— Режиссер «Хрусталя» Дарья Жук говорила, что долго искала актрису на главную роль. Сказала, что искала прежде всего какую-то конкретную личность, но не знала, кого конкретно. Как ты думаешь, что она нашла в тебе? Или, может, Даша рассказывала, что она в тебе увидела?
— Наверное, искренность, честность по отношению к себе. Я не скрывала, как я себя ощущаю. Я просто сказала, что я не актриса, я — художник, так и сказала.
Сейчас я себя так не ощущаю. Просто в тот момент мое самоощущение совпадало с самоощущением героини. Сейчас она для меня кажется чрезмерной, дерзкой, странной. Я очень быстро меняюсь просто, например, сейчас я совершенно себя так не веду. Но тогда я соответствовала тому, что на экране.
А сейчас мне, например, не хочется бывать в обществе. Был у меня период, пока я тусовалась, я достаточно часто ходила с друзьями и вела себя очень откровенно, вызывающе. Мне просто нравилось это, я могу так делать, я умею это. Впрочем, я не говорила, что я такая, как она. Просто меня позвали на пробы, попробовала сцены, и оказалось, что я совпала.
— Ты 1990 года рождения. Волнуют ли тебя 90-е так же, как волнуют они, кажется, всех молодых кинематографистов? Какие были твои 90-е, насколько для тебя важна эта эпоха?
— Нет, я даже той музыки не застала. То есть застала, но она прошла мимо меня. Мне нравятся эти мистические времена, но мне как художнику нечего об этом сказать. Я думаю о чем-то, но не о 90-х.
— А о чем ты, кстати, думаешь?
— Наверно, о безвременье. Я люблю читать Евангелие, там полно всего.
— Во что ты трансформируешь все эти мысли как художник?
— Я стараюсь не делать лишнего. Хотя чувствую, что должна что-то делать, что надо стараться, думать об этом. Ну вот я сделала короткометражку, но я не знаю, когда она выйдет, я думаю, что осенью 2019-го. Пока я просто записываю какие-то мысли, иногда пишу маленькие рассказы или делаю коллажи.
— Ты сама, как татарка, не чувствуешь себя в России, как Веля на родине, своей среди чужих, чужой среди своих?
— Нет, наверное. Татарстан — тоже Россия. У меня, конечно, бывает такое ощущение, но не из-за национальности, а просто чувствую себя не в своей тарелке, хотя все так себя периодически ощущают.
— Ты себя чувствуешь комфортно в Москве или дома, в Новосибирске?
— Для меня Москва — дом.
— То есть ты бы не хотела туда вернуться?
— Туда бы я не хотела возвращаться, я даже не приезжаю почти. Я хорошо отношусь к Новосибирску. Не хочется никого обижать, но, если честно тебе признаться, мне даже приезжать туда не хочется. У меня нет ностальгии.
— Являешься ли ты патриотом в каком-то смысле? Панельки, ковры на стенах, майонезные салаты, вот это все «расеянство» — это твое или нет? Испытываешь ли ты к этому нежность, хотя бы болезненную нежность?
— Мое, конечно. У меня нет к этому отторжения. Может быть, оно было в детстве, к тем же панельным домам. Просто я жила в этих коробках, в таком микрорайоне, где ты в окнах видишь другие окна. Это бесит — все такое одинаковое, квадратное. Мне поэтому в Новосибирск не хочется возвращаться.
Но у меня нет к этому болезненного отношения. Я же с этим не сталкиваюсь в жизни сейчас. Я могу сочувствовать кому-то, но я не берусь говорить, что это плохо или хорошо. Живут как живут. Мне кажется, очень много прекрасного и радостного происходит в этих панельных домах, и со мной много замечательного происходило. В некоторых странах гораздо хуже живут, например.
— А они в фильме настоящие были?
— Да, конечно.
— И их потом все ели?
— Я не помню конкретно про салаты. Но бутерброды со стола я ела — с колбасой, с маслицем. Еще сладкий чай — очень вкусно.
— Я понимаю, что финал полуоткрытый и до конца непонятно, что произойдет, но все же, как ты думаешь, Веля все же уедет из Беларуси или нет?
— Возможно, и уедет. Она, конечно, найдет каких-то приключений себе на жопу. Такие люди отличаются непримиримостью, она вертихвостка. Надеюсь, она станет серьезней, может быть, какие-то события у нее в жизни произойдут, которые на нее повлияют. Мне кажется, вопрос даже не о том, уедет она или не уедет. Важнее то, что она найдет внутри себя, неважно, в своей стране или чужой. Я бы даже хотела, чтобы она уехала, но ей нужно понимать, с какой целью.
Вообще, знаешь, мне сложно судить о фильме, в котором я снималась, мне правда трудно оценивать свою работу. Например, то, что Велю сравнивают с Багровым из «Брата». Видимо, действительно какие-то параллели находят, но я даже не думала о фильме «Брат», когда мы снимали. Не то чтобы она такая, как Даня Багров.
— Как думаешь, правильно ли ведет себя Веля, когда не останавливается ни перед чем, лишь бы уехать? Любая ли игра стоит свеч, проще говоря?
— Я бы могла сама уехать в какой-то период своей жизни. В смысле, что когда-то я очень много врала, прямо как она. У меня не было никакой нравственной базы. Наверное, сейчас она потихонечку выстроилась благодаря православной вере.
А стоит ли свеч такая игра — это хороший вопрос. Она — такой мотылек, который обо все бьется. Так, наверное, не стоит жить, потому что так далеко не улетишь, быстро сгоришь. С другой стороны, есть люди, которые по-другому просто не умеют. Что мы о них можем сказать? Ну за ними интересно наблюдать со стороны.
— Саша Кузнецов в интервью сказал, что ему, в общем-то, ничего не важно, никакие награды и фестивали, лишь бы ему дальше роли давали. Скажи, а для тебя на этом этапе что важней, кино, театр или просто пожить?
— Мне кажется, если я погружусь в семью, она у меня просто развалится. Я в этом просто уверена, потому что я выбрала человека, с которым мне комфортно быть собой и которому я нравлюсь такая, какая я есть. Ну как бы действительно так устроена лично моя ситуация, слава богу, что у меня не так много спектаклей…
Сейчас я один только спектакль играю, просто остальное очень тяжело физически. А по кино мне вообще ничего не предлагают в последнее время. Я хочу дальше быть актрисой, но я хочу хорошие роли, не хочу много, хочу мало, но хорошо. Да и мне не так много предлагают, чтобы я отказывалась постоянно, чего греха таить. Конечно, я от чего-то отказываюсь, но я вообще не завалена предложениями.
— Так ты вообще хочешь быть актрисой дальше?
— Слушай, я буду рада. Мне будет очень приятно, если смогу разобраться в себе. Мне не то что не хочется сниматься, но это не единственное, чем я занимаюсь, это не так уж интересно — быть актрисой. Классно, когда ты самовыражаешься в своей роли, но обычно же ты ничего особенно не делаешь. Или мне не предлагают такие роли.
— То есть денежный вопрос для тебя не стоит так остро, что тебе прямо вот необходимо сниматься?
— Ну да. Не знаю, как-то так выходит, что я вообще не зарабатываю. Иногда могу на каком-то мероприятии выступить. Но я не очень много зарабатываю.
— И ты не паришься по этому поводу?
— Не, не парюсь. Я не знаю, мне стыдно зарабатывать деньги на актерстве. Нет, мне не стыдно брать эти деньги, я неправильно выразилась. Мне стыдно думать о том, что я буду сниматься ради заработка. Я так не могу.
Не знаю, я как-то странно живу. Как-то раз — и зарабатываю, потом раз — и еще что-нибудь. Я так всегда жила, деньги как-то сами находятся всегда. То есть бывает, что есть нечего. Я могу очень скромно пожить какой-то период. Я не мечтаю о роскоши, я от нее никогда не отказываюсь — я ее люблю, но так чтобы…
— Не самоцель?
— Вообще не самоцель. Я очень несчастной себя чувствую, когда ты немножко незаслуженно [богатеешь]. Я прям вообще не могу в этом жить, прям не могу. Это здорово, на самом деле, я очень уважаю людей, у которых много денег, которые умеют с ними жить и обращаться, это просто такой талант. Быть богатым человеком очень непросто. Впрочем, бедным быть тоже очень сложно.
— Как вы вместе с мужем [Дима «Хаски» Кузнецов] пережили все произошедшее? Стало ли сейчас полегче как-то в эмоциональном плане? Закончилась ли вообще эта история с запретами концертов или продолжается?
— Нет, не закончилась, она никогда ни для кого не закончится. Вообще мне было очень страшно, но что я могла сделать. Сказать, что я не переживаю, нельзя, но не то чтобы я прямо сильно переживаю. Мы как-то понимаем, что нужно жить дальше, разбираться с этим.
Это такая ситуация, которая имеет отношение ко мне, а с другой стороны, никакого отношения не имеет. Что я могу сделать? Что я могу придумать? Я переживу вместе с Димой эту ситуацию, постараюсь сохранить человеческий облик и ко всем относиться хорошо, никого не винить, никого не упрекать.
— В одном интервью ты говорила, что ты против деструктивного кино, которое «разрушает психику, внутреннюю жизнь», но не стала пояснять, о чем ты конкретно. Может, ты сейчас хочешь об этом рассказать, какие это конкретно фильмы? И что ты предлагаешь делать с таким кино, запрещать? Как ты думаешь, может ли музыка Димы кому-то тоже показаться деструктивной?
— Это такой сложный вопрос, что я для себя не могу на него ответить. С одной стороны, я против цензуры, а с другой, я во многом морализатор, и мне комфортнее жить в рамках. Я не люблю, когда можно делать что угодно. Но это я не люблю и не берусь отвечать за всех. Мне многое кажется неприличным и портящим души.
Я не знаю. Очень сложно все. Любое высказывание — это ответственность.
— Там в фильме герои обсуждают, что круче, хаус или техно. Ты сама слушаешь что-нибудь из этого?
— Нет такого, что я конкретно что-то слушаю. Но мне нравится техно больше, чем хаус.
