Кому из нас не случалось, особенно в юности, влюбиться и привязаться к человеку за одно то, что внешне он схож с тем, с кем раньше нам было хорошо? Мы переносим на нашу новую привязанность человеческие качества любимой кинозвезды или обожаемого родственника, или прежнего возлюбленного. И, пока по мере знакомства новый человек полностью не освободится в наших глазах от чар, присвоенных ему уже знакомым обликом, живем как в полусне: вроде как с новым другом, но в то же время и в далеком и приятном прошлом.
Именно в такой ситуации и таком состоянии проживает большую часть молодости и фильма, названного в международном прокате в ее честь, японка Асако; в оригинале-то фильм о ней даже называется «Я то сплю, то просыпаюсь», по первой строчке песни отличного музыканта tofubeats, сочинившего саундтрек к картине. Присутствие в звуковой дорожке его призрачных электронных орнаментов и баллад, грусть которых развеивают неожиданные счастливые инъекции фанка, — одно из многих украшений фильма. Здесь состояние перехода от 18 до 25 лет, от подростковой одурманенности к земному притяжению реальной жизни в ее окончательности, ловится в сачки безупречно переданных сиюминутных ощущений. Фильм дает подышать жизнью так же остро и терпко, как дышится ею только в период взросления, когда каждый момент все еще легко околдовывает, но автоматически тут же натыкается на встречную инициативу — сделать этот момент своим навсегда, подчинить действительность, рулить. «Асако 1 и 2» — образец молодежной романтики высшей пробы. Романтика, которую ее искатели всегда мечтают получить в новом фильме, но боятся спросить. Для этого ее режиссеру пришлось быть несколько старомодным — он выполнил свой фильм в духе режиссеров французской «новой волны».
Рюсукэ Хамагути стал всемирным фестивальным любимцем три года назад, когда показал в Локарно пятичасовой фильм о 40-летних подругах «Счастливый час». Для изучения превратностей этого возраста в жизни современной женщины он взял на вооружение опыт таких французов, как Жак Риветт и Жан Эсташ, снимавших в 70-х ленты из длиннющих, разыгрываемых одним махом, как в театре, разговорных, дискуссионных эпизодов, в которых актрисам оставлялась масса пространства для импровизаций. Успех был такой, что его новой «Асако» тут же освободили место в основном конкурсе Канн. Но в новой картине он исследует другой переходный возраст, а потому и объект вдохновения в шлейфе «новой волны» выбран другой. Как и период в жизни героинь — более ранний.
Это фильмы Трюффо конца 60-х, в которых он живописует аналогичный период в жизни своего постоянного героя Антуана Дюамеля — «Украденные поцелуи» и «Семейный очаг». Сами по себе сцены в тех фильмах были лаконичны, порой даже стремительны, но огромную роль играл воздух Парижа — сиюминутный, годящийся для выпуска новостей (эпизоды с закрытием Синематеки) и мифотворный, когда бредешь по осенним бульварам под песенку Шарля Трене.
За сиюминутное чувство Японии 2010-х годов в «Асако» отвечает сцена про то, как Токио ощутил первые толчки землетрясения в Тохоку в марте 2011 года. С этой катастрофой у Хамагути какие-то свои счеты, он даже создал о ее последствиях документальную трилогию. Именно она толкнула Асако в объятия двойника ее первого, исчезнувшего возлюбленного. Благотворительные рыбные базары в фонд пострадавшим, на которые ездят добровольцами Асако и ее новый парень, — еще одна такая примета времени. А еще в фильме покажут сотворение айдола, важного персонажа японской действительности.
За мифотворчество — чеховские «Три сестры»: спор до хрипоты о телеспектакле по этой пьесе связал намертво четырех главных героев картины, оказавшихся в момент его трансляции у телевизора в ожидании домашнего обеда по случаю знакомства. И ибсеновская «Дикая утка», постановка которой сорвется именно силой землетрясения; именно по опрокинутой толчком афише мы узнаем дату происходящих событий — март 2011-го. И — ненынешний короткий плащ второго парня Асако, который тут же награждает сцены с ним драматизмом, какой мы привыкли получать от Делона и Редфорда, как раз носивших на экране такие плащи.
Здесь Хамагути ставит забавный и легко срабатывающий эксперимент, помещая зрителя фильма в те же психологические условия, в каких оказалась его героиня. Она испытывает наваждение, встретив незнакомца с лицом пропавшего два года назад возлюбленного. Мы — эффект узнавания от парня, которого короткий плащ и непременная сигарета (да еще на фоне витрин, неона и светофора) награждают силуэтом киноперсонажей 70-х. И этот вполне сегодняшний чувачок, принявший как приговор свою судьбу менеджера в конторе по продвижению саке, в наших глазах автоматически оказывается силой плаща и сигареты награжден меланхолией и экзистенциальным надломом героя «Трех дней Кондора» точно так же, как в глазах Асако — порывистостью первой и единственной любви, о которой напоминает ей его лицо, лицо ее первого возлюбленного.
Обоих парней играет Масахиро Хигасидэ, новейший кумир, которого поклонницы романтики любят навсегда за «Завтра я встречаюсь со вчерашней тобой», а публика поизвращеннее — за роли в фильмах лидеров культового жанрового кино, Киеси Куросавы и Тосиаки Тоеды. Здесь он наконец-то получил возможность раздвоиться и быть одновременно перекати-полем, вышедшим в сандалиях за хлебом да завернувшим в Сибирь любоваться вечной мерзлотой, и уютным потенциальным мужем с медстраховкой и привычкой снимать стресс частыми перекурами, по цене одного билета оказаться милым обеим категориям своих поклонников.
Разрешив кумиру экрана не ломать голову над раз и навсегда подобранным решением образа, а сыграть все подряд, в чем он хорош, сам Хамагути — придирчив и сверхточен в выборе антуража для сцены, относящейся к тому или иному периоду взросления героини. Если это 18, — то шумная цветастая закусочная со столешницами верхом на коробках из-под винных бутылок, если 20 — перекур на пожарной лестнице с панорамой серого мертвого рабочего полудня в офисном квартале, а если 25 — холодноватый, поблескивающий ножами и вилками ресторан на обзорной площадке. Каждый момент личной биографии хорош по-своему, бесценен. Ни одним не пожертвуешь, каждый хочется прожить и запротоколировать: «Здесь была Асако».
«Асако» тем и притягателен, что предлагает перелистать эдакий видеоальбом точно схваченных сценок из очень сильного периода жизни, — когда все еще упоительно, даже горечь, но горечи по ходу становится все больше. На него сладко оглянуться из совсем уже взрослой жизни — душа болела, но ведь не поясница! Приятно узнать свою собственную текущую жизнь, чтобы, выйдя из кинотеатра, вернуться к ней с удвоенным удовольствием. И, конечно, очень заманчиво смотреть из детства; тут вспоминается сценка из популярного четверть века назад голландского фильма «Три лучшие вещи на свете», когда случайно проходившая мимо пятиклассница восторгается растерянной главной героиней: «Как это романтично: приехать одной зимой в Амстердам к своему парню и обнаружить, что его здесь нет!» Очень похоже на впечатление от «Асако».
История рассказана непростая, с невеселым итогом, но смакуется она с непередаваемым удовольствием. И в этом фильм сродни жизни вообще, если ее правильно проживать. Потому что, даже если выходит путано, горько и стремно, всегда есть перспектива, с которой все эти «Дикие утки» и сигареты, столешницы на винных коробках и фанк на дискотеках, споры о Чехове и толчки землетрясений, ушедшие в сандалях в Сибирь любовники и менеджеры в плащах кажутся самыми прекрасными вещами на свете, просто за одно то, что все они — признаки жизни, дававшейся нам в ощущения лишь на один только раз.