьян»: разве можно понять, что нарисовано, а что снято по-настоящему? Никто больше не думает о технологиях — только о созданных при их помощи образах. И это хорошо: мы снова не задумываемся над теми чудесами, на которые способны компьютеры. Вместо этого мы оцениваем чудеса, над которыми трудился художник: его воображение, его отвагу, его новаторство.
— Именно поэтому «В поисках Дори» так отличается от «Планеты обезьян»? Все-таки ваши рыбы не совсем такие, какие плавают в океане на самом деле.
— Ну, это мой выбор. Понимаете, у меня там говорящие рыбы. А смотреть полтора часа на говорящих рыб — дело непростое, любому не по себе станет. Представьте себе такое в жизни — тут и в обморок можно грохнуться. Поэтому у меня персонажи все-таки мультяшные. А вот все остальное — насколько реалистическими делать воду, водоросли, саму физику движения рыб… Это такая игра, где ты ставишь на кон многое. Ведь напряжение зритель почувствует только в том случае, если узнает показанный на экране мир.
— Вы все время говорите о чувствах — и ваши фильмы, наверное, самые трогательные из всего, что сделано Pixar.
— Если я не чувствую, то мне неинтересно. С эмоций начинается самое главное, остальное — гарнир. Сначала сердце, потом мозг. Я и музыку так слушаю: учу наизусть мелодию, так и не вдумавшись в слова, часто замечаю только несколько лет спустя, о чем они там поют.
— Тогда напоследок — болезненный вопрос. Что говорят ваши чувства о провале «Джона Картера»? Отличный же фильм, и в России он прошел успешно, но в остальном признан всеми неудачей — коммерческой в том числе.
— Я не знаю, что случилось! Многие ругают маркетинг, но, честно говоря, я был вовлечен и в маркетинг, мы старались изо всех сил… Во многих странах просто никто не пришел в кинотеатры. Я никогда не сомневался в самом фильме. Может, он и не такой универсальный, как было необходимо для всемирного релиза, но в остальном — именно то кино, которое я хотел сделать, и я счастлив, что сделал его таким. С другой стороны, много где «Джона Картера» все-таки посмотрели, в России в том числе, и он продолжает находить свою публику! Я пересматриваю его время от времени в самолете или по телевидению, когда меня накрывает сомнение: где же я налажал? Смотрю и понимаю: нигде. Я ни о чем не жалею. С этим фильмом я улетел именно на тот Марс, о котором прочитал в книгах Эдгара Берроуза еще в детстве.