— Про «Хардкор» со всех сторон разговоры как про формальный эксперимент и редкий русский фильм с международным прокатом. Как будто это в первую очередь рыночный кейс, а не кино. Это то, чего ты хотел?
— Моя задача была сделать хорошее кино. А то, что все получилось с прокатной точки зрения, — отдельно круто, потому что теперь в России ни у кого больше нет отмазок. А то все снимали раньше … [плохое] кино и говорили: «Мы снимаем, а никому ничего не интересно». Нужно просто перестать снимать … [плохое] кино, и что-то может получиться. Здорово, что пинок под зад мы кому-то этим фильмом точно дали.
— Еще в 2013 году в интервью про клип Biting Elbows, из которого «Хардкор» в итоге вырос, ты тоже удивлялся инертности окружающих. Но наверняка же есть еще куча интересных опытов, которые не нашли своего продюсера. Надо просто знать, кому рассылать просмотровки?
— Да нет, я никому ничего не рассылаю. После показа «Хардкора» на фестивале в Торонто в Штатах было еще 6–7 студийных показов, зал был битком набит, и хотя он был рассчитан на 150 человек, выходило оттуда 200. Был настоящий ажиотаж. У всех этих людей работа — знать, что происходит. Так же как у Тимура (Бекмамбетова. — Прим. ред.) на самом деле неофициальная работа — мониторить. Он все время ищет интересные вещи и что-то находит иногда. А здесь просто люди думают — зачем придумывать что-то новое, когда мы воруем на старом. У нас на всю страну всего 10 продюсеров, которым важен результат.
Дело не всегда в продюсере, есть люди, которые могут сами что-то снять. Но без продюсера это все бессмысленно. Кино — самая дорогая в производстве форма искусства. Мало иметь хорошую идею, нужно понять, как это донести, как это впарить. Грубо звучит, но на самом деле к этому все и сводится.
— Слово «продать» еще есть.
— Да. Не все фильмы легко даются для продажи, для привлечения интереса зрителей. И, опять же, это ничего не говорит о том, плохой фильм или хороший. Это говорит только о том, что его сложно продать.
— Ты сомневался, когда Бекмамбетов предложил из короткого клипа, снятого от первого лица, сделать полноценный фильм. После какой мысли ты все-таки решил, что это может сработать? Я пока смотрела кино, мне казалось, что ты просто пришел на площадку с очень серьезным намерением развлекаться: «Хорошо, я это сделаю, но тогда я буду веселиться в каждом кадре, всеми доступными способами». И в итоге каждую минуту — новый гэг. Это чувство и держит весь фильм на плаву, по-моему.
— Я просто много думал, пытался понять: что бы я хотел увидеть на экране и в какой тональности. Тональность этого фильма — fun. Я поставил задачу сделать кино, которое просто приносит удовольствие, а все остальное было погоней за приколами, шутками, экшен-моментами. Руководствовался собственной интуицией и вкусом. Не было такого, чтобы каждую минуту мы специально вставляли на монтаже по аттракциону. Я очень рад, что у тебя были такие ощущения. Когда я писал сценарий, я не сидел и не считал страницы, где должен быть поворот, я просто делал интуитивно то, что, мне казалось, будет круто.
Никакого сложносочиненного юмора в фильме нет, все довольно натурально — я так вижу вещи. Много шуток рождалось прямо на площадке — есть сцена, где мне, например, срочно потребовался коврик, потому что оказалось, что это будет смешно — когда грязный герой в камуфляже, с которого ветки сыплются, войдет в чистую квартиру и начнет ноги вытирать. Мне нравится импровизация на съемках — ты просто смотришь на процесс и в каждый момент стараешься сделать правильный выбор.
— Когда ты так снимаешь с кучей каскадеров, трюков и операторов, наверное, вообще трудно сделать так, чтобы все шло по четкому плану.
— Да. Мы быстро отказались от раскадровок по той же причине. Потому что мы сделали много сцен, которые выглядели бессмысленно, — и я понял, что надо постоянно что-то придумывать. Это съемочный процесс, и его нельзя было идеально спрогнозировать на бумаге.
— Зато когда ты делаешь кино от первого лица, ты максимально контролируешь то, что происходит в голове зрителя перед экраном. Это и правда похоже на игру-шутер, но эмоции у зрителя совсем другие, он ничего не решает.
— Я не считаю, что это шутер или вообще игра. Люди жалуются: «Дайте мне джойстик». Ответ очень простой — «Смотря другие фильмы, вы не обламываетесь, что там нет джойстика и вы не управляете героем?».
— Скорее летсплей?
— Мне скучно смотреть летсплеи, я ни минуты не хочу тратить на просмотр того, как другие играют. Это абсолютно бессмысленно. Я делал фильм, который рассказывает историю с этой точки зрения. Но это кино. Это всегда было задумано как кино, это не было сделано для любителей игр, я делал фильм для тех, кто любит кино. Если эти люди играют на приставках, это бонус. Я понимал, что это скорее экспириенс, чем просто фильм. Как по мне, это даже чуть больше, чем кино, — потому что получилось полное погружение. А при полном погружении не важно, с какой точки зрения снимали.
— По-моему, как раз очень важно, потому что это инстинктивное погружение. В зале дергаешься, потому что первые 15 минут кажется, что нужно то вскинуть руку, то пули посчитать, то обернуться. Я понимаю, что ты любишь старые боевики, и «Хардкор» больше вырос их них, чем из чего-либо еще, — но ты все равно переводишь эту кинотрадицию на другой язык, снимая от первого лица.
— Все правильно. Главная задача была именно в том, чтобы человек почувствовал себя на месте киногероя. Некоторые фильмы к этому приближаются, но мы это сделали так, как это не делал никто: каждый кадр был снят человеком, действительно одетым в маску с камерой на голове. Все, что делал герой, делал человек, все опасные и не опасные моменты. Нам важно было этого человека для зрителя сделать таким живым, чтобы его из этого ощущения не выкинуло ни на секунду.
— И в традиции тех самых лирических старых боевиков у тебя в фильме тоже очень прямолинейный и романтический конфликт — герой против создателя. Хотя там и фрейдистская интерпретация стройная вырисовывается, когда Шарлто Копли одному из героев в лицо заявляет, что он «его эго».
— Про эго, кстати, была полная импровизация. Шарлто вообще должен был байкером в этой сцене нарядиться, но мы нашли в итоге только костюм хиппи и на месте придумали ему этот монолог. Этого в сценарии не было. А по поводу темы фильма — я с самого начала знал, что это будет мотивация. И потихонечку раскрывал ее, не торопясь. Это ощущение там есть, кто-то его понимает, кто-то — нет. Там на самом деле и «Тибетскую книгу мертвых» можно при желании разглядеть — настолько это все псевдоглубоко.
— Так и с Фрейдом отменная псевдоглубинная версия получается, тем более если это была импровизация.
— Импровизация — не значит «не продумано». Это разные, не взаимоисключающие вещи, потому что есть общая канва, и ты, как автор, все равно всегда знаешь, что в ней должно быть, как бы оно туда ни просочилось. У нас было очень много дискуссий про это, и, даже учитывая, что это простая история, в ней каждый что-то свое увидит. Тема мотивации раскрыта в конце, когда Козловский говорит: «Кто бы подумал, что киска будет таким сильным мотиватором». Вот о чем этот фильм — потому что мы все делаем ради секса, любви и так далее. Ради них же героя обводят вокруг пальца, а вместе с ним и зрителя. Задача была — раскрыть мотивацию. Итог: нас всех поимели, как и Генри.
— Ты сказал, вы много обсуждали, какая должна быть главная эмоция у фильма. А какие еще были версии?
— Изначально был вариант сделать фильм более серьезным, настоящим. И слава Богу, что эта идея была отброшена сразу, потому что это была бы огромная ошибка. Хорошо, что я смог понять, что в таком жанре нужно делать веселое кино. Потому что юмор — единственное, что действительно хорошо работает на контрасте с насилием. Я постоянно говорю, что насилие в фильме не злое, это очень важно. Это не злое кино, а довольно-таки светлое, несмотря на то что там есть кровь и расчлененка. Это не такое кино, после которого хочется принять душ. Да, это экшен, но по сути это комедия. Я вижу, когда люди в зале смеются вместе с фильмом, а не над ним; если бы мы сняли его «по серьезке», то, наверное, люди смеялись бы уже над нами, а это, конечно, самое ужасное, что может произойти.
— Зло с агрессией вообще часто путают. Это очень агрессивное кино, просто как только кто-то пытается агрессивно веселиться, все сразу думают, что он злой.
— Полностью согласен. Мы помним фильмы Тарантино: они злые? Там огромное количество насилия. В «Омерзительной восьмерке» насилие жестче, чем в «Хардкоре».
— По-моему, «Омерзительная восьмерка» по-настоящему злой фильм, хоть и не потому, что там людей расчленяют. Мне как раз хотелось после него пойти в душ.
— Там есть некоторые кадры, которые действительно заставляют тебя чувствовать себя некомфортно. Но там шокирующий юмор, Тарантино сам себя переплюнул. Но опять же — «Звездный десант». Жесткое кино, куча крови, но ты смотришь на это как на комикс, сказку. Есть жанр кино, который я просто ненавижу, — torture porn, … жестокость ради … жестокости. «Хардкор» получился зеркалом меня: с одной стороны, я дико агрессивен, но в жизни кровь меня обламывает, я ненавижу смотреть на все, что связано с медициной, для меня отвратительно, если кто-то ударяется или падает. Но фильм — это другое, в фильмах это смешно, в видеоиграх это смешно, в книжках это смешно. Я четко понимаю, где грань, и «Хардкор» — не серьезное кино. Это была наша задача: сделать его не противным, но, может быть, шокирующим.
— Тебе уже наверняка предлагали новые проекты? Ты уже знаешь, что будешь делать дальше?
— Да, я от всего отказался. Мне нужно сейчас взять паузу и подумать. Я просто знаю, что фильм должен быть потенциально очень хорошим. Таким, чтобы эта история меня три года возбуждала. С «Хардкором» по всем параметрам было дико сложно, но получилось круто, потому что я все три года верил, что получится хороший фильм, я знал. Я не знаю, что будет в бокс-офисе, это не моя проблема, скажем так. Мне хотелось бы, конечно, чтобы люди пошли. Но это не так важно, потому что я сказал себе: если я сниму первый фильм и он получится плохим, по моим собственным ощущениям, то я больше не буду снимать фильмы. Потому что меня бесят все эти мудаки, которые снимают чушь и продолжают портить атмосферу. Мне было важно, чтобы «Хардкор» получился классным, потому что если бы это не произошло, то я бы остановился. А я бы не хотел останавливаться, потому что хочу еще много чего снять.
— Понятно, что сегодня нельзя сделать просто классное бездумное жанровое кино — в нем все равно будут выстреливать разные смыслы и надсмыслы. В твоем фильме тоже этих разных смыслов куча, нельзя же просто в один формальный прием три года так убежденно верить. Но подавляющее большинство людей его все равно запомнят просто как «кровавую баню, снятую от первого лица». Не обидно?
— А я просто рад, что все эти люди посмотрят фильм. Я ведь для себя все знаю. Я уже через месяц после начала съемок понял, что все складывается, — у меня вся съемочная группа постоянно на площадке улыбалась и ржала. Было понятно, что это не просто экспериментальщина, а реально классное кино. Вопрос был только в том, чтобы довести его по звуку и графике с нашим бюджетом. И это, в общем, была крутая битва.