— Говорят, что вы должны были снимать этот фильм совместно с Россией?
— Да, изначально мы думали снимать этот фильм совместно с русской компанией в России, но очень быстро мы столкнулись с властями и военными органами, которые хотели прочесть сценарий, у которых были свои комментарии. Наш диалог все усложнялся и усложнялся. От этого сценарий не становился правдивее, скорее — героичнее. Мне показалось странным отдать творческую свободу на откуп российскому флоту, так что мы решили сделать шаг назад и снимать в другом месте.
— Но разве это не распространенная практика? Говорят, что даже «Марвел» в свое время, к примеру, обращался к Пентагону, когда снимали «Железного человека»? И также отдавали им сценарий на рассмотрение, чтобы иметь возможность поработать с армией.
— Мы объединили усилия с Дэвидом Расселлом, офицером Королевского военно-морского флота, которого в фильме сыграл Колин Ферт. Он нам очень помогал. Кроме того, мы работали с русским подводником, который хорошо разбирался в этом деле. Мы хотели подойти как можно ближе к правде, но при этом не тыкать пальцем и не искать виноватых, но и не скатываться в карикатуру, ведь наши герои в фильме говорят на английском, так что это важно понимать.
Нам никогда не узнать правды о том, что случилось, потому что правда погребена на дне моря. Есть четыре книги, которые предлагают четыре разные теории о том, что случилось. Но если вы начинаете заниматься исследованием этого вопроса, можно узнать некоторые детали. Это очень деликатный баланс, взять, к примеру, ту же «Утейа, 22 июля», очень трудно определить, где ты должен придерживаться правды или вымысла, и создавать фильм о «великой правде». Например, Дмитрий Колесников в реальности был капитаном, и да, он написал письма, но у него не было детей, но при всем при этом в команде были люди, у кого были дети, так что когда ты снимаешь фильм, то совмещаешь несколько элементов, чтобы отразить все произошедшее в одном собирательном персонаже, которого сыграл Маттиас [Схунартс].
— Дэвид Расселл дал свое благословение на Колина Ферта?
— Нет, ему и не нужно было. Он лишь спросил: «Это я буду в фильме (подразумевая Ферта)? Потрясающе!» Я никогда не забуду их встречу, которую организовал на весь день в отеле, чтобы у Колина была возможность задать ему вопросы. Мне было очень интересно наблюдать за этими двумя британскими джентльменами.
— Что вы лично хотели сказать этим фильмом?
— Я хотел рассказать о храбрости этих людей. У всех у нас рано или поздно выйдет время — в последнее время меня все больше и больше волнует этот вопрос. Моя жена — актриса, которая не так давно стала священником, я постоянно спрашиваю ее: почему мы умираем? (В мае 2019-го у Винтерберга в аварии погибла 19-летняя дочь. — Прим. ред.) Меня очень беспокоит этот вопрос, но люди перестали об этом говорить — все только и говорят, что о молодости и о том, как оптимизировать свою жизнь. Раньше о смерти много говорили, смерть была частью жизни. Теперь это просто то, чего мы боимся, что‑то, о чем говорят только в кино и в литературе, но не в реальной жизни. Но это история о том, как у людей заканчивается время и как вы ведете себя, когда вы знаете, что ваше время истекает, — вот это меня и заинтересовало, и напугало. И этот стук (стучит по столу, как подводники. — Прим. ред.) — это сердцебиение, этот цивилизованный крик о помощи — тронули меня за живое.
— Как так получилось, что в фильме русских сыграл абсолютно интернациональный состав — французская актриса Леа Сейду и бельгийский актер Маттиас Схунартс в главных ролях?
— Это был серьезный вызов для меня. Настолько это было сложное решение, что в какой‑то момент я начал думать о том, стоит ли в принципе снимать фильм. Мне хотелось снять картину максимально правдиво, чтобы они говорили как можно реалистичнее на своем языке. Был вопрос и акцентов, ведь если я смешаю британский и американский английский, добавлю к этому центральноевропейский акцент Маттиаса — это же будет слишком сложно! Тогда я принял решение остановиться на центральноевропейском акценте, который представляет собой смесь немецкого и датского, и старался это контролировать, хотя и у нас звучало на съемке больше 108 разных акцентов и наречий.
— А почему вы выбрали шведского актера Макса фон Сюдова? Думали в этот момент о его ролях в фильмах Бергмана?
— Фильмы Бергмана имеют большое значение в моей жизни. Макс — легенда, он отличается от всего остального актерского состава, ас в своем деле, но при всем при этом он один из самых милейших людей на планете. В свое время он меня взял фильмом «Пелле-завоеватель». Мне нравится идея того, что он выглядит как приятный и милый человек, но может сыграть злодея с добрым и мягким лицом, — эта амбивалетность показалась мне интересной.
— Не думали о том, чтобы снять весь фильм в подводной лодке?
— Думали, но это было невозможно. Мы хотели сделать взрыв, и никто не хотел нам давать подводную лодку с условием, что мы ее взорвем или встряхнем. Многие из них и вовсе находятся в музеях, если бы не это, я бы, конечно, снимал на подлодке — люблю снимать на местах. Начало фильма нам действительно удалось снять на подлодке, правда, французской. Мы, в свою очередь, постарались максимально точно отстроить декорации, а потом привлекли к работе консультанта, который объяснял актерам, что и как работает, за что отвечает каждая из кнопок.
— Если говорить о технической стороне, этот фильм можно назвать самым сложным в вашей карьере? Учитывая то, как много вы снимали под водой?
— Нет, сложно снимать только тот фильм, у которого плохой сценарий. А вот все технические трудности на съемках можно разрешить с помощью инженеров. Есть, конечно, свои сложности, к примеру, как мы будем медленно заполнять студию водой. Когда у тебя 18 актеров в воде, тебе нужно 18 дублеров, которые будут способны их спасти. Плюс ко всему тебе нужно знать все входы и выходы. Учитывая, что это съемочная студия, нам нужно было электричество и лампы, так что пришлось нанять человека, который просто следил за тем, чтобы кабели не оказались под водой. А человек этот должен быть нанят страховой компанией, в случае если бы что‑то случилось. Конечно же, все это далеко от того, что я обычно делаю на съемках.
— Люк Бессон продюсировал фильм, хотя ходили слухи, что он выступит в качестве режиссера…
— Люк Бессон вел себя как истинный джентльмен в том смысле, что он никогда не вмешивался в рабочий процесс и был занят другими делами в другом месте и отнесся с большим уважением.
— Вы упомянули картину «Утейа, 22 июля» и о волне подобных фильмов, как вы думаете, почему такие фильмы снимают? С одной стороны, у них гуманистическая цель, с другой, многим может показаться, что они пытаются нажиться на человеческой трагедии?
— Любопытно, как часто все происходит волнами. Помню, как много лет назад показал в Каннах фильм о педофилии, и вскоре вышло еще пять фильмов на эту тему. Конечно же, есть волна интереса к той или иной теме, и думаю, что в данном случае такие фильмы снимают, чтобы в том числе и восславить героев. Может прозвучать неискренне, но это чистая правда — меня очень тронула эта история, и я захотел окунуться в нее. Мы старались снять как можно более честный и откровенный фильм из уважения к произошедшему.
— Как режиссеру, у которого в резюме «Догма-95», вам пришлось измениться и перестроиться, чтобы поработать над «Курском»?
— Конечно же, для меня это новая, неизведанная территория, и я чувствовал себя как маленький мальчик в магазине сладостей. Как я это сниму? Как я сделаю взрывы? Так что надо было окунуться в этот процесс с головой и многому научиться. Что‑то было интересно, что‑то мне показалось очень скучным. CGI — это другой мир, и многое в нем приходится создавать с нуля. Ты начинаешь с неживого материала, просто с компьютера, и меня это не очень впечатлило поначалу. Изменился ли я сам? Я сам не знаю, кто я, но какое это имеет значение для истории, ведь это история о людях и хрупкости человеческой жизни. В этом смысл фильма, это история о семьях, больших и маленьких. Отношения между русским адмиралом и британским коммодором тоже можно считать в определенном смысле семейными, а такие фильмы — это мой профиль, я знаю, как их снимать. Разве что в этот раз добавились взрывы.
— Чем было вызвано решение «расширить» экран (по ходу фильма меняется соотношение сторон кадра. — Прим. ред.)?
— Далеко не все креативные решения принимаются рационально и с точки зрения логики, но я постараюсь объяснить. Что меня поразило, так это сам размер подводной лодки: огромная — в два раза больше самолета, пять этажей, но на фоне моря она кажется карликовой. На контрасте с этим — сильные и достойные уважения русские солдаты, которые кажутся такими маленькими по сравнению с этим водным массивом, — мне хотелось, чтобы зрители осознали эти масштабы, я расширил экран. А когда становится ясно, что у моряков остается все меньше шансов на спасение, когда заканчивается воздух, я решил сузить экран, таким образом все происходящее на экране стало напоминать гроб, настолько маленькое пространство.
— Еще интересует религиозный аспект фильма. Накануне взрыва один из подводников говорит, что надо помолиться Богу, другой говорит, что не верит в него, и в эту секунду происходит взрыв. Томас, что вы хотели этим сказать?
— Я не хотел ничего сказать, напротив, сам хотел задать вопрос.
— И этот вопрос: верите ли вы в Бога?
— Да. У каждого режиссера есть возможность выбора — показать, что люди прячут или не хотят показывать, но заставить зрителя почувствовать, что есть что‑то, что они скрывают. Порой хочется только едва приоткрыть дверь — это же я делал и в «Охоте» — мне не нужно отвечать на вопросы, мне интересно их задавать. Я сам каждую ночь задаю жене вопросы о том, какой смысл в нашей жизни.
