Где‑то во второй половине XIX века у берегов Новой Англии опытный смотритель маяка (Уиллем Дефо) и его молодой новый помощник (Роберт Паттинсон) заступают на месячную вахту на крошечном каменистом островке. Опытный — его зовут Томас, но пройдут недели, прежде чем мужчины поинтересуются именами друг друга — любит выпить и не прочь поговорить, молодой — он представится Эфраимом — предпочитает воздерживаться и помалкивать. Эфраим драит полы и таскает уголь, Томас занимается фонарем, с которым состоит в почти интимных отношениях и к которому наотрез отказывается подпускать помощника.
Идет время, ветер усиливается, Томас ругается, паранойя Эфраима нарастает. Что приключилось с его предшественником? Не готова ли статуэтка русалки, помогающая ему мастурбировать, принять более человеческую форму? Почему чайки ведут себя так вызывающе? Отчего нельзя хотя бы одним глазком взглянуть на фонарь?
Начинавший художником-постановщиком Роберт Эггерс прославился ровно пять лет назад, когда на «Санденсе» показали его дебют «Ведьма» — суровый монохромный хоррор про семью пуритан в XVII веке, который будет пользоваться большим успехом и у критики, и, неожиданно, у публики. Сборы «Маяка», несмотря на звезд, поскромнее, но пресса опять в восторге, премьера состоялась в каннском «Двухнедельнике режиссеров» с редким ажиотажем, и, в общем, 36-летний Эггерс — который сейчас будет снимать в Исландии что‑то про викингов, — очевидно, один из самых перспективных американских режиссеров, подстраивающих жанр под свое авторское видение.
Эггерсовские пристрастия уже вопросов не вызывают: снова Новая Англия (откуда он предсказуемо родом), снова исторический материал с тщательно выписанным диалектом, снова предельно стилизованное черно-белое изображение. Клаустрофобию маяка усиливает почти квадратная рамка кадра — архаичный формат, позаимствованный режиссером вместе с некоторыми другими приемами у его любимца Мурнау.
Но если от «Ведьмы» кровь регулярно стыла в жилах, «Маяк» — другой случай. История тут предельно прозрачная и удобно открытая интерпретациям: люди, оказавшиеся в изоляции, под воздействием спирта и недружелюбной среды постепенно слетают с катушек. Есть много таких фильмов, например, про космос. Эггерс, написавший сценарий вместе с братом, вроде бы отталкивался от одноименного рассказа Эдгара По, который тот успел начать перед смертью (это полторы странички: человек сидит на маяке и ведет дневник), но это чисто символическая связь. Однако литературная традиция — начиная от Германа Мелвилла, косвенно даже упомянутого в фильме, — тут, несомненно, очень важна: оттуда морские мифы, из которых где‑то всерьез, где‑то насмешливо соткано повествование, оттуда и расписной, порой рубленый и безграмотный, порой цветастый, многоэтажный язык, на котором общаются герои.
Несмотря на формальные элементы хоррора, бояться тут особенно нечего — разве что у вас какая‑то фобия чаек (что, впрочем, легко представить). Паттинсон страшно вращает глазами и играет желваками, но даже в отрыве от фигуры актера — который отчаянно старается раствориться в герое, и на этот раз совершенно тщетно — это слишком придуманный, мультяшный персонаж, чьи приключения скорее способны рассмешить, чем что‑то еще. То же касается, в меньшей степени, и Дефо, но Дефо такой великий, что он может просто шумно пускать газы (сквозной гэг фильма), и это все равно вызывает восторг.
У Эггерса исключительное ухо и исключительный глаз (важный, кстати, в фильме орган): «Маяк» часто выглядит фантастически эффектно — как свихнувшаяся старинная фотография, — и среди галлюцинаций, в которые то и дело беззвучно проваливается реальность, есть несколько превосходных образов, чего стоят одни превращения Томаса. Но давайте признаемся, что запой — зрелище со стороны не только неаппетитное, но и довольно-таки монотонное. И несмотря на все фантасмагории, «Маяк» в конечном счете про то, как два мужика, усатый и бородатый, пьют, дерутся, танцуют и выполняют остальные ритуалы, которые не всегда удавалось наполнить значением даже великой русской культуре — здесь же они нет-нет да и вызывают равнодушное позевывание.
Станислава Зельвенского