«Смерть и жизнь Джона Ф.Донована»: новый фильм Ксавье Долана как эпистолярный броманс

Год 2006-й: мальчик Руперт (Джейкоб Тремблей, которому стоило дать «Оскар» за «Комнату», но он уже вызвал Хищников) и мама (Натали Портман, у которой «Оскар» уже есть) ругаются из‑за странных писем от какого‑то мужчины. А по телевизору вдруг сообщают о смерти кинозвезды Джона Донована (Кит Харингтон) — и для ребенка эта новость становится чем‑то вроде 11 сентября. Монтажная склейка — и год превращается в 2018-й. Политическая журналистка (Тэнди Ньютон) неохотно соглашается сделать интервью с молодым писателем-тире-актером (Бен Шнетцер). Когда они садятся за стол, выясняется, что он — и есть тот самый мальчик, который выжил. Именно он отчасти виноват в падении звезды, потому что накануне смерти Джон Донован вел с незнакомым ребенком насыщенную переписку. И в ней спокойно рассказывал о своей гомосексуальности, которую в 2006 году приходилось скрывать от всего остального мира — хотя бы ради того, чтобы получить роль супергероя в комиксе от Disney.

Мальчику тоже было, чем поделиться с актером: одноклассники травили его за гомосексуальность, а мать-одиночка — сама не состоявшаяся актриса — запрещала ходить на прослушивания на роли в рекламе. Однажды ребенок так отчаялся, что написал обо всех своих бедах кумиру из любимой мыльной оперы вроде «Зачарованных», — а тот вдруг взял и ответил. Это стало началом прекрасной дружбы — до тех пор, пока не произошла катастрофа.

«Смерть и жизнь Джона Ф.Донована», несмотря на сокрушительный рейтинг критиков на сайте RottenTomatoes, фильм более чем хороший — просто его автор имел неосторожность загнать себя в такой производственный ад, после которого от него не ждали ничего, кроме чуда. Сперва Долан объявил, что снимет ленту на английском языке, чем, по сути, подписал декларацию независимости от Канады — и добровольно лишил себя кучи льгот. А затем собрал самый амбициозный в своей жизни актерский ансамбль — Кита Харингтона и Джейкоба Трамблея, Натали Портман и Сьюзан Сарандон, Кэти Бейтс и Джессику Честейн. Потом на два года забаррикадировался в монтажной комнате и выходил на свет божий лишь для того, чтобы сообщить какую‑нибудь плохую новость: вот он целиком вырезал из фильма Джессику Честейн, а вот он отказался от приглашения в Канны. Когда Долан предпочел Каннам и Венеции домашний фестиваль в Торонто, стало окончательно ясно, что с фильмом что‑то не так.

Перед премьерой в не самом большом из залов фестиваля в защиту фильма было произнесено целых три речи — от креативного директора TIFF, от министра страны по мультикультурализму и от самого режиссера. Последний был сентиментален даже по собственным меркам: прочитал свое мальчишеское письмо к Леонардо Ди Каприо и заранее объяснил идею фильма: «В детстве мне было бы легче принять свою гомосексуальность, если бы я знал, что кто‑то вроде Джона Сноу может быть геем». А затем зал на два часа погрузился в тревожный, но все-таки прекрасный сон.

Больше всего фильм ругают за то, что в нем все — чрезмерно. Если воссоединение родных, то с обязательной пробежкой в рапиде под дождем из инстаграм-фильтров. Если музыка, то в диапазоне от «So Kiss Me» до «The Bittersweet Symphony». Если какая‑то мысль важна для режиссера, то ее проговорят четыре раза: дважды во флешбэках из 2006 года и дважды в интервью из 2018-го. Прием с интервью между актами тоже кажется чрезмерным. Объясняться со зрителем таким образом — прерогатива уставшего Ларса фон Триера, а не одного из самых энергичных и изобретательных молодых режиссеров. У интервью внутри фильма, кстати, идеальный тайминг — беседа заканчивается как раз вместе с пленкой на аудиокассете. Но у самого фильма такого чувства ритма нет: как и его вспыльчивые и страстные герои, Долан, если уж заведется, то не знает меры.

Еще один повод ругаться — в том, что все геи у Долана открыточные; другими словами, это кино не очеловечивает их, а только подыгрывает самым глянцевым стереотипам. В этом смысле Долан находится на той же стадии, на которой находился Голливуд, когда требовал, чтобы все актрисы были высокими немногословными блондинками с пушистыми ресницами и большими глазами.

Но хорошая — и куда более важная — новость в том, что страстность и перфекционизм Долана по-прежнему очаровательны. Герои принципиально не помещаются на экране: их лоб и макушка почти всегда остаются за кадром. То ли это намек, что нам никогда не увидеть, что происходит в их головах; то ли констатация того, что их страдания не знают границ; то ли Долан созрел для того, чтобы проповедовать за пределами кинотеатров.

В любом диалоге по-прежнему кроется такой заряд экспрессии, что, когда герои ругаются, хочется спрятаться под кресло. Тридцатилетняя мать ссорится с одиннадцатилетним сыном, и каждая его реплика написана как реплика взрослого, а ее — как ребенка; и этот старый прием Долана, кажется, не перестанет работать никогда.

Поп-баллады из плеера режиссера могут показаться бесстыжими в своей пошлости, но зато сколько в них искренности — и сколько радости от открытия редкой кавер-версии на «Stand by Me»! В одной из сцен герой слышит, как на саундтреке включается песня, и просит сделать ее погромче — и это до того чувственный момент, что не так уж и важно, что он нагловато повторяет сцену из «Мамочки», в которой герой раздвигал руками экран.

Английский дается режиссеру хуже, чем французский, поэтому в фильме нет той удивительной полифонии человеческих трагедий, какая была в киноспектакле «Это всего лишь конец света». Несмотря на все старания актеров второго плана, на этот раз все разговоры — и песни — только о проблемах Джона Ф.Донована. Даже мальчика Руперта как такового не существует: он — лишь маленький Джон, который вырастет и пойдет немного другим путем. И оттого останется жив — благодаря жертвоприношению своего кумира.

Но правда в том, что проблемы вымышленного Донована стоят того, чтобы на них зациклиться так, как это сделал Долан. Фильм погружается в психологию знаменитостей гораздо глубже, чем недавняя «Звезда родилась», — хоть и не так смело, как «Голос люкс». Закадровые отношения актера-гея с продюсерами кинокомикса от Disney — маленькая деталь, которая может увековечить весь фильм. А история очень одинокого человека на луне, переписывающегося с ребенком, кажется неснятым байопиком о Майкле Джексоне. Долан здесь и режиссер, и сценарист, и монтажер, и художник по костюмам, но трогательнее всего то, что в соавторы сюжета он взял маленького Джейкоба Тремблея — и тем самым превратил фильм в памятник их исключительной дружбе, в своего рода эпистолярный броманс.

В одном из последних писем Джон признается мальчику: «Работая над кучей вещей, я забывал работать над собой». Лучшего урока из этого фильма не извлечь — ни зрителям, ни самому режиссеру. Совершенствуясь в своем ремесле, люди иногда забывают взрослеть — и в итоге обнаруживают, что виртуозно рассказывают одну и ту же историю миллион раз. Долан в этом хотя бы признался — а дальше уже дело за зрителем. Героический пример у нас теперь есть.