Саул Ауслендер — угрюмый, забитый человек в ватнике с красным крестом на спине — встречает эшелон пленных в концлагере. Вновь прибывших ведут в раздевалки, обещают им еду и работу, но вместо этого в душевых травят газом. Саул — венгерский еврей, тоже заключенный, его работа заключается в том, чтобы обслуживать этот процесс — убирать трупы, добывать все, что осталось ценного, из их карманов, сжигать одежду. Он член зондеркоманды. Однажды после травли в живых остается мальчик, в котором Саулу мерещится собственный сын.
Мальчика тут же убивают, но видение разрывает привычную жизнь Саула: увидев посреди кромешного ада призрак собственной прошлой счастливой жизни, он начинает всеми правдами и неправдами искать способ похоронить подростка как подобает. Для этого нужно отыскать в лагере раввина, который прочтет над усопшим молитву. Сокамерники готовят побег — но увлеченный собственной безумной миссией Саул почти не обращает на это внимания.
Дебютный фильм венгра Ласло Немеша получил прошлой весной каннский Гран-при, а на «Оскаре» взял награду за лучший иностранный фильм. Здесь есть соблазн скрестить клише «типичный оскаровский» и «типичный фестивальный», которые обычно мало что про фильм объясняют, но каждый год неизменно порождают массу шуток о том, как трудно соревноваться жизнерадостным картинам за призы с серьезными историями про холокост и мировую несправедливость. Формально «Сын Саула» идеально таким клише соответствует: очень мрачный (и по сути, и по цветовой палитре), серьезный до скрипа в зубах, родом из Восточной Европы. Снят он при этом так, что заскучать трудно: хоть нам намеренно не сообщают многих деталей, действие здесь развивается быстро, вспышки эмоций, перепалки и ситуации, угрожающие жизни главного героя, сменяют друг друга почти что в темпе фильмов про Джейсона Борна, а сюжетные линии оркестрованы так, что ближе к концу внимательный зритель может начать ерзать на стуле от волнения.
По форме это стилизованный репортаж из ада. Камера приклеена к титульному герою — то снимает из-за его спины, то витает вокруг плеча, то показывает его лицо в упор. За пределами его поля зрения мы почти ничего не видим — но легко догадаться, что там, об этом снято много фильмов. Актер Геза Рёриг на крупных планах (которых тут очень много) кажется одновременно откровенным и непроницаемым. Выражение панической растерянности на его лице сменяется таким же паническим упорством — разглядеть за ним человека трудно; человек в нем изо всех сил прячется от окружающей реальности.
Невольный работник конвейера смерти, изначально Саул — свидетель, машинально продирающийся через действительность, несправедливую настолько, что невозможно на нее ежесекундно реагировать. Можно сжать зубы и стараться выжить. Мертвый мальчик сбивает его с этого пути, заставляет начать действовать неосторожно и безрассудно. Просто потому, что напоминает: когда-то жизнь была нормальной — настолько нормальной и человеческой, что в ней мог существовать и брак, и рожденный вне этого брака сын от другой женщины. А евреи могли прочесть свои молитвы, когда требовалось похоронить усопшего.
Удивительным образом, при таком конфликте Немеш снял кино, которое очень трудно прочувствовать, на котором практически невозможно расчувствоваться. Задача непростая, но в своем роде благородная — заводить сегодня разговор о холокосте из сентиментальности и ради сентиментальности, наверное, поздновато. Режиссер действительно проходит по тонкой грани между главными грехами канона — с одной стороны, не впадает в драматизм, в другой — не ограничивается сухой документацией. В результате выходит фильм, главная задача которого, кажется, почти такая же, как и у его собственного героя: выжить и постараться сохранить в этом мире хоть какие-то остатки совести.