— Действие «И повсюду тлеют пожары» разворачивается в вашем родном городе, Шейкер-Хайтс. Как его приняли ваши земляки?
— На каждой встрече с читателями мне задавали один и тот же вопрос: «Что жители Шейкер-Хайтс думают о вашей книге?» Так что я и впрямь стала переживать. Ведь писать о родном городе — это как писать о родственнике: ты хочешь, чтобы и другие его полюбили, но ты знаешь о нем и много неприглядных вещей. Мне кажется, жители Шейкер-Хайтс увидели в книге то, что я и хотела показать: любящий взгляд на местное сообщество.
Изначально встреча в Шейкер-Хайтс должна была пройти в библиотеке, но желающих оказалось слишком много. И мы перенесли событие в аудиторию средней школы, где я училась. Последний раз я была там, когда мне было двенадцать и я играла в студенческом оркестре.
— Город сильно изменился с того времени?
— Моя мама вышла на пенсию и переехала, так что в Шейкер-Хайтс я бываю нечасто. Выглядит он так же: те же дома, те же деревья, очень красиво. Но полагаю, что с девяностых они изменились вместе с остальным миром. Люди там больше размышляют о расе, гендере, обо всех вещах, о которых мы сейчас думаем.
— А ведь вы написали роман до того, как Трамп стал президентом?
— Верно, я листала свои записные книжки и обнаружила, что начала делать заметки еще в 2009 году. Я работала над ней несколько лет и заключила договор в сентябре 2016 года, перед самыми выборами. В то время всем казалось, что все пойдет совсем по-другому.
Все проблемы, о которых я рассуждаю в романе — раса, класс, все то, о чем мы сейчас размышляем и разговариваем в Америке, — были там с самого начала. Но лишь сейчас, с победой Трампа, эти темы в нашей стране стали главными.
— Меня поразило, насколько своевременным роман выглядит на фоне историй об иммигрантах, которых разлучают с детьми. Это ведь один из самых важных сюжетов романа: история китайской иммигрантки и ее дочери.
— Да, в последнее время эти истории во всех новостях. Я писала этот роман, размышляя о том, каково это — быть семьей, в каком случае родителей можно разлучать с детьми, а в каких это недопустимо. А теперь эта тема рифмуется с новостями.
— Вы могли подумать, что этот сюжет станет таким актуальным?
— Конечно, нет! Когда я писала книгу, я думала в первую очередь о межрасовом усыновлении. У нас здесь много детей, усыновленных из Китая, из России — хотя сейчас, как мне известно, Россия и Китай запрещают усыновление для семей из других стран.
Вообще, я задумывала написать роман-антиутопию, и в нем у политических диссидентов забирали бы детей на перевоспитание — чтобы так держать родителей под контролем. Я передумала писать эту книгу, потому что новости становились все хуже, и мне не хотелось думать об этих вещах. А потом оказалось, что детей разлучают с родителями по политическим причинам — я никак не ожидала, что это произойдет на самом деле.
— У меня есть два вопроса — а может, на самом деле это и один вопрос: каково в США в 2018 году быть женщиной и каково быть человеком азиатского происхождения? Многое ли изменилось за последние годы?
— Обе этих темы действительно связаны, потому что мы говорим о группах, которые в некотором смысле лишены многих привилегий. Женщины часто вынуждены следовать особым правилам поведения — это же касается и людей с небелым цветом кожи. Поэтому я теперь чаще и откровеннее говорю о политике.
В Белом доме сидит человек, который открыто говорит о том, как нужно хватать женщин — а с другой стороны появляется движение #MeToo, которое противостоит сексуальным преступлениям. Поскольку я женщина, эти вещи касаются меня лично. Я не знаю ни одной женщины, которой не пришлось столкнуться с чем-то подобным. И мне кажется, что если я — женщина, чей голос люди слушают, чьи книги люди читают, — то я должна говорить об этих проблемах.
То же касается и национального вопроса — особенно сейчас, когда мы пытаемся понять, как поступать с иммигрантами, что делать с преступлениями на расовой почве. Искусство должно реагировать на мир, в котором мы живем, потому что этот мир формирует меня, формирует искусство. Если мы не будем молчать, возможно, нам удастся что-то изменить.
— Почти все большие американские романы последних лет — в том числе и ваши книги — посвящены в первую очередь семье. Что делает эту тему такой важной?
— В Америке всех очень заботит, какими должны быть родители, тем более — матери. Наверное, это универсальный вопрос, но в США от матерей все чего-то ожидают. У тебя просто нет шансов все сделать правильно. Если ты родила рано, все будут спрашивать: «Зачем так торопиться? Ты слишком молода для этого». Если подождать — «Почему ты рожаешь в таком возрасте?» Если у тебя один ребенок — «Он вырастет одиночкой!», если несколько — «Ты не сможешь уделять каждому достаточно внимания!» Если у тебя нет детей, люди считают, что с тобой что-то не так; если ты усыновляешь ребенка — недоумевают, почему нельзя родить своего. Что бы ты ни делала, все будут тебя критиковать.
Но сегодня женщины хотят устраивать и карьеру, и семью — и мужчины тоже — и совершенно неясно, как все это уместить в двадцать четыре часа. Может, именно поэтому это и есть главный сегодняшний вопрос: как быть родителем? И еще — меняется ли ответ на этот вопрос в новое время?
— В романе вы описываете жизнь американских родителей — старомодной матери семейства и молодой мамы-одиночки — в девяностые годы. А сейчас вы сама растите сына. Как изменилась жизнь родителей за эту четверть века?
— Мне кажется, сейчас мы гораздо больше вовлечены в жизнь наших детей. Мы с ними играем, читаем вместе с ними, записываем в кружки, спортивные команды, внешкольные занятия, заполняем их день до отказа. Когда я была подростком, такого не было. Мы были предоставлены сами себе, мы играли, а родители работали. Сейчас же общество ожидает, что родители будут своим детям и друзьями, и учителями, и помощниками — и, собственно, родителями.
— И вы справляетесь?
— Спросите меня через двадцать лет, когда сын повзрослеет. Я очень стараюсь.
Я учу сына множеству вещей, но я хочу, чтобы он мог и просто быть ребенком. Я играю с ним, но я также хочу, чтобы он играл с другими детьми и умел проводить время в одиночестве. Так что я пытаюсь найти точку равновесия — это своего рода непрекращающийся торг с самой собой.
— Я знаю, что в последнее время вы много читаете об истории Советского Союза. Откуда такой интерес?
— Я уже говорила, что хотела писать роман-антиутопию. Поэтому я интересовалась разными тоталитарными странами — сталинской Россией, нацистской Германией, оккупированной Францией. Мне было интересно, как люди реагируют, когда их правительство ограничивает их свободу речи, свободу мысли и особенно — свободу творчества. Я читала о том, как творческие люди жили под властью диктаторов, как в таких условиях работает искусство.
— И что вы узнали?
— О, поразительную историю. Записи многих западных музыкантов при Сталине были запрещены. Так вот, люди брали рентгеновские снимки, вырезали круги и превращали в пластинки — они называли это «музыкой на костях». И эти пластинки передавались из рук в руки, люди делились записями.
Меня это потрясло. Во-первых, то, что рентгеновский снимок можно превратить во что-то совершенно иное, в музыку. Но еще мне нравится то, что люди интересуются друг другом. Мы хотим узнавать друг друга, знакомиться, делиться тем, что нам важно. Мы нуждаемся в красоте — и находим способ делиться ей, несмотря ни на что.