Лиза Кашинцева из «Аутло» — о боли, надломе, перформансах и невозможности сыграть

— Это был долгий путь. После первого курса РУДН меня никуда не брали. Меня не брали ни во МХАТ, ни в «Щуку», ни в «Щепку». Тотально это был ад. Май, цветет сирень, светит солнце. Оживленный Арбат у меня ассоциируется с постоянным ужасом и унижением.

Я помню, как захожу в аудиторию во ВГИКе и понимаю, что все седые, им один шаг до гроба. Они все на меня смотрят, а я читаю «Анну Каренину», и каждый раз, когда кто‑то из них закашливается, я понимаю, что, если он сейчас умрет прямо здесь, все выступление будет сорвано.

В «Щепку» я поступала к Бейлису (Владимир Бейлис, художественный руководитель актерского курса. — Прим. ред.), и он всех чудовищно унижал. Я запомнила случай, когда выходила девочка из Беларуси, и после того как она прочитала программу, повисла долгая-долгая пауза, и он такой спрашивает: «Ирочка, ну вот скажите, вы где учитесь?» Она ему: «Ну, я на экономическом в Минске учусь». И он: «Ирочка, скажите, а вы вот правда хотите быть актрисой? Ну вы подумайте, вы не отвечайте сразу, вы просто сейчас хорошенько подумайте и ответьте». Тишина унизительная такая, и девочка уходит ни с чем. Поэтому, когда мое выступление никак не прокомментировали, я зачла это за полный успех. По крайней мере, мне не задавали таких вопросов.

Еще летом я училась в Gogol School с Ильей Ромашко. Это было потрясающее время, он набрал полный курс Gogol School из разных людей: всяких архитекторов, подростков, которые хотят быть актерами. Мы два месяца занимались по техникам Кирилла Серебренникова. В этот момент я впервые поняла, что такое вообще быть актером. Ну вот как в «Дау». Ты смотришь и понимаешь, что эти люди переживают реальный опыт. Меня никогда не интересовало просто что‑то сыграть, похохмячить. Меня интересовал реальный опыт, который ты переживаешь в кадре, и поэтому я двинулась в эту профессию.

В конце концов я пришла в МШНК, а поскольку у меня не было денег, я поступала на грант. В тот год я не поступила, а потом один раз я пересеклась с Юрием Муравицким, моим будущим мастером, и он сказал просто: «Приходи ко мне как стажер и учись вместе со всем актерским факультетом», то есть позвал учиться бесплатно. Я ему за это до сих пор очень сильно благодарна. Я пришла в МШНК, и это стало для меня вторым домом.

— Это были потрясающие годы моего обучения, потрясающий опыт. Во МХАТе, в «Щуке» и в «Щепке» учат традиционной русской школе актера. А Юрий Витальевич берет тебя как ковер — а в тебе собралось много дерьма всякого, каких‑то мошек, хихиканий, «О боже мой! О боже мой!» — и все это дерьмо из тебя вытряхивает два года, и на третий год, когда он из тебя уже все дерьмо вытряс, он в тебя закладывает что‑то хорошее, и вы делаете вместе спектакль.

— Юрий Витальевич большой поклонник европейского театра, «ноль-позиции», безэмоциональной ровной игры, также он сотрудничал долгое время с «Театр.doc». У нас преподавал Михаил Угаров, ныне покойный, который учил нас вообще не играть.

Например, один раз он устроил эксперимент, это было еще в Gogol School. Он сказал: «Ребят, мы будем с вами разыгрывать свадьбу, но делать мы будем так: вы на следующее занятие приносите еду, алкоголь, мы здесь ставим все на столе и просто три часа играем свадьбу. Ты невеста, ты жених, ты друг жениха, ты любовница жениха, ты дедушка, ты бабушка, вы друзья». И первый час ты вообще не понимаешь, что происходит. Ты подливашь себе вина, но понимаешь, что ты в Gogol School, здесь вот лампы светят, здесь Ромашко сидит, здесь торговый центр «Мозаика», но через час ты вообще забываешь, кто ты. Ты забыл о том, что ты актер, какой ты, ***** [блин], актер ты, не актер, ты, ***** [блин], на свадьбе. В какой‑то момент твоя психическая структура начинает по этим законам разворачиваться. Кто‑то начинает драться, и ты абсолютно в этом. Таким вещам нас учил Михаил Угаров.

— Да. Ну и мне просто по кайфу, кстати. Мне нравится светить ****** [лицом]. И вообще мир фешена какой‑то стильный, там много очень свободных людей. Я чувствую себя там комфортно и органично.

— Это фильм о сексе. Это фильм о любви. Это фильм о свободе.

— Я искренне считаю, что актер никогда не может ничего сыграть. Он может поработать с образом, но что‑то там наиграть не может. Ты не можешь сыграть то, чем ты не являешься. Ты должен внутри себя найти что‑то, что есть в тебе от твоего персонажа. Ты должен вытащить это из себя. И когда я увидела этого персонажа, я поняла, что смогу это из себя вытащить.

Мы с героиней очень похожи. Эта девочка сломленная. В некоторых кадрах видно, что у нее шрамы на руках, она очень агрессивная, но внутри в ней очень много какой‑то боли и любви до краев. Это персонаж, который насыщен болью до макушки. Неслучайно, что в конце фильма она, скорее всего, кончает с собой.

— Я работала с Леной Ланских. Полнометражный проект назывался «Игры до 14+», и он проехал по российским фестивалям в прошлом году. Это была моя первая роль — я играла воспитанника интерната. Фильм рассказывал о детях с психическими проблемами, которых закрывают в интернате, у них нет родителей и нет пути в жизни. Наверное, ни для кого не секрет, что если ты попал в коррекционный интернат, то потом ты выходишь оттуда со справкой, с которой тебя не возьмут ни на одну работу, и ты пойдешь в тюрьму, потому что тебе будет нечего есть. Мы играли этих детей. Это был суперопыт. Я дралась с девочкой, кого‑то избивала. Как и в «Аутло», в этом персонаже было сконцентрировано много боли. Меня вообще интересуют сломы внутри людей.

— Да, я училась в «Базе», еще я занимаюсь современным искусством. Интересно, что я училась в двух местах одновременно — в «Базе» и в Московской школе нового кино. Получается, с одной стороны, я актер, а с другой — современный художник.

«База» — это мой родной дом, там я узнала историю искусства, узнала о русском искусстве конца XX века. Узнала, чем занимались чуваки, когда был Совок, начиная с конца 1970-х. Узнала про Олега Кулика, Андрея Монастырского, который со своими друзьями ездил в поездки за город, и они там точили какой‑то камень и били воду; о потрясающих выходках Бренера (Александр Бренер, один из лидеров московского акционизма 90-х. — Прим. ред.). Я теперь обожаю их.

Еще у нас была немного детская, ироничная акция «Заплыв» в торговом центре «Европейский». Я Маша Болгова и два парня, художника из Школы имени Родченко, пришли туда и прыгнули в фонтан. Мы были в идиотских костюмах. [Мы это сделали], потому что в то время как раз стали крепчать наши скрепы и в торговом центре «Европейский» каждый день, в семь часов вечера, начинала играть песня «Калинка-малинка» и еще какой‑то русский фольклор. Это дико раздражало всех продавцов. И мы взяли и прыгнули как раз под эту песню в этот фонтан, начали там делать какую‑то идиотскую зарядку, и нас потом забрали в полицию. Я продукт тех мест, из которых я вышла.

— Мы с Машей собирались делать спектакль с участием местных жителей в селе Владимирское [в Нижегородской области]. Мы узнали об этом селе, когда увидели «Колокола из глубины» Вернера Херцога. Мы настолько ****** [офигели] от того, что Херцог поехал во Владимирское в 1999 году и увидел там все, что увидел, что решили поехать туда сами.

Мы поездили с Машей по Русскому Северу и придумали перформансы, один из которых назывался «Юрьев день». Хотели, чтобы где‑то сто человек вышли в село и начали косить снег. Юрьев — единственный день, когда крестьянин мог менять помещика. Еще он сопряжен с таким поэтическим жестом, как косьба снега. Мы были очень вдохновлены этой идеей и думали, что все в селе с радостью будут участвовать в наших перформансах, но все оказалось гораздо сложнее и никто из местных косить снег не хотел.

Мы ездили по селу на черном джипе с Иваном Кашиным, еще одним актером, как в фильме Балабанова «Я тоже хочу». Там есть кадр, где чуваки едут в джипе по русской бесконечной заснеженной пустоте. Наш опыт был похож на опыт из этого фильма. Мы едем на черном джипе по русскому безвременью, по занесенным снегом полям, проезжая мимо сожженных избушек, а на заднем сиденье у нас болтаются косы, которые мы раздали тем людям, которых нам удалось убедить поучаствовать в этой акции.

Во Владимирском мы обнаружили интересный контекст. В середине 1990-х годов туда стали приезжать представители разных квазирелигиозных течений, в том числе поклонники нью-эйджа. Это какой‑то буддизм по-русски. В центре села стоит огромный терем в стиле XVII века. Мы решили поставить спектакль именно в этом тереме. Хотели сделать энциклопедию русского безумия. У нас была такая идея, но, к сожалению, ей не суждено было сбыться. У нас произошла некрасивая история с Nemoskva, нам просто не дали финансирования, и тот опыт, который мы получили, мы уже использовали в другом проекте. Мы сняли фильм по мотивам того, что мы там исследовали и сейчас мы над ним работаем.

— Мы поехали на Nemoskva в Сатку. Это маленький заброшенный город [в Челябинской области]: один дом культуры, одно здание администрации. Нас там поили-кормили. На самолетах привозили Виктора Мизиано и Саймона Шейха (известные кураторы и теоретики искусства. — Прим. ред.). И все мы могли с ними советоваться, обсуждать наши проекты, искусство, это был потрясающий уик-энд, художественный лагерь закрытого режима, художественный пятизвездочный отель в жопе мира.

Было очень круто, мы стали там финалистами, а потом Nemoskva пропала. Тебе не звонят неделю, две недели, четыре недели — и ты потом такой: «Ребята, где мои деньги, как же реализация проектов?» Нам просто никто не отвечал, а потом мне сказали: «Нам жаль, ребята, что вы все восприняли всерьез, эти призовые места — это была игра для вашего подбадривания, это все было игрой в сберкассу». И таким образом мы в итоге никакого финансирования так и не получили. Нас кинули (организаторы публиковали обращение по поводу этого случая. — Прим. ред.). Состоялась выставка Nemoskva [«Немосква не за горами»], на которой наши проекты не были представлены, и нам с Машей пришлось реализовывать уже переработанную версию нашего проекта, естественно, за свой счет.