Где‑то во вьетнамской глуши кропотливые рабочие на заводе Kaslan собирают интерактивных рыжих мальчиков из серии игрушек Buddi. Одного уставшего вьетнамца начальник отругает за прокрастинацию на рабочем месте, и тогда он не по-детски рассердится за то, что его самого держат за робота в человеческом обличии. Набубнит что‑то под нос на своем, возьмет да и отключит кукле все протоколы безопасности. Коробка со злым Buddi угодит в гипермаркет ZedMart, на кассе там сидит мать-одиночка Карен (Обри Плаза). Куклу сначала купят, а потом возмущенно вернут, мол, игрушка работает плохо и вообще что‑то с ней не то. Карен обернет списанный товар подарком и вручит своему немного асоциальному сыну Энди (Гэбриел Бейтман). Мальчик не очень обрадуется, ведь на горизонте маячит выход новороченного Buddi-2, но друзей, как известно, не выбирают, да и кому еще в подростковом возрасте показывать свои сомнительные эскизы с Робином Гудом и Дракулой, как не говорящей кукле.
Нынешние «Детские игры» — не ремейк, а настоящий ребут оригинального фильма, грамотно обыгранный на всех этапах производства. От актуального драматургического концепта с монополистской медиакорпорацией, выпускающей говорящую куклу, до активной рекламной поддержки, работающей в контрпрограммировании с «Историей игрушек». Оригинал главного злодея в перезапуске далек от канона образца 1988 года. На смену ритуалу магии вуду на скорую руку пришел экзистенциальный кризис и смерть рабочего. Кукла-убийца, которой продюсеры не давали кануть в лету вплоть до «Культа Чаки», — больше не мстящий душегуб, вселившийся в пластмассовую, со временем обретающую человеческие качества, плоть. Buddi — это такой жизнерадостный деревенский ребенок, у которого совсем никакой грамоты: говорит «учебник», а приносит «горшок», но зато есть очень сильные корневые понятия дружбы и долга.
На этом, собственно, и строится весь конфликт фильма: мальчик в порывах пубертатной пассионарности говорит что‑то не в меру нехорошее о ком-то, а его интерактивный друг Чаки выдвигается на кровавую помощь. Классическое имя он, кстати, тоже обретает не сразу, а в результате внутреннего сбоя. Ну еще бы, какая мегакорпорация поверит в то, что рыжего реднека в фермерском комбинезоне с именем Чаки кто‑то вообще купит?
С оригинальным фильмом Тома Холланда («Ночь страха, «Худеющий») кино, помимо очевидных внешних примет с веснушками, связывает верное распределение ностальгии. Новые «Детские игры» не продают светлую тоску по 80-м в подражательной стилистике или визуальных решениях, титрах или приемах. Режиссер Ларс Клевберг, для которого этот фильм — второй полный метр, убедительно выбирает алтари и места силы. В сцене, когда подростки смотрят изощренно гадкий сиквел «Техасской резни бензопилой» Тоуба Хупера, Чаки внимательно наблюдает за их потешными реакциями на череду жестоких экранных смертей и возвращается к юным ценителям эксплотейшена уже с ножом. Приходится объяснять: в кино взрывать голову как арбуз можно, в жизни — нет.
Продукт Buddi подключается к любым электронным товарам фирмы Kaslan, и это любопытно расширяет сюжеты для внутрифильмового террора: обезумевший от неудовлетворенной дружбы Чаки начинает вторгаться в управление электрокаром или шантажирует настоящим снаффом через ТВ-панели в магазине. Тут понимаешь, что идея ребута звучит намного обстоятельнее, чем у других хоррор-икон восьмидесятых, «Кошмара на улице Вязов» (2010) или «Зловещих мертвецов» (2013). Но даже при том, что новые «Детские игры» определенно обладают верными заводскими настройками и даже некоторыми жанровыми изысками (перерезанное горло, скрытое огромной головой ростовой куклы, маска из человеческой кожи, припрятанная в подарочную бумагу), фильму, акцентированному на технологиях, очень не хватает иррационального присутствия. Ужас оригинального Чаки зиждился на том, что отморозок, запертый в игрушечном теле, мог убить примерно любого. Эпизод из фильма Холланда с первым «оживлением» Чаки перед камином, где оказавшийся на волосок от смерти милый рыжий простофиля в мгновение становится мерзким маньяком из Теннесси и орет: «Ах ты глупая потаскушка, я тебя проучу», вцепляясь зубами в плоть, к сожалению, страшнее всех девяноста минут «Детских игр» образца 2019 года.
С другой стороны, можно, конечно, сказать, что новый фильм про широту фантазии, переосмысление, своевременность героев и антигероев, а не про шок и трепет, и это тоже будет правдой. Режиссер шутит про миллениалов и капитализм и иносказательно говорит, что азиаты (подразумевается их кинематограф) вкладывают в нас понятие жестокости. Это, конечно, круто, однако, есть ощущение, что Клевберг очень сильно хотел не угодить в яму, уготованную всем тем, кто почтительно обходится с оригиналами и ремейкам, поэтому решил не повторять за Холландом там, где по идее, следовало бы. Обсессивный трепет истории про Чаки исходил из неуловимого спиритического флера, пугающих заклятий, психолога, не верившего мальчику, утверждавшему, что кукла рассказала ему про убийства сама, и, главное, очень осязаемого, механического, не цифрового злодея.
«Детские игры» — вылизанный аттракцион логичной, местами синефильской жестокости, которому несравненно больше идет быть черной трагикомедией про созависимые отношения, чем прикидываться хоррором. Уж кто-кто, а рыжий подонок Чаки знает наверняка: сколько ни притворяйся, придет время показать свое истинное лицо.
Дениса Виленкина