Магазин хозтоваров. Насупленные мужчины выбирают сверла и стамески. Стильная и безымянная героиня Тильды Суинтон, пришедшая с собачкой, приценивается к топору. Этим инструментом она уничтожит чужой предмет одежды — мужской. Далее позвонит телефон, и актриса (это становится понятно из ее реплик) в последний раз поговорит со своим любовником, который женится и вот-вот навсегда ее покинет.
Немудрено, что на пока что тухлом по программе, открывшемся вчера Венецианском фестивале лучший фильм — пока что у вечнозеленого Педро Альмодовара. Сюда не поехали голливудские релизы, которые здесь обычно впервые заявляют о себе перед оскаровской гонкой (единственное исключение — «Земля кочевников» с Фрэнсис МакДорманд, которую покажут под самое закрытие), а всесильный ныне Netflix вовсе ничего не отправил и демонстративно выпускает «Думаю, как все закончить» Чарли Кауфмана буквально сегодня, чтобы журналисты, которые рискнули полететь в Венецию, не успели бы его посмотреть — словно в отместку непокорному смотру, что посмел не отмениться тогда, когда его проведение все еще представляется не вполне безопасным из‑за коронавируса.
Тем символичнее, что «Человеческий голос» Альмодовара как раз во многом посвящен первым робким выходам европейцев из уютной самоизоляции в погибельную реальность, а в более общем смысле — выходу из зоны комфорта. Сам режиссер, 70-летний испанский трепетный эстет, переболел коронавирусной инфекцией и впервые в жизни вел из карантина очень личный и чувственный онлайн-дневник. Этот фильм, нетипичный для Альмодовара хотя бы по хронометражу — всего полчаса, казалось бы, сущий пустяк, к тому же экранизация пьесы Жана Кокто; он, впрочем, запланировал проект еще в 2019, но на его осмысление явно повлияло пережитое им путешествие — как он его сам назвал, «долгий путь в ночь».
Важно, что «Человеческий голос» — это монопьеса, в ней играет одна актриса. Великий француз Кокто, поэт, режиссер, драматург, писал это произведение в серии текстов-монологов для лучших артистов своего поколения. Альмодовар продолжает традицию предшественника и впервые взял на роль Тильду Суинтон — несомненного сверхчеловека, прижизненно великую актрису, которая путешествует по самым разнообразным ролям так же легко, как ходит здесь по венецианским улицам. Но даже для нее «Человеческий голос» — наверняка произведение очень личное и важное.
Сначала кажется, что Альмодовар снимал, как в случае своего предыдущего полуавтобиографического фильма «Боль и слава», в декорациях, копирующих его собственную квартиру. Как обычно, фоны обставлены с таким сверхъестественным чувством вкуса, которое и иным дизайнерам интерьера недоступно. На стенах висят неслучайные картины — «Гектор и Андромаха» де Кирико, «Спящая Венера» Джентилески. На столе перед героиней, у которой звонит телефон, кстати, лежит диск с «Убить Билла» Тарантино (почему именно он, поймем позже). Поначалу кажется, что фильм реалистический и квартира настоящая, но затем камера взлетает над потолком, и мы видим, что это павильон.
Вообще, и в жизни все точно так же устроено: квартира — это обставленная нами самими на правах художников-постановщиков собственных судеб в меру сил и возможностей декорация, где мы играем странные роли перед невидимым всевышним зрителем. Как и в оригинале, изрядно переосмысленном, вся мизансцена — это один разговор, трепетный, драматичный, нарочито постановочный. Вся посуда бьется Тильдой подчеркнуто понарошку — через заметную склейку.
Конечно, это еще и кино о карантине. От этого обстоятельства времени в ближайшие годы никуда не денешься. Как бы мы ни хотели забыть о месяцах, вырванных из жизни, они еще перед глазами. Для Альмодовара «Человеческий голос» — это свидетельство победы над страхом и смертью, которая пока отступила, но еще бродит где‑то неподалеку.
В финале героиня, окончательно попрощавшись с тем, кому она не нужна, обсудив с ним судьбу совместно заведенной собаки (у пса тут, получается, вторая главная роль), поджигает осточертевшую декорацию и выходит в открытые двери съемочного павильона. Хотя, вообще-то, пьеса заканчивалась не так. У Кокто героиня фигурально вешалась на телефонном проводе, обвивая его вокруг шеи, желая таким образом последний раз почувствовать дистанционные объятия. У Суинтон-то и провода никакого нет, 2020 год на дворе. Когда только появились новые AirPods, работающие по Bluetooth, подростки (в Москве уж точно) носили ушах ненастоящие пластиковые реплики этого девайса как аксессуар.
У Альмодовара эти наушники, по которым не поймешь, звучит ли в них чей‑то голос или нет, тоже обозначают пустоту по ту сторону трубки. Там нет никакого любовника — это мы, допустим, рассудочно понимаем, ведь пьеса-то играется одной актрисой, реплик для других исполнителей не предусмотрено. Но ведь это также и символ умершей любви: героиня разговаривает с тем, без кого не может жить, и не готова принять для себя, что для него ее уже (почти) не существует.
Хотя и сейчас мы до сих пор не описали эту дивную мизансцену во всей ее полноте.
Для Альмодовара очень важен мотив подъема женского самосознания, женской независимости — прежде всего, от мужчин. В его первом же несомненном шедевре «Женщины на грани нервного срыва» пресловутые героини пусть и находились непрерывно, как гласит название, в предистерическом состоянии, но решали все свои проблемы самостоятельно. Так и здесь героиня отказывается от мужского покровительства, от токсичных отношений, чтобы выйти в мир новым человеком, прямо как в «Убить Билла», хотя там, конечно, все было пожестче.
Вообще, на нынешнем Венецианском фестивале, куда было так сложно добираться, где пока что слишком мало достойных картин, больше всего хочется поразмышлять о будущем — и будущем кино в том числе. Получасовой «Человеческий голос» Альмодовара не взяли в основной конкурс, показывая его здесь в довесок с невыдающемуся полному метру «Камо грядеши, Аида?» про Сербскую войну. А может, и не нужен этот полный метр?
В самом деле, кино меняется, и давно пора снять с небольших хронометражей присущую им стигму. Раньше считалось, что если именитый режиссер снимает короткий метр, значит, не нашел денег на большое кино. Так вот же оно, настоящее большое кино и есть: в получасе Альмодовар уложил целую жизнь, и свою, и героини, поведал через один монолог грандиозную историю любви, отчаяния, самоотрешения, как никогда точно показал, что весь мир — театр, что женщины — значит актрисы, которым не нужен никакой режиссер. Возможно, в том самом сверкающем будущем, где, наверное, вообще не нужно будет умирать, все фильмы будут как «Человеческий голос» — не отнимающие два часа из наших и без того недлинных жизней, емкие, стильные и пронзительные. Вот бы дожить.
Егора Беликова
