— С чего начался «Вокс люкс»?
— К тому времени, когда я закончил свой предыдущий фильм, [«Детство лидера»], я уже долго жил в Европе — в Париже, Осло, Брюсселе, Будапеште, в разных местах и по разным причинам. Моя жена из Норвегии, и мы там были, пока она рожала, например. И вот мне захотелось сделать картину, действие которой происходило бы в наши дни — хотя в итоге она лишь отчасти современная — и в Америке: в идеале — в моем родном Нью-Йорке. И кроме того — я понимаю, что это может прозвучать пошло, — я думал о том, как мы получаем эти извещения от Apple News: какие‑то невероятные трагедии стоят рядом с поп-культурными историями, они как бы уравнены в правах, и меня, конечно, чрезвычайно тревожит эта тенденция в подаче информации. И я стал думать в этом направлении: попытался представить рядом две статьи, которые не должны стоять рядом. И думал так до конца: что, если мы объединим Скотта Уокера и Сию? Что получится, если первая часть будет минималистская, а вторая — максималистская?
— Были какие‑то источники вдохновения, может быть?
— Мне всегда нравились аллегорические драмы, и одна из моих любимых книг — «Человек без свойств». Ее написал Роберт Музиль, и она как бы про падение Австро-Венгерской империи, но в то же время про этого человека, самого обычного человека, который вроде как на периферии всех этих важных событий. Она написана в таком саркастическом тоне. И там тоже всезнающий рассказчик. Не знаю, мне кажется, фильмы так и получаются: ты собираешь вместе вещи, которые тебя нравятся, и потом что‑то из этого пытаешься довести до ума.
— Как вы сказали, фильм лишь отчасти современный. Как изменился мир за те двадцать лет, что проходят между частями?
— Идея была в том, что трагедия в первой части режет по живому, потому что в национальном сознании еще сохранилась какая‑то невинность. А во второй части насилие — это уже что‑то привычное. И мы подробно говорим об изменениях, произошедших за последние двадцать лет. Иногда рассказывая об этом, а иногда и показывая: чередуя 35-миллиметровые камеры и цифровые камеры высокого разрешения и показывая, насколько они разные, насколько красиво одно изображение и уродливо другое. Последняя концертная сцена в фильме снята на камеры, которыми снимают Супербоул. Не вся, по большей части это 35 мм, но некоторые фрагменты. Мне кажется, этот контраст очень интересен.
— Каково было снимать бойню в школе?
— Тяжело, потому что всю дорогу орала сигнализация. Ее не на постпродакшене добавили — она правда была включена все время, очень громко. И патроны были настоящими, хоть и холостыми. Это было очень по-настоящему. Жестко.
— Уже после того, как вы закончили съемки, была очередная стрельба в школе, и жертвы на самом деле выпустили песню. Поразительно, как жизнь повторяет искусство.
— Мы все были в шоке, когда это увидели. Но все давно к этому шло, мне фильм вовсе не кажется провидческим. Хотя, конечно, интересно, когда ты что‑то придумал, и потом это правда происходит. Например, история с концертом Арианы Гранде произошла много позже того, как я написал сценарий. В принципе, как только я получил приз в Венеции («Детство лидера» получило приз за лучшую режиссуру в программе «Горизонты» на Венецианском кинофестивале. — Прим. ред.), я взял деньги от этого приза и полгода сидел и писал сценарий, а это был 2015 год. То есть за полтора года.
— Успех «Детства лидера» помог найти деньги на этот фильм?
— Да, разумеется. Как минимум он открыл двери в переговорные. Правда заключается в том, что производство кино в США — история сугубо деловая, так как у нас нет никаких правительственных субсидий. И поскольку все деньги частные, ты в общем и целом хорош настолько, насколько хороши твои сборы. И особенно трудно, конечно, там делать подобное кино. Это было больно и изматывающе. Сами съемки, впрочем, прошли прекрасно, они длились 22 дня. Поскольку я вернулся в Америку, в некотором смысле это снова был мой дебют. Когда ты должен постоянно что‑то кому‑то доказывать.
— Помогло то, что вписались Натали Портман и Джуд Лоу?
— Очень, в этом и дело: единственное, что могло поднять этот фильм, — участие кинозвезд и музыка настоящей поп-звезды. А иначе у нас был бы бюджет, которого вообще ни на что бы не хватило.
— Расскажите про финальный концертный эпизод.
— Там нет спецэффектов — мы правда все построили. Сцена и все прочее всего лишь на 3–4 фута меньше в высоту и ширину, чем в Мэдисон-сквер-гарден. И я решительно настоял на том, чтобы это были не визуальные эффекты, чтобы мы потратили деньги на то, чтобы устроить настоящий концерт.
— А вы когда‑нибудь снимали поп-видео?
— Нет. Я снял несколько видеоклипов, но они были не слишком-то «поп». Прямо скажем, они все были довольно аскетичными. Я работал с группой Edward Sharpe and the Magnetic Zeros. И сделал клип для парня по имени Джесси Марчант, ну и еще что‑то по мелочи. Но в целом это было для меня в новинку.
— Фильм очень мрачный, но там и много юмора.
— Никогда не знаешь, будет ли людям удобно смеяться, но для меня там есть очень смешные вещи. Местами, я имею в виду, конечно. По-старомодному смешные, как в немом кино. Как ни странно.
— Какие‑то закулисные моменты кажутся взятыми из реальной жизни знаменитостей — можно так сказать?
— Да, конечно. В каком‑то смысле фильм очень близок моему личному опыту. Но в каком‑то и нет. Это басня, и поэтому так важен был рассказчик: чтобы мы понимали, что даже если что‑то кажется знакомым или банальным, это не так. Это утрированная среда. Альтернативная картина Америки. Мне никогда особенно не хотелось по-честному рассказать о музыкальном бизнесе. Это не то. Персонажи что‑то символизируют, но они не должны быть похожи на живых настоящих людей. Это художественный портрет, а не описание — вот что важно, по-моему, при разговоре об этом фильме.
— Многое тут держится на очень юных плечах Раффи Кэссиди
.
— Мы ее взяли буквально за месяц до съемок. Я просматривал очень много девочек из Англии и Австралии. Я обычно просто встречаюсь с людьми, в пробы не очень верю. Я вырос на пробах (Корбет — еще и актер. — Прим. ред.), и мне кажется, они не всегда показывают, на что человек будет способен в роли. Потому что по-настоящему хорошие актеры в первую очередь умеют реагировать, и когда они, условно говоря, сидят на кухне и читают по ролям с мамой, это не то. Так вот, я посмотрел Раффи в одной короткометражке, и в «Земле будущего», и в «Убийстве священного оленя» — и мне показалось, что она будет интересной парой с Натали, в том числе из‑за цвета волос, глаз, оттенка кожи и так далее. Странно нанимать девочку из Манчестера играть девочку со Статен-Айленда, но ни у кого из американских тинейджеров, с которыми я встречался, не было того свойства, которое я искал, — такой легкой брессоновской отрешенности.
Не в стиле фотографий Лорен Гринфилд, но и не в стиле неореализма. С неореализмом так легко напортачить, ты пытаешь добиться аутентичности, но это же не так… Это рассказ, это не документальное кино. Мне хотелось чего‑то чуть более поэтичного.
— Вам нравится быть режиссером?
— Мне нравится снимать. Но я ужасно устал и думаю на годик сейчас уйти в подполье. Я собираюсь быть с семьей и писать новый сценарий, для подготовки которого мне нужно будет много прочесть. Возможность снимать кино — невероятная удача, но это по-настоящему трудно. И сейчас труднее, чем когда‑либо. Я могу говорить об этом с некоторыми основаниями, поскольку помню, как это было пятнадцать лет назад, когда я был по другую сторону камеры. Все было несколько более мирным.
— А что изменилось?
— Ну просто людям сейчас интереснее телевидение. Я не читаю индустриальную прессу и не слежу за всем этим, но мне кажется, что жажда радикального, прогрессивного кино как‑то поутихла, особенно в Америке. Не знаю, в чем дело. Но знаю, что сейчас нам дают гораздо меньше и ожидают гораздо большего. Это странный момент в кинопроизводстве, поскольку делать телесериалы значительно выгоднее.
— Судя по «Детству лидера» и «Воксу», вам никак не удается сбежать от реального мира. Будет ли это так же в следующем фильме?
— В каком‑то смысле «Детство» и «Вокс» — пара. И там и там молодые герои. И некоторые структурные сходства тоже есть. А мой новый фильм будет про еврейского иммигранта из Венгрии. Это будет отчасти о том, каково быть иностранцем в Америке. Но также о том, что важно лично для меня, — об отношениях искусства и коммерции. Это история про архитектора, он много-много лет работает над проектом, который то разваливается, то собирается вновь, — и мне это очень знакомо.
