— Ваш предыдущий фильм «Реинкарнация» получил признание и критиков, и зрителей. Было проще или сложнее работать над новым проектом после свалившейся на вас славы?
— Мне в некотором смысле повезло, потому что я начал работу над «Солнцестоянием» еще до того, как «Реинкарнация» вышла в прокат. Так что мне не пришлось слишком сильно нервничать по поводу восприятия моего первого фильма — у меня просто не было на это времени. Сразу после завершения постпродакшена «Реинкарнации» мы стали искать локацию для съемок «Солнцестояния», а к моменту, когда я проводил пресс-тур, мы уже нашли нужное нам поле в Венгрии, и там вовсю шли строительные работы, возводилась целая деревня. Так что отзывы о «Реинкарнации» просто не могли повлиять на мое видение нового проекта. Только когда мы выпустили «Солнцестояние», я стал задумываться, как зрители его воспримут, не окажется ли так, что они ожидают от меня чего‑то другого. Но мне не хотелось повторяться, я вижу «Солнцестояние» как нечто совершенно новое и даже не считаю его в полном смысле хоррором.
— Любопытно, что вы упомянули о жанровой принадлежности, потому что «Реинкарнация» сбивала с толку. Многие сцены с семьей, переживающей трагедию, доводились до такого гротеска, что не столько пугали, сколько смешили, и было не совсем понятно, намеренный ли это эффект. Однако в «Солнцестоянии» вы сделали комедийные элементы уже вполне очевидными. Возможно, ваши фильмы стоит рассматривать не как хорроры, а скорее как черные комедии?
—Да, вполне. Более того, черными комедиями можно назвать большую часть моих работ, включая короткометражки. И «Реинкарнация» во многих моментах мне тоже кажется очень смешной, для меня юмор — очень важная составляющая любой картины.
— «Солнцестояние» состоит из контрастов. Элементы типичного хоррора здесь показаны при ярком свете дня, современная городская молодежь пересекается с древним культом, а сцены кровавого насилия перемежаются с шутками про лобковые волосы. Контрасты и ирония — ваш творческий метод?
— Скажем так, я определенно люблю работать с иронией, но, надеюсь, она не переполняет мои фильмы настолько, что они становятся неискренними. Мне кажется, я использую иронию, чтобы показать нечто большее, и, думаю, откровенности и прямоты в моих фильмах не меньше. Я стараюсь находить баланс между иронией и серьезностью, вкладываю в картины очень много от себя самого, это не просто постмодернистские издевки на заданную тему. С другой стороны, это зрителям судить, насколько мне удается сохранять этот баланс.
— И еще о контрастах. Среди прибывших в деревню ребят есть три представителя других рас, которые заметно выделяются на фоне белых людей в белых одеждах на ослепляющем солнце. Есть в этом некий социальный комментарий?
— Да, это был осознанный выбор, и его действительно несложно заметить. Можно сказать, что ко всем приехавшим в Харгу относятся примерно одинаково, и в основном их ждет одинаковая судьба, но людей с другим цветом кожи используют все же не так, как белых, а несколько иначе — они в некотором смысле просто исчезают. И это отсылает и к определенным событиям в шведской истории, и к недавней истории Европы. Ну и Америка, понятно, в этом смысле не исключение. Да, в фильме есть политический аспект, и он вполне намеренный.
— В материалах для прессы вы говорите, что «Солнцестояние» — это кино о «женском воодушевлении», и в фильме есть множество подтверждений этим словам. Главная героиня все-таки выходит из созависимых отношений, причем необычным способом, в шведской деревне у женщин больше власти, чем у мужчин, есть культ плодородия, выбирается Королева мая и так далее. Можно ли назвать «Солнцестояние» феминистским хоррором?
— Не думаю, что это моя прерогатива — так классифицировать собственные фильмы. Я буду рад, если люди назовут мой фильм феминистским, но я также думаю, что он идет по достаточно тонкой грани, чтобы вызывать дискуссии по этому поводу. Я совершенно уверен, что найдется немало женщин, которые посчитают «Солнцестояние» совершенно не феминистским фильмом. И я надеюсь, что для зрителя будет непросто прийти к какому‑то однозначному выводу. Больше всего я буду доволен, если посыл фильма вызовет споры.
— Тем не менее в обоих ваших фильмах протагонистами становятся сложные женские персонажи. Почему вас больше привлекают истории женщин?
— Сложно сказать. В обеих картинах абсолютно необходимо, чтобы главным героем была именно женщина, здесь не может быть вопросов. При создании женских персонажей я стараюсь полностью погрузиться в них, понять, что они чувствуют, поверить в них. Но почему в обоих фильмах я рассказываю истории женщин — честно говоря… не знаю. Во всяком случае, это не какая‑то осознанная стратегия, так выходит само собой. Я просто пишу то, что нужно для истории, что нужно для персонажа, и в какой‑то момент понимаю, что Дени, главная героиня, может быть только женщиной. Это не столько интеллектуальный, сколько интуитивный выбор.
— Вопрос свободы воли и ее отсутствия — одна из главных тем «Реинкарнации», персонажи там почти буквально оказываются марионетками судьбы. И в одном из эпизодов даже звучит мысль, что наличие выбора может быть даже более трагичным, поскольку в этом случае в происходящем зле виноват только ты сам. Правильно ли я понимаю, что в «Солнцестоянии» вы продолжаете исследовать эту идею: теперь выбор действительно есть, но персонажи распоряжаются им себе во вред?
— Не то чтобы я вкладывал этот смысл осознанно, но я понимаю, о чем вы говорите. «Реинкарнация» действительно во многом об отсутствии свободы воли, отсутствии выбора, но в то же время она, как и «Солнцестояние», — о людях, которые принимают неправильные решения или недостаточно решительны в важных вещах. Например, в «Солнцестоянии» это решение расстаться, поскольку главные герои несчастливы в отношениях. В каком‑то смысле этот фильм — что‑то вроде детской поучительной истории, но для взрослых: о людях, которые таскают на себе каркас прогнивших или даже мертвых отношений и не могут от него избавиться.
— В «Солнцестоянии» много пересечений с «Реинкарнацией»: семейные проблемы, таинственный культ, потеря близкого человека, зловещие подростки. Складывается впечатление, что это картины одной киновселенной. Не думали ли вы как‑то связать эти истории, возможно, создать трилогию семейных хорроров?
— Сейчас я много думаю о том, за что возьмусь после проката «Солнцестояния». У меня есть два возможных кинопроекта, которыми я, по всей видимости, буду заниматься дальше, и каждый из них вполне может восприниматься как часть этой потенциальной трилогии. Но не стану загадывать.
— Не думали снять следующий фильм в России? Здесь есть и фантастическая природа, и разнообразные культы, и социальные проблемы, которые можно было бы раскрыть посредством хоррора.
— Это будет очень сложно, хотя бы потому, что я не говорю по-русски. Но я люблю русское кино, и не только Тарковского, но и Элема Климова, Ларису Шепитько, Александра Сокурова. Пару лет назад я посмотрел «Нелюбовь» Андрея Звягинцева — это совершенно потрясающий фильм. Я очень большой фанат русского кино. Не знаю, что меня может привести в Россию, но я был бы безумно рад снимать здесь, поскольку я вырос на русских фильмах и русской литературе, это моя страсть.
— Русский хоррор от Ари Астера— звучит неплохо.
—Ха, я подумаю над этим. Может, это будет данью уважения русским авторам.
