В краю, где мужчины группами с песнями и волынками еще поют под окнами у девушек, живет Лазарь — простачок без роду и племени с бездонными глазами меняющегося цвета. Неотесанный и мягко-округлый, похожий в одних кадрах на картофелину, в других — на ангела-переростка. Лазарь — существо нездешнее, занятое при этом самыми земными занятиями «подай-принеси». Чаще всего он в массовке — сопровождает других, таскает на себе немощных, молчаливо стоит в толпе в праздник, проходит по табачному полю, покорно выполняет поручения. Как юноша он еще не оперился, и пока никто в деревне не воспринимает его всерьез.
Заповедная земля, где время остановилось, носит говорящее имя Инвиолата: inviolabile — «неприкосновенный» по-итальянски. Пасторальный оазис натурального хозяйства и яркого солнца управляется маркизой со сказочно-демоническим именем Альфонсина де Луна — почти Маркиз де Карабас. Альфонсина держит табачную ферму, где на нее за копейки работают несколько дюжин покорных крестьян — и безмятежный Лазарь среди них. «Люди похожи на животных. Дай им свободу, и они поймут, что они рабы, запертые в собственных страданиях», — оправдывает маркиза свой маленький Мандерлей. Крестьяне довольствуются малым и каждый сезон узнают, что должны маркизе еще больше денег, чем прежде, — приезжающий от маркизы контролер награждает детей поочередно леденцами и щелбанами: так чтобы они выросли в уверенности, что школа только для благородных.
«Зачем вам лампочки, когда такая луна?» Лампочки в этих краях иногда все же нужны — например, в грозу, ее единственную передают из рук в руки как сверхценность. Пока Лазарь работает в поле, слуги маркизы, когда не стоят перед ней на коленях или меняют белье, плюют ей в домашний сыр — на бунт никто не решается.
На семейном портрете хозяйки есть и молодые — юный наследник Танкреди, капризный и неприкаянный, как все богатые дети. Танкреди скорее похож на вокалиста модной инди-группы: с выкрашенными в светлый волосами, цепью на шее и в джинсах с драными коленями он бесприютно, как и Лазарь, слоняется по плодородной земле: здесь он скорее заложник, чем хозяин. Танкреди сближается с нерасторопным Лазарем, решается сбежать, пишет матери письмо о похищении за выкуп и в скорости исчезает. Рядом воет одинокий волк — и Лазарь восхищенно смотрит в его сторону: он еще не догадывается, что волчий вой предвещает ему путь длиной в несколько десятков лет. Скоро в Инвиолату приедут полицейские из большого города и разрушат многолетний обман коварной маркизы — и заповедная земля, плавающая в безвременье, где даже не ловит мобильный телефон, больше никогда не будет прежней.
Аличе Рорвакер — итальянка, снимающая слишком непривычные сказки, — взялась за «Счастливого Лазаря» как за историю о путешествии во времени, но, как ей свойственно, снова столкнула самодостаточное с бестолковым, поэзию — со сводками новостей, а странника Лазаря — с буквальной современностью. В этой современности не осталось больше мест, где никогда не проедет туристический автобус. Предыдущие фильмы Рорвакер «Небесное тело» и «Чудеса» тоже были как будто бы про затерянные селения в Италии, но касались вторжения буквального в божественное. Девочка с детской верой внутри, которая тает к моменту взрослости. Семья пчеловодов, проживающая магический реализм, пока реалити-телевидение пытается его безуспешно генерировать. Деревенский простачок, молчаливо преодолевающий пространственно-временной континуум, где гущи диких пейзажей сменились спроектированной джентрификацией.
Рорвакер парит над родной Италией и снимает, как многовековая поэзия мира вымывается современностью, которая расползается как холера и становится приговором — как полицейский наряд в дебрях Инвиолаты. Агенты цивилизации, по идее, должны нести с собой просвещение и равенство, выгнать поедающих ананасы буржуев, дать страждущим гражданские права — но счастливый Лазарь найдет в будущем только искусственный газон, чипсы, эфиры Lombardia TV, прилипчивый хит «Your dream will come alive» вместо волынки и аукцион на самую дешевую рабочую силу. На засыпанном снегом условном севере нет зелени растущего табака и крика маркизы, но есть столько же желающих оставить бедных в дураках.
«Счастливый Лазарь» получил сценарный приз на минувших Каннах и весь конкурс считался фаворитом фестиваля — наградили его, возможно, за то, что Аличе Рорвакер принципиально держит ритм, который мало кто из современных режиссеров может себе позволить. Ее сценарий имеет больше общего с Библией и мифологией, чем с курсами Роберта МакКи, а двухчастное повествование, разбивающееся в середине сюжета вдребезги на «было — стало», уходит от буквальности притчи о потерянном рае. Изумрудно-зеленый и песочно-желтый цвета Инвиолаты отражаются то в нефритовых, то в сапфировых глазах Лазаря и его солнечно-смуглой коже и действительно слишком резко сменяются белесым и асфальтово-серым. Магия постановки Рорвакер в том, как через коллективные сцены с итальянской болтовней она дает подглядеть, как проживание момента сменяется копошением, как итальянский сон Обломова растворяется в циничной взрослости, а сказительство без цели, только ради истории, вытесняется законами жанра.
«К чему знания без боязни Господа?» — говорит один из героев «Лазаря». Христианские аллюзии, которые находятся в сценарии в избытке, касаются и утраченной веры, и потерянных символов католичества. Но Рорвакер снимает в первую очередь о стержне самобытности предназначения и корнях большой семьи, которые всегда держали людей на плаву, а теперь истончились до предела. Именно большую семью Рорвакер ищет Лазарю, никуда не торопясь, и не находит, провожая его в титры с одиноким волком. «Счастливый Лазарь» — кино о том, как быть крупицей в пейзаже, и приспособлении к тому, как пейзаж необратимо меняется от родного к враждебному. Навыки Лазаря по приготовлению снадобья из полевых трав нужны в 90-е не больше, чем волчий вой: все это осталось в сказках, которые рассказывают на ночь детям, выросшим в панельных домах.
Италия Висконти и Пазолини утекает куда-то во вселенную пчеловодов и табачных плантаций. Лазарь — один из последних выживших сказки сказок западноевропейской культуры: неслучайно Рорвакер приглашает на главную роль и в массовку людей найденных, а не взятых напрокат у киноагентов, — перед нами типажи с картин Возрождения, причем не мастеров первого ряда. В век моды на итальянцев Гарроне и Соррентино Аличе воссоздает вечный образ утраченной невинности, самого Лазаря с приоткрытым ртом — в исполнении живущего в кадре и растерянного Адриано Тардиоло. Ему удается передать с экрана невыразимый в словах «запах доброго человека» — запах, найденный в итальянском кино 70 лет назад, из-за которого кинематограф родился заново.
Алисы Таежной
