В 1983 году два советских космонавта держат путь на Землю, предвкушая поход на концерт Аллы Пугачевой, когда в люк кто‑то стучит. Один космонавт приземляется уже мертвым, второй, Константин Вешняков (Петр Федоров), попадает на обнесенную колючей проволокой базу в степи, которая называется институтом; там вкрадчивый офицер (Федор Бондарчук) и нервный врач (Антон Васильев) в окружении автоматчиков изучают его состояние. Офицер вдобавок привозит из Москвы психиатра Татьяну (Оксана Акиньшина), которая своими смелыми методами настроила против себя косное медицинское сообщество. Выясняется, что Вешняков подхватил на орбите космического паразита.
Наверное, при Андропове высокопоставленный гэбэшник, которого играет Бондарчук, уже мог бы прикупить видеомагнитофон и достать фильм «Чужой» — и знакомство с ним несколько облегчило бы ему жизнь. Как облегчило оно жизнь настоящему Бондарчуку, одному из продюсеров «Спутника», и его соратникам — режиссеру-дебютанту Егору Абраменко (который, как принято на Западе, развил собственную короткометражку) и дуэту сценаристов, плодовитым Олегу Маловичко и Андрею Золотареву («Вторжение», «Притяжение», «Лед» и т. д.).
Отличия от «Чужого», его многочисленных респектабельных детей и совсем уж бесчисленных бедных родственников категории Б, на первый взгляд, косметические. Даже сам паразит выглядит неуловимо знакомо, как давно не виденный одноклассник. В общих чертах сразу понятно, что откуда вылезет и чем сердце успокоится.
Но фильм не был бы отечественным, а Маловичко с Золотаревым не были бы собой, если бы не добавили в сухой западный концепт русской слезинки. Линия про сына-космонавта, брошенного в ростовском детдоме, и тщательно намотанные на нее метафоры, рифмы и жизненные уроки — может быть, не лучшее решение для киношной аудитории, но для телевизионной — самое то (кто ж знал, что к премьере «Спутника» они сольются в симбионта, сидящего перед ноутбуком).
Действие почти целиком происходит на базе — то ли санаторий, то ли лаборатория, то ли колония, в этих коридорах поди пойми, — из‑за чего еще регулярно вспоминается недавняя «Проксима», где Ева Грин, правда, только собиралась отчалить в космос, и детская линия (тоже сентиментальная, но без мыльнооперного надрыва) шла в направлении не воссоединения, а расставания.
Хочется отметить художника по костюмам, построившего здесь какое‑то советское «Юникло»: лаконичный крой, функциональность, синенький, в тон финчеровской сине-оранжевой гамме фильма, бомбер Федорова, серый лонгслив, китель и ностальгический спортивный костюм Акиньшиной. Бондарчук ходит с волосами, зловеще зачесанными назад, в страшно элегантной гимнастерке с полковничьими погонами.
«Спутник» поставлен мастеровито и ровно — без озарений, но и без явных провалов, — что не отменяет некоторых его изъянов сценарного в основном характера. Диалоги — явно не самое сильное место Маловичко и Золотарева (или кого‑то одного из них). В фильме, который в основном состоит из разговоров, это создает проблемы. Сценаристы наверняка могут начертить (и наверняка чертили) красивые графики о том, кто из персонажей чего хочет в разные моменты истории, но на экране характеры выглядят сырыми, а поступки и решения — зачастую случайными.
В наименьшей степени это касается, впрочем, главной героини. Оксана Акиньшина вот уже почти 20 лет остается уникальной фигурой в российском кино. Есть, может, актрисы и получше, но нет ни одной, кого бы так любила камера. Кто в любых жанрах и декорациях выглядит так естественно, словно там родился, и при этом остается собой. И здесь Акиньшина — единственная, кто честно играет собственную роль, а не кириллическую лайт-версию голливудской. Роль, которую она, как всегда, тихонько сама придумала в обход сценария и в которой поэтому появилось что‑то настоящее вместо абсурдной Татьяны Юрьевны, сотканной из фантазий об Эми Адамс и Джоди Фостер. И именно в этом настоящем, угрожающе поблескивающем в акиньшинских глазах, а вовсе не в «Миллион, миллион алых роз» российский зритель, если повезет, действительно почувствует свое — не чужое.
Станислава Зельвенского
