Дневник Берлинского кинофестиваля: день сказок — «Пиноккио» и «Ундина»

Не фестиваль, а сказка. Показали, во-первых, «Пиноккио» Маттео Гарроне — итальянский блокбастер, выпущенный в домашний прокат под Рождество. Наибольшие опасения вызывал Роберто Бениньи: многие помнят, хотя и пытаются забыть, его собственную экранизацию начала нулевых, где 50-летний тогда артист доверил роль деревянного мальчика самому себе. Здесь он уже не Пиноккио, а Джепетто, но все равно было тревожно. И действительно, сцены с плотником — самые слащавые и неприятные. Впрочем, Пиноккио от него довольно быстро убегает.

Как было понятно уже по «Страшным сказкам», Гарроне, конечно, рожден для этого жанра: он как‑то удивительно чувствует сказочную логику. Трудно сказать, правда, какая у «Пиноккио» целевая аудитория: для взрослых многовато совсем детского, для детей — откровенно взрослого. Но вообще этот фильм может обеспечить кошмарами зрителя любого возраста. Ладно сгоревшие ножки или виселица или превращение в осла, но сам образ деревяшки с живыми глазами при нынешних технологиях довольно жуткий. А женщина-улитка? А все эти человекоподобные коты и обезьяны? А андрогинный сверчок? А говорящий тунец? А сцена с гробом? Так, очевидно, и должно быть: Гарроне работает средиземноморским дель Торо. С собственной программой и собственной, растущей не из фильмов категории «Б», а скорее из уличного театра (в данном случае очень уместно), образностью.

Тем временем завсегдатай Берлинале Кристиан Петцольд снял свою версию «Русалочки», называется «Ундина». Петцольд продолжает делать самое зрительское кино среди авторов «берлинской школы». «Ундина» — романтическая драма про молодую женщину по имени, собственно, Ундина, которая расстается с одним бойфрендом и тут же встречает другого — индустриального водолаза; учитывая вводные, нетрудно догадаться, во-первых, что в фильме будет много воды (озеро, бассейн, аквариум, ванная), и во-вторых, что где‑то рядом с любовью будет ходить погибель.

Проклятья, предзнаменования, роковые совпадения, вновь и вновь возвращающийся минорный фрагмент Баха — Петцольд избегает надрыва, но щедро разбавляет обреченную страсть чуть манерной меланхолией. Смешивая мифологию с урбанистикой и поэзию с политикой: героиня ведет экскурсии по многозначительным макетам берлинской застройки. Пара главных актеров, Паула Бир и Франц Роговски (у обоих дела идут прямо очень хорошо), перекочевала из предыдущего петцольдовского фильма, чрезвычайно успешного «Транзита», где Вторая мировая как бы накладывалась на сегодняшнюю Францию. «Ундина» выглядит, может быть, менее значительной работой, но сопротивляться ее практической магии трудно.

Наконец еще одна сказка — главным образом о потерянном времени — конкурсный бразильский фильм «Все мертвецы». Дело происходит в Сан-Паулу в самом конце XIX века, вскоре после отмены рабства, и в фокусе — семья бывших рабовладельцев и семья бывших рабов: женщины главным образом. Первые переживают (кто‑то из‑за того, что некому смолоть кофе, кто‑то из‑за классовой вины), вторые тоже растеряны. Одна из героинь настолько расстроена, что видит призраков. Все это теоретически складно, прямо как в книжке, но чрезвычайно уныло; совершенно невозможно представить, что кто‑то, по крайней мере за пределами Бразилии, добровольно станет такой фильм смотреть. Птицы, пролетавшие мимо кинотеатра Cinemaxx, засыпали прямо на лету.