Генеральный директор кинопрокатной компании HHG («Девочка», «Собаки не носят штанов», «Аутло»)
Возможно, на фоне подрыва самой сути кинематографа, его культуры и экономики разговор об этике и цензуре не выглядит важным. Меня самого, пожалуй, сейчас больше занимает будущее самого кинопоказа. Был бы жив сам кинематограф — тогда и настанет время думать о том, какими должны быть фильмы. Однако кинопоказ подвергается немыслимому глобальному испытанию на прочность лишь в течение последнего года. Наступление же разных людей на кино с разных сторон по вопросу, что и как может и должно присутствовать на экране, началось раньше. Взгляды этих людей по-старинке относят к «леволиберальным» и «правоконсервативным». Деление это достаточно архаично и условно, однако удобно и понятно, поэтому не будем вводить каких‑то специальных терминов.
Итак, главное требование с «левого» фланга — инклюзивность. Квоты на представителей различных полов, гендеров, рас, ориентаций и других способов определить себя и других — за кадром и в кадре. На первый взгляд, отличная идея дать всем возможность высказаться, получить желаемую работу, увидеть себя на экране. Другой вопрос: почему бы всем желающим высказаться не делать это за свой счет? Если тебе не дают работу, то, если ты живешь не в СССР, где было запрещено предпринимательство с наймом рабочей силы, ты можешь создать ее себе сам. Продюсер — это не только профессия, но и функция: кто‑то просто должен взять на себя инициативу и ответственность. Однако инициатива и ответственность «левых» сосредоточились не на том, чтобы искать и придумывать фильмы, интересные широкому кругу зрителей и потому привлекательные для инвестиций, а внедрять в изначально интересные широкому кругу зрителей вопросы, интересные разным другим кругам зрителей.
Рекламодатель хочет, чтобы его продукт был как можно заметнее, но включение в фильм рекламы, явно считываемой как реклама, воспринимается зрителем отрицательно, что снижает успешность фильма и эффективность рекламы. Новые «Охотники за привидениями», «Ангелы Чарли», «Терминатор-6», «Харли Квин» и так далее — все это благополучно провалилось в прокате.
Главное требование с «правого» фланга — так называемые «консервативные ценности», под которыми, кстати, в разных странах понимается далеко не одинаковый набор. Где‑то консерваторы хотят больше государства в экономической и общественной сфере, где‑то меньше. Где‑то (смотря что за население и какова история страны) расовый вопрос важен, где‑то нет. Но обычно все они сходятся по вопросам религии и сексуальности: преобладающую в данной местности религию они хотят ограничивать как можно меньше, а сексуальность и все, что с ней прямо и косвенно связано, как можно больше.
Если говорить о России, то у нас именно государство склонно к продакт-плейсменту интересующих его вопросов. Понятие страны у нас подменяется словом «государство», а совершенно естественный и здоровый патриотизм, который в норме возникает почти у всех, подменяется военно-патриотическим воспитанием. В результате многие путают любовь к родине с любовью к оружию и военной форме, а российские фильмы про мужчин, жаждущих подчиняться начальству, проваливаются не реже, чем американские — про женщин, жаждущих командовать и самоутверждаться.
Потому что как интерсекциональный феминизм, так и милитаристский патриотизм — это сложные понятия, а не понятные эмоции, ради которых зритель смотрит фильмы. И продвигают эти понятия достаточно маргинальные, но влиятельные группы.
Леволиберальная общественность называет свое мировоззрение «новой этикой» (хотя термин появился раньше и не имеет отношения к настоящей новой этике). Правоконсервативные граждане уверены, что их мировоззрение — это «традиция» (при этом из разных традиций берется только то, что нравится). Леваки перестали замечать, насколько много общего их проект имеет с церковью, консерваторы не понимают или делают вид, что не понимают, что пользуются всеми благами либерального общества.
Государство (каковы бы ни были реальные взгляды чиновников, официальный облик — правоконсервативный) точечно применяет инструменты цензуры или приспосабливает для цензуры другие инструменты. Власть может себе позволить разрешить или не разрешить тот или иной проект. Левые аппарата силового принуждения и возможности что‑либо разрешать или запрещать не имеют, зато используют социальные сети — а в ряде стран влиятельные СМИ — для информационных войн. Силой они никого заставить что‑либо делать или не делать не могут, но могут сделать больно иначе.
Где же граница между этикой и цензурой? «Этично/неэтично» сегодня значит «прилично/неприлично». Правые считают свои взгляды на то, как должна выглядеть медиасреда и отношения между людьми, «этичными», то есть хорошими — и имеют на это полное право. Левые считают, что их давление на медиасреду не является цензурой, поскольку оно не связано с государством, законом и силовыми методами, и в этом они тоже правы. Однако и те и другие наносят колоссальный вред искусству, вместо художественных или публицистических задач навязывая ему рекламно-пропагандистско-политические. Конечно, есть пример советского авангарда, но авангардисты вошли в историю потому, что искали и нашли собственную эстетику для выражения своих взглядов, а не потому, что требовали что‑то изображать или чего‑то не изображать от всех подряд.
Ни «этика», ни «цензура» — это не поиск и не создание новых художественных методов. Это вообще не из художественной сферы, а из политической, из области борьбы за власть в реальном мире. Поэтому где между ними грань — неважно. Искусство — уже власть. И это единственная власть, которая не должна быть ничем ограничена.
