Московский бизнесмен Александр Иванович Иванов (Александр Иванов), специалист по инвестициям и топ-менеджер в концерне, который кормит Россию сухариками, чувствует, что земля под ногами задвигалась. И после визита в Следственный комитет, наврав семье про командировку, спешно улетает к партнеру в Киев, где климат вроде бы помягче.
Фильм начинается с титра «Александр Иванов представляет», и он же значится в роли своего полного тезки, но никаких Ивановых здесь на самом деле нет: продюсер, режиссер, сценарист и исполнитель главной роли — один и тот же человек по имени Дмитрий Фалькович. О котором мало что знают киносайты, зато на сайте «Форбс» его можно найти в недавнем топ-листе европейских венчурных инвесторов: 47 лет, проживает в Лондоне, гендиректор фонда, ворочает сотнями миллионов. Если верить редкому интервью журналу «Сеанс», Фалькович написал сценарий и вскоре снял фильм — смутно автобиографического, естественно, характера — 10 лет назад, примерно тогда же, когда его товарищ Илья Хржановский приступил к съемкам «Дау». Но если последний до сих пор толком не придумал, как донести свои циклопические достижения до зрителя, Фалькович оказался чуть мобильнее и не в пример гуманнее: «Иванов», в прошлом году с успехом дебютировавший на ханты-мансийском фестивале «Дух огня» и наконец выходящий в скромный прокат, идет какие‑то час с четвертью.
Хронометража ровнехонько хватает на то, чтобы набросать этот знакомый трагикомический портрет: подавшийся в бизнес и преуспевший в нем бывший физик (прошлое и самого Фальковича), чей рабочий кризис — с участием деловых партнеров и правоохранительных органов, куда без них — плавно переходит в экзистенциальный. Матрица из 90-х, наложенная на новый век и путинские реалии. Впрочем, эта песня о безответной любви к родине начинается еще раньше: в прологе маленький Иванов становится сиротой в тот же день, когда генсеком ЦК КПСС избирают Юрия Андропова, чей портрет мог бы украсить кабинет грузного следователя по особо важным делам, устало снимающего со взрослого Иванова показания. Но не украшает: кабинет похож на средней руки офис, внизу — средней руки буфет, и от этого, конечно, только тоскливее и страшнее. А 90-е тоже неподалеку — как раз в Киеве (еще времен Януковича, стало быть), где местный контрагент, продающий Иванову какую‑то судоверфь, передвигается с отрядом головорезов и помощником по имени Комар, в такси играет Леонтьев, а на пенсионерской дискотеке в парке — Dschinghis Khan, и все качаются.
Предприниматели ельцинской эпохи восхищались «Крестным отцом» и «Лицом со шрамом»: когда экранизировали, скажем, роман «Большая пайка» о Березовском и других акционерах «ЛогоВАЗа», режиссер Лунгин в меру своего скромного таланта снимал его как мелодраматический эпос. Нынешние технари-миллионеры ценят фестивальных румын и австрийцев. Фалькович выписал себе французского оператора — не первого ряда, но работавшего, например, с Брюно Дюмоном (параллельно с «Ивановым» у него выходит «Проксима» с Евой Грин): в результате в фильме вроде бы неброская, но очень выразительная, очень умная, модная картинка. Преимущественно непрофессиональные — начиная с автора, понятно — актеры. Квазидокументальные уличные вставки. Музыка — только если есть ее источник. Гиперреалистический, словно подслушанный — или придуманный московскими концептуалистами — текст. В начале мы пять долгих минут тащимся с Ивановым в машине по осенней Москве, где дрянная погода и никто никого не пропускает, слушая почти сорокинский монолог водителя про шипованную резину и три мобильных телефона.
Немного — раз уж неизбежно всплыла фамилия Сорокина — это похоже на «4» того же Хржановского или фильмы Александра Зельдовича, что‑то из тех времен, из начала века: Максим Суханов бы в «Иванове» не затерялся. И, конечно, Фалькович не Сорокин, и чего‑то фильму, наверное, не хватает — какого‑то взрыва, какого‑то нерва. Однако у «Иванова» есть и собственное лицо, и достоинства, даже помимо отличной профессионально-любительской выделки. Чувство юмора. Драгоценный взгляд изнутри. Занятный конфликт чувств автора по отношению к лирическому герою, картинно страдающему от окружающей пошлости, но всегда отвечающему в тон, мигом принимающему чужие правила — жены, партнеров по бизнесу, каких‑то девиц, собственного водителя. Это грустный фарс о синдроме сироты, свойственном жителю постсоветского пространства, и даже когда его наконец усыновит киевская «Родина-мать», она будет уже не та, не там, не тогда.
Станислава Зельвенского
