Первая сцена. Главный герой — русский эмигрант Вик (судя по всему, это космополитское сокращение от Виктора) — вступает в отеческий диалог с афроамериканским мужчиной, скажем так, с очень ограниченными возможностями. Вик внимательно, с неприкрытым интересом вслушивается в брутальные реплики собеседника с переломанным позвоночником и время от времени подает ему сигарету. Играет песня Джона Ли Хукера «It Serves Me Right to Suffer». Три ее центральные строчки: «It serves me right to suffer/ It serves me right to be alone/You see Iʼm living in the memory».
Вик рассекает по Висконсину на медицинской маршрутке и в разгар черных протестов развозит людей по городу. В продолжении безумного дня появляются и другие герои — навскидку: дерзкая и обаятельная афроамериканка Трейси на инвалидной коляске, Стив с ДЦП, опаздывающий на рабочее собеседование, и великовозрастная русская диаспора на Welfare (собес по-нашему), опаздывающая на похороны соседки, русская семья Вика и притесавшийся к похоронам аферист Дима с Бруклина (здесь — один из немногих профессиональных актеров Максим Стоянов, знакомый по «Комбинату «Надежда»).
Забудьте о предрассудках. Белые равно черные. Женщины равно мужчины. Единственное, что принципиально, — класс, в данном случае у всех по воле череды обстоятельств низший. Люди с инвалидностью, люди с излишним весом и сломанным позвоночником, шпана из черного гетто и русские американцы. Все они — не говоря уже о русских, евреях и украинцах (разница, в принципе, исчезающая за пределами родины) — в одной лодке люмпенов и деклассированных элементов.
Режиссер Кирилл Михайловский — эмигрант русско-еврейского происхождения — проездил на таком же траке, как и герой, восемь месяцев в конце девяностых, но просит называть фильм личным, а не автобиографическим. «Гив ми либерти» — его третья работа, но, по его же словам, дебют в полевых условиях. Финансирование обрывалось, прав на съемки никогда не было, а героев вырывали из их собственной жизни и просили играть себя.
Будучи инсайдером, Михановский предельно гуманистичен и полон сострадания к своим героям. Он, как и его протагонист, медицинский работник Вик, в равной степени благоволит ворчунам и музыкальным фанатам с физическими особенностями. С интонацией поздних работ Спайка Ли он показывает, как афроамериканская шпана зачитывает родителям рэп, перед тем как выйти из дома на протестные улицы. Вик с дедом приходят к Трейси, и ее бушующее семейство сразу усаживает обоих за стол, а уже в следующей сцене дед Вика учит бабушку Трейси жарить курицу под гирей и сковородками.
Одна из самых ярких сцен «Гив ми либерти» — постсоветские похороны. Кучка пенсионеров с аккордеоном, эмигрантов из разных стран бывшего СССР, страстно спорят, какая песня понравилась бы покойной больше, «Лесная» или «Да гори моя лучинушка», а дед Вика с выражением мхатовского актера зачитывает записанные заранее воспоминания о том, как в их родном белорусском селе люди разных национальностей любили и поддерживали друг друга. Эта его реплика чрезвычайно важна. Фильм Михановского — в первую очередь высказывание о критическом недостатке любви, преследующем людей, скованных национальностью, общественным статусом, телом, — и в том числе оказавшихся на чужбине, как половина здешних героев.
Дима моментально входит в доверие к персонажам по одной причине: он тоже русский. Тут даже объятия с первой встречной, сестрой главного героя Дашей (Дарья Екамасова прекрасно играет то влюбленность, то траур), моментально становятся легитимными. И вот уже ладонь Екамасовой сжимает ладонь Стоянова на неприступной банке с капустой. Она, ее мама и, конечно, сам Дима идеально воплощают и абсолютизируют эпизоды чистого менталитета, о котором там не знает никто, а у нас знают все. По факту Дима обворовывает пенсионеров, но тем не менее рвется на помощь каждому встречному. Мама Вика, отказывая себе в операции на запястье, копит на образование сыну, от которого тот упорно отказывается. Даша рада бы найти себе человека, но по аскетичной традиции не выходит из траура по погибшему мужу. Сам Вик, проживший всю сознательную жизнь в США, не разделяет странной придурковатости соотечественников и даже с ними изъясняется преимущественно на английском (тем не менее в его речь вклинивается русский мат).
В этом смысле «Гив ми либерти» особенно похож на фильмы Жоры Крыжовникова и Романа Каримова и преисполнен того же когнитивного драйва узнавания — горького, но чаще смешного. Вот, к примеру, три случайные сцены, которые могли бы остаться в истории новой русской комедии: 1) пенсионеры поют «Let My People Go» (а потом и «Маруся раз, два, три, калина») в маршрутке, объясняя это тем, что песня хоть и американская, но написана на библейский мотив о том, как Мозес выводил людей из Египта; 2) Дима, флиртуя с афроамериканской девушкой, показывает ей фотокарточку Майка Тайсона в кошельке и на ломаном английском кричит: «Ай лав блэк пипл, Майк Тайсон — май хиро»; 3) Дима уговаривает неприступную гостиничную работницу открыть дверь в квартиру свежепохороненной жительницы для поминок.
Все же важно понимать, что художественно «Гив ми либерти» кино не самое выдающееся. Но для нас это первый — чуть ли не со времен Эдуарда Лимонова — прецедент реальной и адекватной эмигрантской саморефлексии. Мы не особенные. У нас нет привилегий. Мы такие же, как они, как люди с инвалидностью, как афроамериканцы. В каких‑то сценах гуманизм режиссера действует, в каких‑то его затягивает эстетика разного американского инди, от братьев Сафди до Кассаветиса, — и тогда он дает осечку. Чисто по-эмигрантски Михановский склонен к культурной апроприации и часто заигрывается с чужими культурными кодами — и, как результат, в отдельных сценах вылезают приторные улыбки и преступная для гуманистического кино телесность.
Финал фильма — сколь эффектный, столь и малооправданный, в духе финальных разборок из «Делай как надо!» — жестко возвращает героев к традиционалистской иерархии. Он констатирует, что в капиталистическом мире, сколь бы он ни зависел от человеческого фактора, каждый должен знать свое место, уготовленное тебе не только по классу, но и по расе, физическим и ментальным способностям, гендеру. То есть из большой русской, почти позднерязановской трагедии с аккордеоном (в духе «Небес обетованных и «Старых кляч») «Гив ми либерти» сначала превращается в трагедию общественную (и в самом прямом смысле интернациональную), а ближе к концу постановщик руками и взглядом бога раскидывает всех персонажей по своим гетто. Все друг друга любят и могут друг другу житейски помочь. В своем горе мы, низшие классы, едины, но это единство никого не спасет от стигматизации. Финал как бы объединяет всех в их природной ничтожности, и совершенно непонятно, как можно к этому относиться. Жизнь, как говорится, оказывается сложнее любой плакатной морали. Как говорит один из пациентов герою перед финальными титрами: «Живи как знаешь, и все будет окей».
Гордея Петрика