«А одна посетительница сделала на руках стойку»: что на самом деле происходит на выставках

«Я запомнила одну девушку, которая задавала очень много вопросов, и все они были важны для понимания работ. Например, что можно считать арт-объектом в работе Пьера Легийона: стопку журналов или фотографию, на которой даже написан адрес фонда Kadist? Почему стопка журналов оказывается объектом искусства? На такие вопросы я обычно стараюсь ответить вместе с посетителями, мы рассуждаем и стараемся прийти к общему мнению. Забавно, что в парных работах Луиз Буржуа — «Женщина» и «Ребенок» — у всех посетителей есть свое мнение по поводу того, кто же из этих объектов ребенок, а кто — мать.

Мне кажется, работа на выставке изменила меня — постоянное общение помогает развить эмпатию. Каждый день я разговариваю с такими разными и не похожими друг на друга людьми, и с большинством из них удается найти общий язык. Кажется, я стала более открытой — и теперь часто болтаю даже со случайными попутчиками в транспорте».

«Мне нравится, что Кьяра никогда не называла себя феминисткой, но часто использовала иконические женские образы. В своих работах она становилась ими, как будто в них превращалась, и говорила, что была медиумом. Мне кажется, что феминизм сейчас стал слишком модным и превратился в набор клише для маркетинга. Кьяра же создает новую историю женского искусства и своеобразный пантеон фигур, которые важны для нее и для истории женщин».

«Самой запоминающейся посетительницей была американская бабушка с расстройством памяти. Она была ужасно милой и заходила к нам в музей шесть раз, но каждый раз доходила до середины выставки и забывала, зачем сюда пришла. Мы каждый раз с радостью ее встречали и подарили футболку с названием нашей выставки.

На самом деле интереснее всего разговаривать с посетителями, которые задают, как кто-нибудь может подумать, слишком простые вопросы. «Почему это считается искусством?», «Почему это находится в музее?» Отвечая на них, я всякий раз осознавала, как сильно изменилась за время, проведенное в музее. Кстати, намного сложнее разговаривать с людьми из сферы искусства: они приходят смотреть выставку с определенными ожиданиями, и получается так, что именно из-за этих ожиданий с ними оказывается намного сложнее обсуждать проект».

«Мой любимый экспонат — на втором этаже, работа Йана Во «Мы народ». Это один из фрагментов, повторяющих в деталях статую Свободы. Всего их около 250, они разбросаны по музеям всего мира и выставляются в разное время. Тот фрагмент мне напоминает библейский триптих, части которого также могут оказаться совсем в разных музеях, и, глядя на каждый из них отдельно, можно только догадываться, что происходит на остальных. Интересно, что статуя Свободы — первое, что видят мигранты, приплывая в Америку, и распределение ее частей по всему свету — своеобразный памятник мигрантам».

«Как-то я водила по выставке своего друга-математика и он мне показывал знакомые объекты с другой точки зрения. Например, мы смотрели на фотонегатив, сделанный с большой выдержкой. Я знаю, какая за работой скрывается метафора, а он начинает говорить о технической стороне вещей, которая позволяет этому предмету искусства так сильно воздействовать на зрителя.

Работа на выставке сделала меня спокойнее. Я думаю, что перестала быть скованной, мне стало легче общаться. Раньше я стеснялась делиться своим мнением, всегда казалось, что я недостаточно глубоко погружена в тему, поэтому не имею права высказаться. Здесь же я поняла, что дело не в количестве знаний, а в умении ими оперировать — его и развивает медиация»

«Любимый экспонат выбрать сложно: даже тот, что вызывает негативные чувства, все равно достоин внимания, порой даже большего, чем любимый. Мне нравится проект «Смеющихся людей толкают на землю во время смуты» Адама Брумберга и Оливера Чанарин — большая работа, висит в зале, озаглавленном «Системы». Это 196 фотографий. Стоит объяснить идею: профессиональные фотожурналисты и гражданские фотографы снимали хронику протестов, похорон и террористических актов, а также и другие, более обыденные жизненные ситуации во время конфликта в Северной Ирландии (затяжной конфликт 1960-х — 1998 годов между центральными британскими властями и местными республиканскими национальными организациями вокруг статуса региона. — Прим. ред.) Получившиеся фотографии были подвержены цензуре со стороны людей, которые были запечатлены на снимках и хотели сохранить анонимность. Художники экспонировали те самые фрагменты, которые были изъяты.

Мне интересно думать о том, почему люди решили подвергнуть цензуре именно тот или иной момент. Можно стоять перед этой работой часами и придумывать свои истории. Когда не видишь всей фотографии, то кажется, что цензура не имеет смысла. Например, почему-то цензуре подверглась поднятая в воздух рука».

«Часто люди приходят на последние десять минут выставки и оказываются самыми заинтересованными — их я понять совсем не могу. Но вот одна девушка, которая работает дизайнером в «Яндексе», забежала к нам ненадолго, потом пришла еще раз снова, а после этого привела всех своих коллег. Еще был загадочный мальчик лет шести, который долго рассматривал всю выставку, много со мной разговаривал, а в конце подарил мне пылинку с пола и попросил ее не терять».

«Многие говорят, что фотография себя изжила. Я так не считаю, хотя сделать что-то новое в этой области будет сложно. Лиз Дешен это удалось: она создала фотограмму (изображение, полученное фотохимическим способом, без применения фотоаппарата. — Прим. ред.), в которой люди отражаются, но их черты лица размыты. Глядя на эту работу, ты будто бы превращаешься в подобие себя, начинаешь походить на призрак, которому можно приписать любые свойства.

Первые фотографии, как мы помним, тоже создавали этот эффект слегка размытого изображения, и здорово, что она обращается к нему снова. А история с отражениями меня всегда увлекала: в ней есть магия, создается как будто бы портал в другую реальность».

«Одной из самых удивительных посетительниц была женщина, которая пыталась мне объяснить, что на самом деле значит каждая из работ, — ей почему-то казалось, что я ничего не знаю. Она рассказывала мне о черных дырах, что это очень известный факт — что все черные дыры схлопнулись несколько лет назад и их больше нет, и работа Петра Беленка, по ее мнению, предвосхитила это явление. И еще она нещадно критиковала все, что я говорил. На самом деле часто с посетителями я действительно узнаю что-то новое, когда начинаю обсуждать каждую работу».

«Джузеппе Пеноне — один из моих любимых художников. Мне нравится, как он обращается к теме природы и развивает природное начало в искусстве. Он размышляет о главенствующей роли человека и его вмешательстве в природу, нашей попытке контролировать силы природы. Джузеппе Пеноне прикреплял свой отпечаток руки к дереву и смотрел, что произойдет через двадцать лет: дерево вырастало и рука как будто бы натягивала его кору после того, как художник убирал этот отпечаток. В коре дерева оставался красивый след, который метафорически отражал его попытки контролировать жизнь этого дерева. Он делал формы из частей своего лица, выращивал в них картофель и тыквы, а потом снимал горы картофелин, некоторые из которых приобретали черты его лица. Он был одним из первых, кто обратился к теме природы и экологии в искусстве».

«Помню, как одна из посетительниц на выставке вдруг решила сделать стойку на руках, но я ей не стал ничего говорить: как ни крути, она никому в этот момент не мешала и не причиняла вред работам, так что почему бы и нет? Намного больше меня ошарашили две женщины, которые были одеты как персонажи фильмов Джона Уотерса, проходили мимо всех работ очень быстро, даже не останавливаясь перед ними, а просто обсуждая, круто ли выглядит каждый из этих объектов. Такие посетители расстраивают больше всего: зачем они сюда приходят — чтобы поставить галочку? К мнению всех остальных я очень стараюсь прислушиваться: посетители разного возраста часто дают очень неожиданный взгляд на работы».

«Важный мексиканский архитектор Луис Барраган оставил после своей смерти два архива, один из которых попал в руки к швейцарскому миллионеру, который сделал с помощью этого архива предложение своей возлюбленной. Магид заинтересовалась этой историей и решила создать перформанс. Она связалась с родственниками Баррагана, предложила им эксгумировать его прах и превратить часть этого праха в алмаз, с помощью которого она могла бы сделать предложение той самой возлюбленной — и получить взамен назад его работы. То есть обменять тело самого художника на его работы — этот огромный архив, содержащий рисунки, фотографии, слайды и многое другое, — а затем вернуть архив в Мексику. Меня завораживает эта работа не только своей поэзией, но и тем, что она говорит о потоках капитала в обществе, репатриации, заставляет задуматься о том, равен ли художник своим работам».

«Можно много нового узнать у людей, не связанных с искусством напрямую. Интересные диалоги на выставке у меня складывались не только с представителями художественного сообщества, но и с людьми самых разных профессий. Например, у меня был удивительный диалог с рентгенологом из Самары, который много рассказал мне о жизни своего города, о Ширяевской биеннале, на которой он побывал; я также общалась с ученым из Нижнего Новгорода, который рассказал о своем сотрудничестве с художниками. А вообще здорово, что у выставки появились постоянные посетители: один мужчина приходил три дня подряд, вставал коленями на подушку, которую приносил с собой, и читал экспликации ко всем работам»

«Этот художник-концептуалист всю жизнь писал числа — на протяжении сорока шести лет. Меня восхищает его настойчивость: в искусстве сегодня сложно найти человека, который будет совершать одно и то же действие как повторяющийся ритуал столько лет. Интересно, что у посетителей возникает много интерпретаций этой работы: кому-то кажется, что это страшный сон из детства, кто-то считает ее абсурдом, кто-то предполагает, что художник отсчитывает моменты до своей смерти».